– Долго придется так сидеть?
– Все время, – коротко ответил Джон.
– А разговаривать можно?
– Можно тихонько. Но если покажется нерпа, надо сразу же замолкнуть.
– Понятно, – кивнул Антон.
Он подумал, с чего бы начать разговор.
– А все-таки, мистер Макленнан, – медленно начал он, – рано или поздно вам придется признать правоту нашего дела.
Антон подождал, что ответит на это Джон, но тот молчал, уставившись на спокойную, словно стеклянную, водную поверхность.
– Может быть, вы правы в том, что мы взялись не с того конца, – продолжал Антон, – но мы преисполнены самого искреннего желания помочь этим людям. Неужели вы этого не понимаете?
– Жизнь учит, что часто между желаниями и свершениями существует непроходимая пропасть, и лучше не пытаться ее переходить, – ответил Джон.
– А мы решились, – сказал Антон. – Вот я смотрю на этих людей, сохранивших в себе истинные человеческие качества, и мне до боли в сердце хочется дать им все лучшее, что накопило человечество: достижения науки, и хорошие жилища, и механизмы, облегчающие труд. Разве они этого не заслужили? Мы хотим построить справедливое общество.
Антон поглядел на невозмутимое лицо Джона Макленнана, на его жесткие, обтянутые светлой кожей скулы, на рыжеватую бороду.
– Ну что же вы молчите?
Джон оставался неподвижным. Рука его медленно тянулась к винчестеру, а взор не огрызался от водной поверхности. Антон последовал за его взглядом и увидел блестящую, удивительно похожую на человеческую, голову зверя. Нерпа возникла совершенно бесшумно и так же бесшумно плыла прямо на наставленное на нее дуло винчестера.
Антон услышал биение собственного сердца, и дыхание вдруг показалось таким шумным, что он затаил его и держал до тех пор, пока выстрел не разорвал воздух над Ледовитым океаном. Гладкая водная поверхность, нарушенная лишь двумя гладкими волнами, шедшими от морды плывущей нерпы, забурлила и покрылась ярко-красным пятном, которое постепенно расплылось по темной воде. В луже растекающейся крови Антон не сразу заметил тушу небольшой нерпы.
Джон торопливо раскручивал над головой акын.
Острые зубья деревянной груши впились в добычу, и Джон медленно подвел тушу к краю ледяного берега, а потом уже с помощью Антона вытащил на лед.
– Поздравляю, – искренне произнес Антон и даже сделал движение, чтобы пожать руку Джону.
Джон усмехнулся в бороду: когда он охотился с земляками, никто, оказавшись свидетелем удачи, не поздравлял его, чтобы не спугнуть счастье.
– Повезло нам, Энтони, – сказал Джон, оттащив подальше от ледового берега нерпу, продел в морду буксировочный ремень, пока туша не замерзла, и вернулся к своему месту.
Слегка удивленный тем, что Джону Макленнану повезло, Кравченко поудобнее уселся на месте и уставился на успокоившуюся воду, на которой еще виднелась исчезающая пленка тюленьей крови. Оп смотрел на нее, пока не вспомнил, что его винчестер не вынут из чехла.
– Можете разговаривать, – кивнул Джон.
– Почему вода не замерзает? – спросил Антон. – Ведь мороз достаточно сильный.
– К вечеру замерзнет, – ответил Джон. – Правда, мы нарушили спокойствие воды, но к середине ночи вода покроется корочкой льда, если не произойдет сжатие.
– А что это – сжатие?
– Ледовые берега просто-напросто сомкнутся, и исчезнет разводье, – ответил Джон.
Помолчали. Короткий световой день кончался. С дальних краев полярного моря стремительно надвигалась глубокая мгла, а заря, чуть изменив цвет, переместилась и запылала еще ярче. Звезды одна за другой зажигались на небе. В неподвижности и молчании прошел почти час.
– Вот я все думаю над вашими словами, – послышался голос Джона. – Ведь если бы в действительности вы оказались такими, за кого себя выдаете, может быть, наступило бы благоденствие для малых арктических народов.
– Так мы и есть такие! – горячо воскликнул Антон. – Мы за прогресс, за лучшую жизнь для этих обездоленных!
– Но ошибка в том, что их считают обездоленными, – возразил Джон. – Считать чукчей и эскимосов обездоленными за то, что им достался этот край, все равно, что считать их неполноценными за раскосые глаза и смуглый цвет кожи.
– Не понимаю, – пробормотал Антон.
– Я вам поясню на примере, – ответил Джон. – Прошлой весной отсюда уплыл великий путешественник Руал Амундсен…
Антон почувствовал легкий нажим на слове «великий».
