Великан тоскливо отворачивается от нее. Он счастлив, что она жива, но ему гораздо проще было умереть там, в ущелье, чем признаться, что он оставил умирать аллаброга.
— Жива! Госпожа жива! — во весь голос завопил альв. Эта новость, единственная хорошая за последние двое суток, доставила искреннюю радость членам маленького отряда. Они все подъехали поближе — Эйя, Габия, улыбающийся Джангарай и Воршуд, размахивавший в воздухе своей чудом уцелевшей кокетливой шапочкой с пером. Каэтана смотрела на этот видавший виды головной убор и рассеянно думала: «Смотри‑ка ты, еще цел».
Несколько минут спустя в маленьком отряде все еще царили радость и оживление. Каэтана заставила Бордонкая остановить коня и, невзирая на протесты своих друзей, буквально взлетела в седло Ворона.
— Мне болеть некогда, — сказала она упрямо. И болезнь поняла, что ее время вышло. И отступила. Все по очереди приложились за выздоровление к заветной фляге Бордонкая. И Каэ отчетливо слышала мысли друзей — каждый из них сознательно или бессознательно старается оттянуть минуту разговора о судьбе Ловалонги. Но наконец эта страшная минута настала. И Джангарай, как самый отчаянный, решается:
— Нас предали, госпожа. Тагары атаковали нас недалеко от ущелья, еще в Джералане. И Зу‑Самави со своими воинами и Ловалонга остались, чтобы прикрыть наше отступление. Они, — Джангарай набрал полную грудь воздуха и впервые произнес вслух мысль, которую каждый старался гнать прочь, — они, наверное, все погибли, дорогая госпожа…
Каэтана кивнула и, спешившись, молча побрела в степь. Они смотрели ей вслед, но никто не посмел за ней пойти. Наконец Воршуд не выдержал затянувшегося молчания и, потоптавшись, догнал Каэ и тронул ее лапкой за край одежды.
— У нас не было другого выхода, — тихо сказал он. Она обернулась, и он поразился, какими сухими и блестящими были ее пронзительные глаза.
— Я знаю, Воршуд, что иначе вы не могли поступить. Я вижу каждый жест и взгляд, и от этого мне страшно. Чужие сила и воля пользуются самым лучшим в нас, чтобы творить зло, а мы — мы не можем поступить иначе. На месте Ловалонга я бы тоже осталась в ущелье — принимать бой. И любой из вас остался бы, просто разумнее было оставить с отрядом самого опытного военачальника, потому что мастер фехтования там был бессилен — слишком много врагов, а могучий воин — самый могучий из всех — должен был охранять друзей, так?
— Так… — потрясенно прошептал Воршуд. Каэтана, еще минуту постояла, запрокинув голову и уставив лицо в слепое и бездушное небо.
— Мы прорвемся к Онодонге, мы дойдем до храма, и, клянусь, я задам там такие вопросы, на которые действительно в этом мире никто ответить не может.
И все поняли — она дойдет. Спустя несколько минут кони были вновь оседланы и готовы нести своих хозяев дальше.
— Если бы пришлось, — сказал Джангарай, — я бы и в третий раз купил наших скакунов, ив четвертый. Это же просто чудо. Другие кони на их месте давно пали бы от истощения и слабости, а наши свежие, даже не взмылены, нисколько.
Эти слова ингевона напомнили Каэ о ярмарке в Ак‑кароне и об Эко Экхенде. Его лицо настолько ясно встало у нее перед глазами, она так остро ощутила тепло его тела и силу нежных рук, что глухо застонала. Эко Экхенд, Ловалонга, Арра, Тешуб, Зу‑Самави, тхаухуды — все они погибли из‑за нее. Кто следующий, кого настигнет неумолимый рок?
Казалось, Воршуд догадался, о чем она думает, и подъехал поближе.
— Мы ищем истину, госпожа. А истина во все века, знаете ли, стоила жизни многим мудрецам. Мы все вам обязаны тем, что поняли — в мире есть вещи, которые, гораздо дороже собственной шкуры.
Земля, которая официально еще считалась территорией Джералана, на самом деле была ничьей. По непонятным причинам тагары не заезжали сюда, хотя именно здесь начиналась полоса лесов и в изобилии росли столь ценимые в степном и горном Джералане деревья. Джангарай сверился по карте:
— Очень скоро мы подойдем к хребту Онодонги, ад там уже будет Земля детей Интагейн Сангасойи. Ну и название — язык сломать можно. Бордонкай, а Бордонкай! — позвал он. Исполин медленно повернул голову, и Каэтана поняла впервые, что их богатырь просто прекрасен — прямой изысканный нос, великолепно очерченные губы, огромные глаза под крутыми бровями.
— Бордонкай, у тебя есть незаданные вопросы?
— Есть, — ответил тот. — Гораздо больше, чем я мог раньше себе представить.
Наступала ночь, и они остановились для отдыха.
