— Элефантов? — не то спросил, не то уточнил Крылов. — Черт, дотянули резину!
— Можно?
На пороге, обаятельно улыбаясь, стояла Нежинская. Как всегда, безупречно, со вкусом одетая, ухоженная и красивая.
— Вы пришли на полчаса раньше. Почему?
— О, чтоб сэкономить время. Я договорилась встретиться с подружкой полвторого — надо заехать по женским делам в одно место… Вы же меня долго не задержите?
— А к человеку, который ждет вас до часа, вы не собираетесь? — не сдержался Гусар.
Лицо Нежинской стало холодным.
— Вы не только крутитесь возле моего дома, но и читаете то, что не вам адресовано! Стыдно!
— Как вы думаете, он действительно может покончить с собой? — спросил Крылов.
— Какое мне до этого дело? Пусть делает что хочет! Он же психопат!
— Как и ваш бывший муж?
— Почему вы лезете в мою личную жизнь? Кто дал вам такое право?
Нежинская изменилась в мгновенье ока — куда девались обаяние и очаровательная мягкость! Злая фурия в красивой маске.
— Мне давно говорят, что вы выясняете совсем не то, что требуется, как досужая сплетница. Даже пытаетесь заглянуть ко мне в постель! Ну и как, интересно?
Она презрительно улыбнулась, как будто уличила Крылова в неблаговидных, позорных делишках.
— Не нервничайте, Мария Викторовна. Расследование велось по всем правилам, хотя многое в нем вам пришлось не по нраву, — спокойно сказал Крылов. — Здесь требуется точность во всем, а точность-то вы и не любите. Потому что начинаете запутываться в мелочах, так как никогда не говорите правды до конца.
— Ну, знаете ли!
— Знаю, знаю! Многое знаю. И вашу поговорку на первом допросе… Помните, насчет того, что вам не везет, дескать, третий раз попадаете к врачам? Первый раз — авария, третий — выстрел, а в связи с чем вы лечились второй раз? Мы с вами так и не выяснили этот вопрос. Тогда…
— А сейчас?!
Презрение, холодное убивающее презрение волнами заливало кабинет, и тон был ледяным и уничтожающим.
— А сейчас вы ждете смерти Элефантова и порадуетесь ей, потому что благодаря этому останетесь такой же чистенькой, аккуратной и пахучей, как всегда, и исчезнет реальная возможность по уши вымазаться в…
— И что из всего вашего монолога следует? Хотите отдать под суд мен я?!
— Жизнь вынесет вам приговор. В компетенцию милиции и суда подобные вещи не входят.
— Тогда к чему эти рассуждения? Что из них следует?
— Только то, что вы — шлюха.
— Что?!
Бледное лицо Нежинской вспыхнуло пятнами, глаза расширились. Она вскочила со стула, сделала шаг вперед, но, наткнувшись на тяжелый взгляд Крылова, замерла.
— Это вам даром не пройдет! — страшным голосом сказала она. — Вас выгонят со службы! Я буду жаловаться!
— К сожалению, жаловаться по этому поводу вы можете только на себя, — сказал Крылов в прямую спину и бросил взгляд на часы.
Без четверти час.
— Быстро машину! — приказал он в селектор дежурному и вместе с Гусаром бросился вниз, чуть не сбив на лестнице Марию Викторовну Нежинскую.
Ровно в час Крылов позвонил Элефантову. В квартире что-то упало, послышались бегущие шаги, дверь распахнулась настежь, и, увидев, как озаренное надеждой лицо хозяина скривила гримаса разочарования, Крылов перестал жалеть, что оскорбил Нежинскую.
Упредив движение хозяина, инспектор шагнул через порог. Элефантов бросился назад, но опять не успел: майор первым ворвался в комнату, поднял и разрядил штуцер. Элефантов оцепенело опустился на пол.
— Сядьте в кресло, — резко бросил Крылов, но владевшее им напряжение отступало, и он смягчил тон.
— Если хотите облегчить свою участь, я напишу в рапорте, что мы пришли по вашему вызову. Это все, что я могу для вас сделать.
— Мне все равно, — еле слышно выдавил Эле — фантов.
— Зови понятых, — приказал Крылов Гусару. — Будем оформлять протокол добровольной выдачи оружия…
Вернувшись в отдел, Крылов позвонил Зайцеву и доложил обстановку.
— Как он? — спросил следователь.
— Пишет явку с повинной. Это будет еще одним смягчающим обстоятельством.
— А что, есть и другие?
Через толстое стекло, делившее дежурную часть пополам, Крылов посмотрел на склоненную голову Элефантова, стекающие по лбу капли пота, закушенную до крови губу.
— Есть. Да ты и сам знаешь — их здесь целый вагон.
И, вспомнив любимую присказку следователя, добавил:
— И маленькая тележка.