– Он уже многие годы покоряет Север, пробивается сквозь льды, – продолжал Джон. – Я видел таких покорителей Севера, только рангом пониже, на севере Канады и на Аляске. Они любили наряжаться в живописные северные одежды и щеголяли разными терминами и словечками, выученными у аборигенов. Они считали себя настоящими героями! И были настолько в этом уверены, что и книги писали об этом. А тут жили люди, которые не писали книг. И если о них упоминалось, то заодно с белыми медведями. Вы меня понимаете?
Не дождавшись ответа, Джон продолжал:
– Называя себя героями, эти покорители Севера отнимали часть света у северных жителей, низводили их до феноменов, которые в силу особых физических свойств способны выдерживать холод. Но холод одинаково губителен и для чукчи, и для эскимоса, и для ирландца, и для русского… Понимаете? В этом пренебрежении к бытовому героизму народа, если хотите, и есть большая доля высокомерия, взгляд свысока… Обездоленность их в другом – в том, что у них нет того богатого опыта лицемерия и лжи, коварства и жестокости, которым обогатился цивилизованный мир за свою историю.
– Но именно мы и хотим… – горячо заговорил Антон, но тут же его перебил Джон:
– Извините, однако я кое-что понял и увидел. Вы совсем не такие люди, которых я встречал ранее. Ответьте мне, откуда это у вас, что вас движет в этой жизни?
– Джон, – спокойно заговорил Антон, – говорить об этом можно бесконечно. То, что произошло в России, это историческая неизбежность, которую угадала партия большевиков, возглавляемая Лениным. Сама история подготовила революционный переворот.
– Но ведь революции случались и раньше, – заметил Джон.
– Совершенно верно, – ответил Антон. – Но Октябрьская революция отличается от всех остальных революций тем, что если раньше сменялся один класс эксплуататоров другим, то сейчас взяли власть те, кто сам трудится. Человек хочет пользоваться плодами труда сам, без посредников! А то, что здесь происходит, на Чукотке, это вообще небывалое! Ведь мы должны разбудить человеческое достоинство у людей, отброшенных на задворки истории.
Антон увлекся, и его слова разносились надо льдами, навстречу набегающей зимней полярной ночи.
Водная поверхность маленького разводья уже едва просматривалась.
– Нам пора на берег, – сказал Джон и встал.
Обратная дорога показалась не такой нудной. Может быть, потому, что за спиной Джона Макленнана волочилась по снегу убитая нерпа, а это означало сытный ужин и крепкий сон в хорошо нагретом пологе. Простые человеческие радости, которые ожидали Антона Кравченко, так волновали его, что он невольно прибавлял шаг, а потом предложил сменить Джона и сам впрягся в ременную упряжку.
Пока охотники не устали, разговор продолжался. Джон шел чуть позади, а потом все-таки вышел вперед, потому что Антон неверно выбирал дорогу среди ледяных нагромождений и порой ему приходилось преодолевать довольно высокие торосы.
– Я все чаще слышу: Ленин, Ленин, – сказал Джон. – Что он за человек?
Антон вкратце рассказал о жизни Владимира Ильича.
– Ничего особенного, – с оттенком разочарования заметил Джон.
– В том-то все и дело! – подхватил Антон, подтягиваясь к Джону вместе с нерпой. – Ленинское предвидение в том и состоит, чтобы угадывать и правильно понимать развитие человечества.
– Вот уже довольно долго, – перебил его Джон, – я часто слышу ссылки на ленинские слова. Если Ленин действительно великий реалист и материалист, судя по вашим словам, и если он умный человек, то он должен бы предостеречь последователей от буквального, прямолинейного применения его идей по каждому поводу и каждому случаю. Все благие исторические начинания кончались тогда, когда учение превращалось в религию, убивающую живую мысль, когда забывался пример того, что учение тем и полезно, что создано для применения его к живой обстановке.
– Вы говорите так, словно читали Ленина, – заметил Антон. – Никто так часто, как он, не предостерегает от догматизма и принятия всего на веру.
– Это мне нравится, – сказал Джон и предложил Антону сменить его.
Тот с радостью скинул с плеча ременную лямку и свободно вздохнул: все-таки неудобная упряжка, надо придумать что-то другое, потому что такая стесняет дыхание, сковывает грудь.
Антон шел по следу Джона, ступая по широкой гладкой линии, которую оставлял на снегу тюлень.
Зарево надо льдом погасло. Заполыхало северное сияние, почти затмевая звездный свет. Громкое усталое дыхание охотников широко разносилось по морю. Было жарко, и несколько раз Антон снимал малахай и вытирал обильно вспотевший лоб. И, однажды остановившись, он вдруг поразился необычности и нереальности всего происходящего – этому политическому разговору на торосистой поверхности Ледовитого океана с канадским гражданином. Вот уж, как говорят, и нарочно не придумать!
