– Ась? – снова вмешался тесть.
– Наша говорит, что хочет за ним там ходить, – ответила теща.
– Нет, такой необходимости нет. У нас обученный персонал, круглосуточное наблюдение, – стал расписывать доктор.
– Чивось он сказал? – не расслышал тесть.
– Он сказал – нахуй! – авторитетно перевела теща.
Задав все необходимые вопросы и убедившись, что пациент понемногу приходит в себя, доктор вновь обратился к его супруге:
– Придется нам его все же госпитализировать. Во избежание, так сказать.
– Ась? – оживился тесть.
– В дурдом его сдадут! – перевела теща. – А то, не ровен час, опять в петлю полезет или гадости нахлебается, тьфу ты, прости гос-споди!
– А чего это у дохтура веревка в руке? – поинтересовался тесть.
– Вы понимаете, – начал объяснять доктор, – наши пациенты на фоне гипоксии мозга могут давать психомоторное возбуждение, отчего могут пострадать сами или причинить вред окружающим. Если что, мы его зафиксируем.
– Чивось? – переспросил тесть, не сумев понять ни одного из тех слов, что успел расслышать.
– Будет рыпаться – придушат! – охотно пояснила теща.
– А-а, это дело, – обрадовался тесть и подошел поближе, чтобы не упустить момент.
Тут пациент начал шевелиться и открыл глаза. И первое, что он увидел, – существо в белом и с веревкой в руках. Проведя дифференциальную визуальную диагностику (крыльев и нимба нет, плюс небритость, плюс фонендоскоп и рукоять молоточка из нагрудного кармана), он скосил глаза на руки существа и спросил:
– Доктор, а зачем вам веревка?
– Вы понимаете, – начал врач, но тесть не дал ему договорить.
– Та, на которой ты вешался, слабой оказалась! – радостно изрек он. – Мы тут с доктором договорились за пузырь, чтобы он дело до конца довел!
Доктор, не ожидавший от деда такой тирады, сделал было шаг к страдальцу, чтобы все ему объяснить. Зря он это. Лицо пациента исказил животный ужас. Он и рад бы был дернуть прочь с низкого старта, да вот беда – после повешения тело его не слушалось. Не считая дыхательной мускулатуры и мимических мышц, шевелились только большие и указательные пальцы рук. ВОТ НА ЭТИХ-то ПАЛЬЦАХ ОН И ПОПЫТАЛСЯ УДРАТЬ.
...
Мама приводила взрослую дочь с анорексией. При росте в 172 сантиметра вес – тридцать девять (!!!) килограммов. Тут пока не до психиатров, пусть сначала другие специалисты спасут ее от надвигающейся смерти. Вызвал транспортировку и с соответствующим заключением отправил в реанимацию. Дай бог, чтобы выжила, а там уже и мы ею займемся.
Дееспособность в нужных местах
Относительно родственников можно сказать многое. И надо это именно сказать, потому что напечатать это невозможно.
© Альберт Эйнштейн (ну, на самом-то деле Роберт Асприн)
Как показывает психиатрическая практика, родственники пациентов – это не только источник объективной информации о больном и жалоб в инстанции. Они многогранны и неисчерпаемы, как вселенная, они неописуемы и неуловимы, как бозоны Хиггса [106] , они непостижимы, как русская душа для иностранца. И тот факт, что отдельные их представители не попали под наблюдение психиатра сами, – это скорее наше упущение, чем их личная заслуга.
Обращалась как-то к Оксане Владимировне девушка. Не за себя радела, за свою бабушку. Та на старости лет стала забывчивой, не раз терялась на улице, выйдя погулять, временами не узнавала дочь и внучку, а порой могла и туалет в квартире не найти – словом, классическая картина деменции. От предложенной доктором схемы лечения девушка отказалась – мол, что вы, бабульку спасет только прямое переливание мозга, а мне бы просто ее на месяц-другой пристроить в геронтологическое отделение, а то уход требует сил и времени, а дел много. Отчего бы нет – положили, полечили, подкормили – геронтологическое отделение свою работу знает хорошо. Память, как и следовало ожидать, не особо улучшилась, но бабушка посвежела, стала спокойнее, простыни на узкие тесемочки драть перестала.
Прошло несколько месяцев, и девушка вновь пришла к Оксане Владимировне на прием. На сей раз одна. Папочка с бумагами в руках и авансом поджатые губы наводили на мысль, что человек пришел требовать непотребного. Так, собственно, и произошло.
– Мне нужна справка, что бабушка дееспособна, – с порога выпалила дама.
– Позвольте, – удивилась доктор, – а разве не она у вас не узнает родных, не находит туалета, убегает из дома?