— Сейчас приеду, — вздохнул на другом конце провода Зайцев. — Если бы ты знал, как мне не хочется вести это дело.
— Знаю.
Крылов не испытывал ни малейшего удовольствия от успешно завершенного расследования, скорее наоборот — усталость и раздражение, как бывало при неудачах.
— Сообщи родственникам о задержании, — попросил он Гусара. — Скажи, что могут принести передачу.
Он поднялся в свой кабинет, развалился на стуле, закрыл глаза.
Все-таки Старик в очередной раз оказался провидцем. Старик! Его как током ударило!
— Мне кто-нибудь звонил? — нервно спросил он в трубку внутренней связи.
— Нет, — удивленно ответил дежурный — Я бы передал…
Черт! Старик должен был сообщить, что у него все в порядке. Правда, в кабинете никого не было, но он бы обязательно перезвонил дежурному!
Все это Крылов додумывал на бегу. Через минуту оперативная машина мчала его по известному адресу. Но он безнадежно опоздал.
Надежда Толстошеева вернулась через полчаса. В авоське она принесла булку хлеба, кусок колбасы и бутылку вина — вся улица могла видеть, что она собирается хорошо угостить гостя, как и положено доброй хозяйке.
— Покушайте, дедушка, проголодались небось с дороги, — ворковала она, накрывая стол, — и винца по рюмочке выпьем, за приезд к нам…
Дед Макогонова для приличия отказывался, говорил что-то про котлеты в вокзальном буфете, но видно было — закусить он не прочь, а уж против выпивки и подавно не возражал.
Надежда Толстошеева подливала умело: ее рюмка оставалась полной, а Старик, который пил только водку да когда-то давно спирт и шнапс, скрывая отвращение, прикончил бутылку сладковатого дешевого портвейна.
Он отметил нервозную суетливость хозяйки, поймал быстрый оценивающий взгляд на опьяневшего деда Макогонова, ощутил спад владеющего ею возбуждения и понял, что скорее всего она звонила из автомата возле магазина, получила определенные инструкции, добросовестно их выполнила, и теперь дело приближается к развязке.
— Что-то нету непутевых, — глянув на часы, скучно проговорила она и тут же заставила себя продолжить прежним, весело-оживленным тоном, — а поезжайте-ка сами за ними — так верней будет! Дачный поселок, участок пяты и…
«Почему пятый, а не двадцать седьмой?» — подумал Старик. Дачи у Толстошеевых не было, поэтому названная хозяйкой простая цифра отражала только ограниченность ее фантазии. Впрочем, нет — вот как складно дальше заворачивает!
— …Деревянная дача, голубая, под шиферной крышей, да вам любой покажет, у нас яблоки вкусные, все берут, потому каждый знает…
Значит, они будут ждать у въезда на дачный участок и вызовутся проводить его на встречу с внуком…
Надежда вывела пьяненького деда Макогонова во двор, избегая встречаться с ним взглядом. Покачнувшись, Старик оперся на ее локоть и почувствовал, что Толстошееву бьет нервная дрожь. Конечно, неприятно провожать человека туда, куда она провожает доверчивого провинциального дедушку. Особенно после того, как принимала его у себя в доме, угощала, пила за здоровье.
— Точно покажут дачу-то?
— Конечно, дедушка, не сомневайтесь.
Неприятно, но не смертельно. Надежда переживет это так же, как пережила все происшедшее ранее. Будет спокойно спать, открыто смотреть в глаза соседям, сослуживцам. Они-то ничего не знают, а значит, ничего и не было. Правда, остается еще свое собственное знание, его не выбросить, не вытравить, не убить. Тяжкий грех на душе — крест на всю жизнь…
Но с собой можно договориться, оправдаться, найти какие-то смягчающие обстоятельства. Дескать, трудно было, тяжко, а я решилась, чтобы дом спасти, семью уберечь… Благородство сплошное, и только. Она и действительно оберегает сейчас свой чистенький, аккуратный домик, хельгу с дорогими сервизами, свои модные сапожки, содержимое тяжелых шифоньеров, спрятанные где-то кровавые тридцать четыре тысячи, своего мужа-убийцу и своего деверя-убийцу. Каждый человек имеет за спиной что-то свое, что он любит, ценит и готов защищать любой ценой. Любой. Что тут жизнь какого-то чужого старого придурка, который сам виноват, поскольку узнал что не следовало и влез куда не надо!
— А вот как раз такси, — обрадованно закричала Надежда. — Скажите шоферу: дачный поселок, а там пятый участок спросите. Деньги есть или, может, дать?
— Есть, дочка, спасибо, — растроганно поблагодарил дед Макогонова. — Дай Бог, еще свидимся.
У Надежды дернулась щека, но улыбка осталась — ненатуральная, будто нарисованная.
