По мере обсуждения земельного вопроса в самом Туркестане, а также в ходе полемики с петербургскими ведомствами – Министерствами иностранных дел и финансов Кауфман внес уточнения в свою концепцию землевладения. В проекте Положения об управлении Туркестанским краем, подготовленном канцелярией генерал-губернатора в 1873 г., содержалось признание частной собственности на землю в следующих случаях: а) если земли приобретались по купчим крепостям и другим законным актам; б) если это были участки городской частновладельческой застройки; в) если мильковыми землями пользовались сами владельцы (милысдары) и если они – эти земли – не были заселены посторонними лицами и обществами; г) если вакуфными землями пользовались те самые учреждения и лица, которым были завещаны эти земли, и если они не были заселены посторонними лицами.
Константин Петрович служил делу, а не лицам, а потому, пострадав за свои убеждения и согласные с ними действия в бытность генерал-губернатором Северо-Западного края, он не отказался от них в Туркестане. Он был уверен, что российской власти надо искать свою опору в среде самого многочисленного слоя среднеазиатского населения – дехканства, то есть землепашцев. Поэтому, не успев еще толком вступить в новую должность, он уже в 1867 г. издает распоряжение, по которому за многочисленными пользователями мелких участков (милькдары сдавали в аренду свои мильковые земли небольшими долями) закрепляется право пожизненного, потомственного (наследуемого) владения обрабатываемой землей. Более того, арендаторы мильковых земель, равно как и пользователи земель, отнесенных к категории «амляк», обязаны были теперь вносить в казну генерал-губернаторства весьма умеренный налог херадж, который в ханское время составлял от 1/3 до 1/2 урожая. Кауфман сократил размер хераджа до 1/10 урожая, то есть действовал по рецепту А.С. Пушкина – Е. Онегина:
В своей глуши мудрец пустынный,Ярём он барщины стариннойОброком легким заменил;И раб судьбу благословил.
Ход был сильный и проверенный одновременно, так как с самого начала привлек на сторону генерал-губернатора народные сердца, хотя и озлобил крупных землевладельцев. Кауфман пошел еще дальше – он потребовал, чтобы милькдары и владельцы вакуфных земель представили русской администрации вполне достоверные документы на право владения своими льготными в смысле налогообложения землями. Поскольку экспертиза была весьма строгой, лишь немногим удалось подтвердить свои права на владение обеленных земель. Вот одна из причин, отчего бывали забракованы многие свидетельства о праве землевладения: «Масса ханских печатей прикладывалась просто без его ведома – у хана бывали целые связки печатей, которые хранились на руках у его приближенных и, конечно, без всяких предосторожностей: само прикладывание печати не сопровождалось никакими формальностями, нигде не записывалось, и, таким образом, злоупотребления печатью хана могут считаться более чем вероятными. Если к этому прибавить, что никакая туземная печать (в т. ч. и ханская) не дает возможности судить о времени ее приложения, так как вырезанная на ней дата означает только год, в который она вырезана, и тот факт, что сам процесс вырезания печати для хана не сопровождался никакими формальностями, можно без опасения ошибиться признать, что ханская печать на вакуфных документах никакого значения не имеет»[470].
Насколько строгим был подход к предъявляемым на экспертизу земельным актам, можно судить по результатам работы так называемой организационной комиссии, действовавшей в 1873–1874 гг. в созданном сразу же после Хивинского похода Аму-дарьинском отделе. Из 9203 десятин вакуфных и мильковых земель комиссия признала только 587 десятин вакуфных и 1210 десятин мильковых. И то эти 1210 десятин были пожалованы российским Императором некоему хивинцу Магниязу за услуги, оказанные русскому войску в 1873 г.[471]
Как и в 1865–1866 гг., Кауфман преследовал двуединую цель: не только привлечь на свою сторону трудовое население земледельческих районов, обеспечив их права на обрабатываемые участки, но и вывести этот слой из-под влияния враждебных русской администрации крупных землевладельцев и мусульманского духовенства и тем самым изолировать и ослабить этот «аристократический класс». Более того, земельная политика генерал-губернатора ставила привилегированные сословия в прямую зависимость от русской власти, от которой милькдары, улемы и муллы получали теперь документы на право владения землями, а также подтверждение их льготного налогообложения.