– Так ведь это не всегда! Иногда она прямо как нормальная, словно прояснение на нее находит.
– Согласна, именно так сосудистая деменция и течет: волнообразно, со светлыми окнами и ухудшениями.
– Вот-вот, у нее сейчас как раз такое светлое окно, и мне срочно нужна справка, что она дееспособна.
– Отчего же такая спешка?
– Нам надо продать ее квартиру и объединить жилплощадь. А нотариус такой вредный, как стал задавать бабульке каверзные вопросы – какое число сегодня, да какой месяц, да какой год! Весна или лето? А та возьми и ляпни, что осень! Семьдесят пятого года! И что ей – двадцать пять. И все, отправили к вам. А нам надо срочно все документы сделать, иначе хорошая сделка сорвется.
– Нотариус совершенно справедливо засомневался, поэтому быстро не получится никак, да и вопрос с дееспособностью бабушки не вызывает сомнений, но совсем не в том ключе…
– Вы хотите сказать, что не пойдете мне навстречу?
– Я хочу сказать, что вопрос о дееспособности бабушки – экспертный, но ответ эксперта вас вряд ли порадует.
– То есть вы не хотите мне помочь?
– Хочу, но так, чтобы по закону. И по сути дела тоже. Ведь вы, к примеру, не можете быть слегка беременной именно в те моменты, когда вам удобно.
– Ну, отчего же! Сегодня беременная, завтра аборт, послезавтра снова залетела.
– Надо же, какая активная жизненная позиция! Хорошо, а когда вы придете в следующий раз класть бабушку в геронтологическое отделение, она у вас снова будет недееспособной и слабоумной?
– Ну конечно же! – На Оксану посмотрели так, словно слабоумие заразно, и она только что эту инфекцию подхватила. – Иначе с чего бы мне ее сдавать?
– Какая интересная получается у вашей бабушки дееспособность! – восхитилась Оксана Владимировна. – И, что важно, выгодная. А на момент получения пенсии какой будем ее считать?
– Ну-у, – задумалась девушка. Процесс прорабатывания ситуации был ощутим почти физически. – А! Вот! Ведь за месяц состояние может меняться – ну, там, фазы луны, магнитные бури, артериальное давление… Но обязательно будет светлое окно. Вот тогда-то и можно будет идти с ней и получать пенсию. Так что вы справку правильно напишите, ладно?
– Ну вот что, – резюмировала доктор, – только врожденная интеллигентность и страшной силы душевная доброта не позволяют мне послать вас дальше кабинета судебно-психиатрической экспертизы. Но и ближе тоже никак не получится.
...
Завели на даче живность, теперь невольно постигаем тонкости зоопсихологии. И психопатологии. Уже обнаружились курица-психопатка, утка-дебилка и гусь-нарцисс. И только кролики удивительно милы.
Премию на бочку!
Спроси меня: за что казнили гения?
За что пророк по шее получил?
Зачем прогресс дорос до изумления,
Но ничему людей не научил?
© Михаил Щербаков
Вопросы. Пациенты задают их постоянно. Самые разные. Многие из них привычны, а ответы на них не менее предсказуемы и типичны, чем коленный рефлекс. Или кремастерный [107] – до чего дотянешься. Абсолютным лидером в любом отделении (кроме отделения неврозов) всегда был вопрос: «Когда меня выпишут?» Много вопросов задается о причинах болезни и о том, сколько она продлится и чего от нее можно ожидать. А порой бывают сногсшибательные вопросы, просто из главного калибра и в упор. На такие шаблонных ответов не бывает, спасает только искусство импровизации.
Эта история произошла много лет назад, когда я работал ординатором в женском отделении. Марина (пусть ее будут звать так) была там не то чтобы завсегдатаем, но все же попадала на лечение с завидной регулярностью – по два-три раза в год – и лечилась подолгу, всякий раз не меньше двух месяцев. Начиналось все каждый раз однотипно: сначала соавторство с лечащим врачом в отношении назначений, потом твердая убежденность, что вот на этот раз болезнь сложила лапки и накрылась мраморной плитой, потом напряженное затишье и первые ночи без сна и наконец – пара дней охоты на родню, когда тщедушная девчушка расшвыривала родственников, как кегли, роняла и ломала ставшую вдруг такой хрупкой мебель, и даже спецбригаде приходилось туго.
Вот и в этот раз она была доставлена в глубокой печали и коконе из фланелевых жгутов, раздавая направо и налево меткие плевки и обидные эпитеты. Новообретенные соседки из наблюдательной палаты сунулись было полюбопытствовать, кто это тут такой молодой да горластый, но тут же узнали о себе так много нового и с такими лингвистическими излишествами, что фиксировать к кроватям пришлось поголовно всех – а то как бы чего не вышло.