— Прозвище Ночной Король Аккарона кажется мне теперь далеким и практически незнакомым, будто и не про меня вовсе — как если бы мне рассказали историю некоего разбойника, жившего в Аллаэлле в незапамятные времена. — Джангарай расседлывал коня, разговаривая с друзьями.
— Ты‑то сам о чем бы хотел спросить? — поинтересовался Бордонкай.
— Я даже не понимаю толком. Ответят нам на во‑.просы, которые мы раньше никогда и никому не задавали, или мы даже придумать не сможем таких вопросов, на которые получим ответы?
— Думаю, что второе скорее, — сказал Эйя. Габия молчала. Она все время молчала с тех самых пор, как Ловалонга остался в ущелье. И никто не мешал ее горю. Сегодня она подсела к Каэтане и, собравшись с духом, промолвила:
— Он любил тебя, а не меня.
Каэ знала, о ком идет речь, но ей не хотелось обсуждать эту тему. Она чувствовала, как относился к ней аллоброг, и ей не хотелось бы предавать его память, кривя душой и переубеждая Габию.
— Никто и ликогда не знает, кого по‑настоящему любит, Габия, — ответила она секунду спустя. — Даже момент смерти еще может не быть моментом истины.
— Ты утешаешь меня? — спросила зеленоглазая.
— Не то чтобы утешаю, но делюсь лекарством от скорби. Нельзя носить в себе горе, как отравленный кинжал в ране. Горе нужно храните в самой глубине, как последнюю возможность.
— Не понимаю, — сказала Габия.
— Горе и скорбь по ушедшим, которых мы любили, не отнимают силы, а придают новые,
— Странно, ‑сказала Габия, — я никогда не думала об этом.
Женщины замолчали и вновь прислушались к разговору, который вели в ночи бывшие Слепец и Ночной Король Аккарона.
— Мне нужно знать, кто убил учителя Амадонгху и смогу ли я когда‑нибудь отомстить убийце, — тихо говорил Джангарай, глядя в пламя костра. — Амадонгха был довольно странным, как и наш друг Ловалонга. У него тоже была своя тайна, но он никогда не посвящал меня в нее. от только о мечах Гоффаннона говорил с благоговением и так, словно когда‑то держал их в руках. Но он всегда отрицал это. А ты о чем бы хотел узнать, Бордонкай?
— О брате, Джангарай, о брате. Простил ли меня мой мальчик за то, что я так подло, так страшно поступил с ним.
— Ты же не виноват.
— Когда человека обманывают, Джангарай, то виноват в этом прежде всего он сам. Я ведь никогда ни в чем не сомневался. Первый признак глупости — это безоговорочная вера в свою правоту. Все, кто был не со мной, — были против меня. Я никого не слушал. Мне пытались объяснить, а я оставался глухим. Меня пытались переубедить, но я даже не давал договорить до конца. Мне было приятно сознавать себя карающим орудием неведомо какого бога — вот какую вину мне нужно искупать теперь.
— Лес вокруг, — негромко сказал Воршуд, — почти как в Аллаэлле. Странно, вы заметили, что Вард — один из самых населенных и цивилизованных континентов Арнемвенда, а мы все по лесам и пустыням шатаемся, так что нам люди стали почти в диковину.
— Ну, надеюсь, это не самое страшное, — рассмеялся Джангарай.
— Однажды я должен буду уйти из этого мира, — вдруг сказал Бордонкай, — и за гранью тьмы меня ожидает тоска по всем вам.
— Да ты никак поэт? — спросил ошалевший ингевон.
— Нет, конечно, это я так, душу отвожу. Просто никогда бы раньше не подумал, что мне придется сражаться бок о бок с альвом, двумя урахагами, одним разбойником и женщиной, о которой даже боги боятся сказать, кто она такая. Тут Эйя насторожился.
— Что случилось? — тревожно обернулась к нему сестра.
— Рог звучит.
— Не может здесь быть охотников, — прошептала Габия, но щеки ее побледнели.
— Может, — жестко ответил урахагуг — Сама знаешь, что может.
— Тогда это только за нами, — сказала Габия, и не было дрожи в ее голосе.
— Это наша битва, — сказал Эйя, поднимаясь на ноги. — Теперь полнолуние. Мы обязательно должны стать волками, и охота — за нами, в нашем волчьем облике. Кодеш мстит изменникам.
— Не думаешь ли ты, что мы его боимся? — сурово спросил Джангарай.
— Нет, конечно. Но ведь и речь о другом. Мы должны суметь сами. Не можете же вы всю жизнь защищать нас с Габией от нашей собственной слабости и нашего страха. Помните, госпожа, что вы сказали в самом начале нашего знакомства? Что раб — это тот, кто сам хочет быть рабом. И никто, кроме него, не виноват в его жалком положении.
— Помню, — ответила Каэ. — Лучше бы я не говорила тебе этого, волк.
