– А как вы догадались?
– В смысле про врача? Похожи…
Он не знал, что сказать, и только кивнул.
– А это все время вот. Третий день, как я уже сказала.
Спокойствие женщины выглядело страшновато. Николай постарался тоже успокоиться и включить профессионализм. Это – то, что происходило перед ним – было мелочью, не имеющей отношения к нему теперешнему. Этим должны заниматься профессионалы, а не он.
– Раньше соком утешали?
– Угу…
С потолка сыпались бетонные пылинки. В уши продолжало толкать воздухом. Дышать становилось все труднее. Он покачал головой. Что же, и так вот бывает. Когда ребенку было плохо или обидно, его утешали вкусненьким. Иногда он отказывался, чтобы все поняли, как перед ним виноваты… И вот никакого сока нет, а привычные слова не помогают… И все плохо.
Он кивнул несчастной женщине и пошел дальше через пространство, частично заполненное людьми разного возраста, провожающими его взглядами. Пожилые мужчины, пожилые женщины, молодые женщины, подростки обоего пола. Еще один ребенок, опять мальчик схожего возраста, с мамой лет двадцати пяти. Этот просто хнычет, тихо и жалобно. Устало. Мама слышала произошедший минуту назад диалог, уловила, что он врач. Как и первая женщина, объяснила сама. Ребенок не понимает. Кронштадт бомбят всего в четвертый раз. В первый не считается, потому что тогда ударили только по кораблям в гавани. Про жертвы среди населения было известно мало, но они явно были: в очередях за продуктами называли конкретные адреса, по которым находились разрушенные дома. Вовсе не все оружие, которым город наказывали за нахождение в нем военных моряков, было «высокоточным». Лично она видела только одну раненую – и ту не осколками, а выбитыми стеклами. Почему-то новые пластиковые рамы держали стекла гораздо хуже, чем деревянные, видевшие еще ту войну. Даже если заклеивать их бумажными или пластиковыми лентами. После второй бомбежки она начала уходить в убежище – каждый раз было недолго, а не как сейчас… А в подвале ребенок все время плачет, и сил уже нет успокаивать.
Николай наклонился, осторожно взял ребенка за обе ручки, попытался заговорить привычным врачебным голосом, каким столько лет говорил с больными людьми. И тут же хныканье – и так-то ставшее громче, когда ребенок понял, что говорят о нем, – перешло в настоящий плач. Говорить ребенок умел и плакал со словами – и слова эти были настолько просты, что от них чуть не остановилось сердце. Ребенку было плохо и страшно. Он не хотел часами сидеть в полумраке, когда снаружи воют сирены и трясет и пыль лезет в глаза. Он хотел смотреть мультфильм «Смешарики», а потом играть на мамином планшете и чтобы мама готовила вкусное, а не как сейчас. И печенье он тоже хочет, а мама не дает. Ребенок знал, что если некоторое время хныкать, то мама в конце концов обязательно сделает все, как он хочет, но вот уже который день мама все время злая и больше его не любит, и он не понимает почему… Но что Николаю понравилось – если во всем этом могло понравиться хоть что-то, – это то, что к концу своего рассказа ребенок не разрыдался, как должен был, а разозлился. Заявив сидящему перед ним на корточках военному, что тот страшный и от него плохо пахнет. И потребовав, чтобы тот ушел от него и мамы! Криво улыбнувшись обоим, Николай сделал, как сказано. Посоветовав пацану и дальше защищать маму. И постаравшись не выразить даже в этом полумраке смущения на лице: да, от него действительно плохо пахло. И он почти наверняка мог показаться страшным: умершие на его руках люди будто глядели сейчас вокруг из-за его плеча, стоя сзади него.
Еще экземпляр: девушка, возле которой вообще никто не сидит, ни рядом, ни напротив. Длинные волосы, вроде бы каштановые, от пыли их защищает светлый берет. Очень качественная и недешевая одежда. Очень значительное и умное лицо. Таких обычно можно встретить в центре Питера на пути куда-нибудь, куда тебя не пустят. Причем вовсе не обязательно на пути из бутика в шейпинг-клуб. Может быть, из офиса в дорогой ресторан со входом «по заказу». Посмотрела на приближающегося с надменностью.
– Как дела? – мрачно поинтересовался Николай.
– Еще один псих, – брезгливо ответила девушка, сморщила нос и постаралась отвернуться.
– Это почему это псих? – не понял он, даже не обидевшись. Ну да, побегала бы ты под таким грузом, да столько времени. И под железным, и под психологическим. От тебя тоже не «Опиумом» бы пахло.
