же разочаровала. Осторожно подняв руки и поднеся их к глазам, он внимательно осмотрел ладони. После чего несколько секунд ощупывал лицо и алые волосы. И даже не попытался сойти с места, что особенно обидно. Наверное, понимал, что это ему, скорее всего, не удастся. Стоять-то уже проблема в человеческом теле, закутанном в требующее сноровки при ношении женское кимоно.
Вместо того, чтобы попытаться ходить, Кьюби поднял взгляд на меня. Очень недобрый взгляд. Крайне необычно было видеть искаженное в злобной гримасе лицо Мито и горящие ненавистью алые глаза с вертикальными зрачками на нем.
— Стать человеком? Что в этом хорошего?!
Голос Курамы в женском теле потерял внушающую трепет громогласность и силу. В вопросе Кьюби проскользнули, как мне показалось, нотки возмущения, а не чистой и бесцельной злости. Может, я обманываюсь измененным образом и просто неправильно понимаю смысл интонаций, но так общаться с биджу все-таки комфортнее.
— Хотя бы то, что тебя не пытаются поработить и запечатать, — на мой взгляд резонно ответил я.
Однако Кураме этот довод не показался столь уж веским.
— Я знаю людей. К нам вы относитесь всегда одинаково. Даже если мы были в джинчурики. Ваша ненависть обращалась на них. Ничто не изменится.
— Какой пессимистичный взгляд на жизнь, — удивленно прокомментировал я. — Однако мы с тобой все же сейчас говорим. Полагаю, ты не считаешь меня тем, кого смог бы сам склонить к нужным тебе действиям, как твоего возможного будущего джинчурики, например. И если бы ты был категорично настроен против каких-либо договоренностей, то предпочел бы молчать, как с Кушиной.
— Ты… — сказал Курама медленно, подбирая слова. — Не обычен. Я не чувствую в тебе злобы.
— Знаешь, это не показатель, — скептически заметил я. — Уверен, за свою долгую жизнь ты успел повстречаться с психами, которые не испытывали ненависти. Вообще не испытывали эмоций. Наверняка они были пострашнее многих других.
— Были такие, — не стал отрицать Курама. — Ты не похож на них. И ты знаешь то, что не мог бы узнать, не поговорив с другими биджу. Если другие рассказали тебе о прошлом, то я готов… послушать, что ты хочешь мне сказать.
— Не знаю, хорошо это или плохо, но ты второй биджу, с которым я встретился, и ты лишь первый, с которым я разговариваю, — признался я. — Да ты сам можешь прекрасно это узнать. Вы же, биджу, кажется, способны всегда собраться в своем мире, в глубинах души, раз уж изначально были одним целым. Или ты, Курама, так всех достал заносчивым хвостомерством, что уже никто с тобой не разговаривает?
Мои слова Кьюби никак не прокомментировал, молча и подозрительно рассматривая меня. Да и я не стал отвлекаться на посторонние темы. Мы с Курамой не друзья-товарищи, и у него наверняка имеются вполне понятные проблемы с социализацией ввиду крайне узкого круга общения. Короче, раз уж хоть какой-то контакт налажен, то можно переходить к делу.
— Садись, в ногах правды нет, — посоветовал я, сам опускаясь на глянцевую поверхность бескрайнего океана крови. — В заднице ее тоже нет, но на ней хотя бы сидеть удобно.
Кьюби последовал моему совету и все же сел, хотя для этого ему пришлось повозиться с непривычной одеждой. Впрочем, как повозиться? Не долго думая, он просто порвал ткань, чтобы та не сковывала движений.
— И все же, как ты смотришь на то, чтобы стать псевдо-джинчурики самого себя? — поинтересовался я у Курамы. — У меня есть идеи, как создать подходящее тело и передать его в твое пользование. Конечно, придется модифицировать стандартные печати, но это не сложная задача.
— Ты сказал, что нуждаешься в моей силе, — не сводя с меня взора немигающих глаз с алой радужкой и вертикальным зрачком, произнес биджу, — значит, ты не предлагаешь мне свободу. Ты предлагаешь мне сменить клетку на поводок.
— Никто не свободен под солнцем, — справедливо заметил я. — Да, свобода воли — это единственное, что у всякого разумного существа на самом деле имеется. Разные техники или технологии дают иллюзию, что можно повелевать силами природы. Но это обман. Даже собственное тело существует по своим правилам. Люди не выбирают, кого любить, кого встретить на своем пути, чего ждать завтра. В конце концов, никто не определяет, сколько ему жить, но каждый волен выбирать, как свою жизнь прожить. Единственное, что всякому разумному подвластно — это его свобода. И это самое большее, чем по-настоящему можно поступиться ради своих целей. Это единственное, что можно принести в жертву для достижения своих желаний. Поэтому кого ни возьми — каждый от кого-то или чего-то зависит. И это нормально. Посмотри на меня.
Для наглядности я раскинул руки в стороны, демонстрируя себя.
— Я создал свою страну, меня почитают в ней как бога, мне подчиняются и знать, и шиноби. Я силен достаточно, чтобы захватить тебя. Но я не свободен. Я связан обязанностями перед людьми, которыми управляю. Ожиданиями людей, которые верят в меня. Долгом, который пришел ко мне вместе с властью и силой. Скажу честно, я до последнего старался избежать такой ситуации. Остаться в Конохе никому не известным главой Корня было бы гораздо предпочтительнее. Однако в этой жизни у меня есть цели, и ради их достижения мне нужна сила подчиненных мне сейчас людей. А им нужна моя сила. Поэтому я стал тем, кто я есть. Поводок, о котором ты говоришь, имеет два конца: все мы связаны и зависим друг от друга.
— Ты можешь говорить, что угодно, но всегда есть тот, у кого поводок в руках, и есть тот, у кого он на шее, — уверенно заявил Курама в ответ, скорчив пренебрежительную гримасу.
Я неодобрительно посмотрел на, похоже, начавшего адаптироваться к непривычному облику Кьюби. Этот тип ожидаемо упрям и, судя по его поведению, имеет серьезные опасения к людям. Заключение сказалось на нем не лучшим образом, и вряд ли он легко пойдет хоть на какие-то попытки ущемления своей свободы.
— Метафора с поводком не слишком удачная, — поспешил я отойти от нежелательной темы. — Человеческие взаимоотношения в обществе слишком сложны, чтоб их описать парой слов. А я предлагаю тебе стать частью общества, но оно всегда ограничивает свободу. Вспомни Коноху хотя бы. Каге имеет в своем распоряжении всю военную мощь Страны Огня и может легко смести дайме и
