— Ты думаешь, он больше не встанет у нее на пути? — интересуется Ма‑гуа, поворачивая в пальцах изображение А‑Лахатала.
— После истории в городе джатов и истории со статуей он еще не скоро осмелится выступить против нее в открытую, — объясняет Ши‑гуа то, что известно и двум другим монахам.
Они могли бы не говорить ничего вслух, но это ихг работа — говорить вслух для всего мира то, что им самим известно и понятно. Такими они были востребованы и появились на этот свет.
— Она ничего не помнит. — Да‑гуа держит на раскрытой ладони фигурку женщины с двумя мечами за, спиной. — Она не сможет воспользоваться своим преимуществом.
— Ей не нужно ничего помнить, — говорит Ши‑гуал
— Главное, что она есть, — говорит Ма‑гуа. — Если она все‑таки дойдет до Сонандана, то получит ответы на все вопросы.
— А что бы ты спросил? — неожиданно интересуется Да‑гуа.
Ма‑гуа молчит невыносимо долго. Потом неожиданно быстро отодвигается в сторону — с высокого дерева у него над головой шмякается на землю сочный плод — ничто в этом мире не может оказать влияние на трех монахов, но и они не вправе проявлять свое присутствие в нем. Мимо, играя, пробегают зверьки. Они не видят людей, сидящих у костра. Возможно, что и костра они не видят, хотя пламя в нем самое обычное и около него приятно греться прохладной ночью.
— Я бы спросил, — наконец говорит Ма‑гуа, — я бы спросил, знает ли она о нашем существовании.
— И я бы спросил. а. — И я, — шепчет Ши‑гуа.
— Даже если не помнит…
— Даже если не видит…
— Даже если никогда не вспомнит…
В лесу воцаряется тишина.
Три монаха играют в странную игру. Они двигают по блестящей поверхности шкатулки маленькие фигурки, снимают их с доски или переставляют в самые неожиданные места.
— Ты умеешь сожалеть? — спрашивает неожиданно Ши‑гуа, и неясно, к кому он обращается.
— Нет, — отвечают двое других. к — И я нет, — говорит Ши‑гуа, — но я сожалею. — В его руке крепко зажата самая большая фигурка — воин в черных доспехах и с секирой в руке.
— А я сожалею, но не знаю, нужно ли, — говорит Ма‑гуа.
— Они ведут себя непредсказуемо, — говорит Да‑гуа.
— Все можно предсказать…
— Испуганный га‑Мавет все‑таки очень опасен, — соглашается Ма‑гуа с тем, что известно пока только им. Ранним утром три монаха бредут по оживленному тракту. Мимо следуют повозки, скачут верховые, едут экипажи. Три монаха путешествуют в самом центре Варда, где множество людей заняты своими человеческими проблемами. Они идут, тяжело опираясь на посохи; этот мир никак не влияет на них самих и на сам факт их существования, но иногда им кажется, что он страшным грузом лежит на их плечах, и от этого монахам трудно: идти по пыльной людной дороге, где на них никто не обращает внимания. Потому что не видит.
— Знаешь, Да‑гуа, — говорит оборачиваясь тот, что идет впереди — Я бы хотелнемного изменить ход событий.
— Ты же знаешь, что это почти невозможно, — откликается тот
— Я бы тоже хотел, — говорит Ма‑гуа.;
— Мы не можем…
— Нет, не можем…
— И никогда не сможем…
Они идут до тех пор, пока солнце не начинает клониться к закату. Они идут, потому что могут не останавливаться на ночь, потому что не устают, не стареют, не умирают.
— Ма‑гуа, — зовет тот, кто идет последним. Монах поворачивает голову.
— Ма‑гуа, если она дойдет, если у нее получится не совсем так, как мы предсказываем, если мы ошибемся…
— Тогда мы тоже отправимся в Сонандан, — отвечает за всех Да‑гуа, — может, там нам расскажут, как хоть иногда влиять на ход событий…
— Вот что я хочу сказать тебе, брат. — Га‑Мавет стоит широко расставив ноги перед высоким резным троном, на котором восседает его повелитель. Верховный бог Арнемвенда Джоу Лахатал. На мраморном полу перед троном мозаика с изображением Змея Земли — Авраги Могоя, бесчисленные кольца которого охватывают хрупкий шарик планеты.
— Я хотел сказать тебе, что мне кажется — не мы затеяли всю эту возню.
— Что ты имеешь в виду? — Надменный тон Лаха‑тала заставляет Бога Смерти досадливо передернуть плечами.
— Мы одни в этом зале, брат. Перестань изображать владыку. Сейчас важно решить, что делать дальше, а не устанавливать главенство.
— Однако об этом никогда не следует и забывать, — наставительно произносит Верховный бог.