То, что сделала руководимая Кауфманом русская администрация, было не чем иным, как радикальной демократической земельной реформой, проводимой в интересах трудящегося люда. Поразительно, что это было признано в советское время и к тому же в журнале с недвусмысленным названием «Историк-марксист». Даже не открывая его, читатель мог представить, какими будут суждения и выводы всех его авторов: все, что делалось и не делалось царскими властями, бывало плохо для трудового народа. И тем не менее историк И. Ходоров в 1928 г. заявлял именно в этом идеологизированном журнале: «Земли аристократии стали, с одной стороны, облагаться налогами – податное обеление мильков, основанное на ханских пожалованиях, отменялось; с другой стороны, земли узбекских аристократов стали закрепляться в собственность сидевшим на них арендаторов. Здесь права на землю признавались за крестьянами, а обезземеливалась непокорная земельная аристократия»[472].
Позже, когда «социализм победил по всему фронту», когда советские научные кадры хлебнули лихолетья 40-х гг. XX в., они окончательно овладели марксистским методом. Даже в начале 80-х, в тихие застойные годы, когда никому, за исключением упорных диссидентов, тюрьма и лагерь не грозили, автор книги «Из истории Туркестанского края» З.Д. Кастельская трактовала события столетней давности, откровенно искажая факты: «Цель первоначального аграрного законодательства царизма сводилась не только к захвату земель, но и к тому, чтобы обеспечить себе политическую и социальную опору в лице местных господствующих классов»[473]. Уроки 30-х гг. были, видимо, усвоены накрепко.
Именно потому, что «первоначальное аграрное законодательство» генерал-губернатора подрывало позиции «местных господствующих классов», чиновный Петербург проявил беспокойство. Реакция центральных ведомств последовала быстро и была удивительно похожей на реакцию на мероприятия К.П. Кауфмана в аграрной сфере в Северо-Западном крае. Министерства иностранных дел и финансов воспротивились, и надолго завязалась многословная полемика между Петербургом и Ташкентом, продолжавшаяся практически до самой смерти генерал-губернатора. Кауфман подготовил три проекта Положения об управлении Туркестанским краем, но ни один не был утвержден в петербургских кабинетах. Константин Петрович не отменял своих распоряжений, действуя в рамках проекта 1873 г., хотя и не имел на то Высочайшего одобрения.
Каковы же были аргументы петербургских оппонентов? Первым откликнулось ведомство князя Горчакова, которое усмотрело в аграрных преобразованиях Кауфмана угрозу «пагубных общественных переворотов, последствия которых в политическом отношении крайне опасны»[474]. МИД оставался верен себе – там традиционно боялись, «как бы чего не вышло».
Возражения министра финансов были более конкретными. В Минфине придирались к формальностям. В частности, отмечалось, что в течение девяти лет русские власти покупали у местного населения земли для возведения казенных построек, что не соответствовало утверждению Кауфмана, будто государство, в том числе Российское, является верховным собственником земли. Министр финансов находил, что основные начала проекта положения о землеустройстве 1873 г. противоречат характеру поземельной реформы, проводимой в России. Главная цель этой реформы состояла якобы в том, чтобы сделать земледельческое население империи крестьянами-собственниками, а не пользователями земли. В то же время кауфманский проект не предусматривал развития частнособственнического землевладения.
Кауфман отвечал на эти замечания, и тогда из столицы курьер привозил другие, и он снова писал объяснение. «Понятие о праве полной собственности в том виде, как оно теперь существует в европейской науке, – объяснял Кауфман петербургским чиновникам, – есть понятие чисто местное европейское. Права государства на землю, обрабатываемую частными владельцами, могут быть сокращены до той степени, до которой они необходимы в чисто политических видах. Совершенно не то в странах, где писал законы Мухаммед и в Туркестанском крае. Климатические условия Туркестанского края таковы, что государству должны быть предоставлены гораздо большие права по отношению землевладения, чем то необходимо в Европе…»[475]