– Да вы тут вообще все психи, – чуть более спокойным голосом ответствовала девушка. Формулировка была почти по Фрейду, а интонации Николай узнал: слышал такие уже, и много раз. От людей, которым мало того, что они считают быдлом всех окружающих. Им нужно еще, чтобы те с этим согласились. Процесс объяснения этого очевидного тезиса очередным недоумкам – он сам по себе удовольствие.
– Играете тут непонятно во что… Все вместе…
Он молча ждал продолжения: опять же потому, что знал, как это бывает. Проходил. Первые раз двадцать бывало удивительно больно. Выиграть в такую игру невозможно, но ему хотелось оценить этот конкретный случай. В данных нетрадиционных обстоятельствах.
– Ну? Чего вылупился? Иди отсюда, придурок!
Он улыбнулся, и девушку это резко и тяжело взбесило. Все же она была чуть постарше, чем ему показалось сначала. Просто из-за ухоженности. Не 26–27 лет, а все 30, наверное. Но все равно еще больше «девушка», чем женщина и тем более «тетка». Не беременела, не рожала.
Девушка четко и ясно объяснила Николаю, что он быдло, хам и дерьмо, вместе со своей формой, звездочками на погонах, оружием в руках и вонью от всего этого, вместе взятого. Он слушал и только кивал в особенно выразительных местах. Это все было «снаружи». Внутри же было то, что девушка полагала, что все окружающее ее сейчас – инсценировка. Причем поймите правильно, это не был шизофренический бред в стиле «вы все сговорились, и меня разыгрываете/надо мной издеваетесь». Дело было интереснее. Девушка полагала, что никакой войны нет, а есть огромная провокация ФСБ и армейских спецслужб. Привлекших огромные силы и средства: тысячи даже не ряженых, а самых настоящих военных, десятки самолетов и вертолетов, десятки телеканалов для того, чтобы оболванить народ еще больше. Внушить ему, что на них напали, хотя совершенно ясно, что это невозможная ерунда, бред! И все для того, чтобы уже окончательно установить в стране диктатуру. И вот теперь огромное число людей в этом активно участвуют, а остальные в это верят, потому что идиоты и не могут провести банальнейший анализ. Что мозгов не хватает, это понятно. Но хоть животных инстинктов должно же на что-то хватить? Ну нельзя же так совсем уж! Сразу же включаться в игру, с первого же посыла чужих дядей! Ну надо же и своей головой немного думать, размышлять: зачем Путин все это делает? Зачем он это организовал? Для чего ему и его людям все это нужно! И ответ тут же станет ясным, даже тупому!
– А бомбежки? – ровным голосом поинтересовался Николай, когда девушка впервые дала паузу. Голос у нее снова перестал быть живым – удовольствие заканчивалось. Кончалось, если так можно было скаламбурить. Теперь в нем опять было по нулям человечности: сплошная брезгливость, сплошное превосходство. Но, судя по всему, оргазма она все же не достигла, хотя и такие случаи он видал.
Бомбежки, по словам девушки, тоже были не настоящие. В смысле настоящие, реальные, но не вражеские. Свои. Вокруг городов то ли подрывали заряды, чтобы создать видимость вражеских ударов, то ли даже сами иногда бросали пару бомб на пустыри и дома. Для придания хоть какой-то достоверности происходящему.
Желчь подступила к самому горлу и нехотя начала спускаться назад. Достоверности ей не хватает, суке… Интересно, когда ее придут насиловать, всю такую особенную, она тоже скажет себе, что это наемные актеры, изображающие оболваненному населению ужасы якобы вражеской оккупации? Ну-ну…
Он пожал плечами, смачно плюнул на пол перед красавицей, едва не попав на подол пальто, и развернулся, чтобы уйти.
– Вытри!
Вот этого он не ожидал.
– Вытри, я сказала! Немедленно!
Николай представил себе, как из этой красивой, умной, властной девушки течет кровь. В кино показывают не по-настоящему, упрощенно. При тяжелом ранении почти вся кровь может вытечь из человека за считаные секунды. Несмотря на полумрак, он представил себе это очень ярко и даже на мгновение перестал дышать. Сделать или нет? Если он молча уйдет, то это будет в глазах девки яркой победой: быдло бежало, вжав голову в плечи. Но выиграть у таких невозможно в принципе – просто забываешь об этом иногда. О том, что они всегда побеждают.
– Не надо, товарищ лейтенант.
Он обернулся и столкнулся глазами со своими ребятами: Костей и Викой. Интересно, сколько они здесь уже стоят… Интересно, хватит ли им ума не вступать в разговор, ничего не пытаться объяснить.
– Да вы что, бойцы? – сказал он вслух. – Я даже не собирался, чего вы?