— Послушай, брат! — в отчаянии кричит желтоглазый. — Когда я пришел за Тешубом, он сказал мне, что обнаружил в нашем мире еще одну фигуру. Этот некто находится всюду, понимаешь?! Всюду, где не успели мы. Недодуманные мысли, незавершенные дела, невыполненные планы — все это питает его силу. И он может исподволь управлять нами!…
Лахатал делает нетерпеливый жест рукой, и га‑Мавет начинает злиться.
— Послушай, всемогущий. Когда однажды выяснится, что твоему всемогуществу есть предел и ты всего лишь пешка в чужой игре, будет поздно. Оставь в покое девочку, займись более важными делами, пока не потеряно все.
— Мне никто не смеет указывать, что нужно делать, — цедит сквозь зубы длинноволосый красавец в белых доспехах, небрежно развалившийся на троне. — Если же ты хочешь отправиться к нашему безглазому брату, я с сожалением и скорбью предоставлю тебе эту возможность.
— В нашем мире нет любви! — в отчаянии кричит га‑Мавет. — В нашем мире нет истины, в нашем мире нет слишком многого, и эти места не пустуют, слышишь? Слышишь ты?!
— А‑Лахатал, — негромко, но резко произносит Змеебог, и из‑за трона выступает второй брат — Повелитель Водной Стихии. — А‑Лахатал, ты ничего не хочешь сказать младшему?
— Не ершись, — примирительно говорит тот, обращаясь к га‑Мавету, — не спорь. Мы действительно переживаем не самые легкие времена. Но увидишь, если мы выкинем ее прочь из этого мира, уже навсегда, нам сразу станет легче.
И га‑Мавет понимает, что проиграл. Проиграл больше чем просто партию. Опустив плечи, он медленно выходит из тронного зала. Минута, когда он чувствовал себя свободным и достойным, прошла; он опять охвачен сомнениями, страхом, гневом. Он завидует Тиермесу и с ужасом вспоминает прозрачную тень Древнего бога, отражающуюся в зеркалах.
— Ты уничтожишь ее! — Резкий оклик Джоу Лахатала пригвождает его к месту.
— Уничтожу, — соглашается он.
— Ты уничтожишь всех ее спутников.
— Уничтожу, — шепчет Смерть одними губами.
— Ты сотрешь самую память о ней с лица земли.
— Да, владыка.
— А затем мы пойдем в Земли детей Интагей и Сангасой и уничтожим их.
— Да, повелитель.
— И смертные больше никогда не посмеют лезть в тайны бессмертных.
— Да, Великий Лахатал.
— И мир будет нашим.
Га‑Мавет собирается с последними силами и кричит:
— Ты ли это говоришь, брат?! Или кто‑то иной вещает твоими устами? — Он бьется в отчаянном крике, пока не замечает, что вслух не произнес ни звука.
Тогда он медленно уходит из дворца, и ноги его по‑стариковски шаркают по мозаичной чешуе Авраги Могоя, словно пытаясь стереть его изображение на мраморном полу.
— Сдал что‑то братец, — с притворной заботой произносит Джоу Лахатал.
А‑Лахатал смотрит на него невидящим взглядом.
— Что с тобой? — окликает его Змеебог.
— Боюсь, что га‑Мавет более прав, чем мы с тобой хотим признать. Разве ты не чувствуешь на Варде присутствие какой‑то иной, чуждой нам силы? Разве мы поступаем по своей воле и чувствуем себя абсолютно свободными? Разве некто тенью не стоит за нашими спинами?!
— Нет, — коротко отвечает Джоу Лахатал.
— Брат, брат! Не потеряй все!
— Хватит ныть, — говорит Джоу Лахатал. — Займись делом. И чтобы никого из них не осталось в живых.
— Ты действительно этого хочешь? — делает А‑Лахатал еще одну бесполезную попытку.
— Поторопись, — доносится с трона.
А‑Лахатал покидает пространство, в котором царит его брат, и с размаху погружается в зеленовато‑голубые прозрачные воды моря. Это его стихия, его вечная любовь. Он идет по своим владениям между ветвей кораллов, высоких гранитных скал, белых песчаных глыб и остовов затонувших кораблей. Его все больше и больше подмывает двинуться туда, где в глубочайшей впадине моря, на дне, все эти годы спит Йа Тайбрайя. А‑Лахатал мечтает однажды встретиться с древним чудовищем лицом к лицу, но всякий раз это желание покидает его, когда он представляет себе огромного монстра, поднимающегося из впадины.
Во всей их семье только Арескои нашел в себе силы сразиться с драконом и победить его. Но Арескри безрассуден…
Забрать человека в царство смерти — дело в общем‑то несложное. Нужно только заглянуть ему в глаза, увидеть в них смерть и после этого легким прикосновением принудить душу следовать за собой. Это умение га‑Мавет приобрел с самого рождения, и у него почти не случалось ошибок. В своем деле он был мастером и не задумывался над истоками мастерства — вплоть до разговора с Тиермесом.
