Шустрый Ванечка одной рукой, как говорится, чай заваривал, другой документы печатал; одной рукой чай разливал, другой документ на подпись прокурору города подсовывал.
— Красиво работает, — горделиво кивнул на ученика Деркач. И уже самому Ванечке, шутливо щурясь: — Будешь таким быстрым, присвою лично чин «Деркач I категории».
— Вы все обещаете, товарищ юрист первого класса, — отшутился Ванечка.
Молча отхлебнув чаю из стаканов в анодированных подстаканниках, переглянулись, одобрили крепость заварки.
— Ну, что, будешь спорить, как Жеглов в «Место встречи изменить нельзя», или, как Шарапов, побежишь лично Авдеева освобождать?
— Ни то, ни другое. Авдеев — не агнец невинный. Освободить освободим, но егозить перед ним не будем. Не зря, ох не зря он дурачком прикидывался. Уверен: знает он тех «монашек», помнит их в лица, а примет не дает, со ссылкой на помутнение рассудка. Так что пусть Семенов его освобождает. Ему как раз по стажерскому чину с такой шелупонью возиться.
— А нам всем, сынок, по чину с всякой дрянью возиться, — поправил его Мищенко. — Так что от чина специфика ремесла нашего не зависит.
Прокурор посмотрел с сожалением на ставшее печальным, как у красной девицы, красивое личико Ванечки Семенова. На лице было написано, как ему неохота тащиться в СИЗО освобождать на ночь глядя Авдеева.
Но надо, значит, надо. Как договорился с Петруничевым, тут же перезвонил ему. Тот обещал с утра взять квартиру Авдеева под наблюдение. Ванечка еще посомневался: может, надо бы настоять, чтоб люди Петруничева встретили Авдеева у ворот СИЗО и «довели» до дома, но знал, как хреново с людьми в УГРО, знал, что недосыпают ребята и так, а тут еще Авдеев этот, сволочь, судя по всему, редкая. Ничего с ним за ночь не случится. Ему и идти от СИЗО до дому минут десять. Так что Авдееву уже завтра такая возможность представится: нарежется, пойдет к вокзалу шалав клеить, тут его хулиганствующие подростки, конечное дело, могут побить. Но не убьют, однако. Опять же завтра. А сегодня... Ничего сегодня с Авдеевым не случится.
«Ничего сегодня с Авдеевым не случится», — подумал и капитан Петруничев.
— А с завтрашнего утра присмотрит за ним участковый Кузьмичев. Действительно, не оперов же посылать следить за этим жалким пьянчугой!
Он уже снял один сапог и собрался снять второй, чтобы, блаженно вытянув гудящие ноги, часок покемарить в кресле, кинув ступни на старый колченогий стул, да остановился. И так и остался сидеть в своем кабинете — одна нога в коротком десантном сапоге, вторая уже в вигоневом сиреневом носке.
Вспомнил капитал Петруничев суровый наказ подполковника из Управления кадров МВД. Тот специально звонил вчера Петруничеву, строго наказал:
— Если хочешь, капитан, получить большую звезду завтра, а не через сто лет, то сразу же позвони мне, в любое время суток, когда прокуратура города изменит меру пресечения для Авдеева.
Сильно тогда удивился капитан Петруничев: чего это Москва таким мелким делом интересуется? Опять же какой интерес к далекому Авдееву может быть у подполковника, который курирует кадры провинциальных управлений? Вроде как вне пределов его компетенции вопрос-то. В другой ситуации Петруничев, преодолевая брезгливость, возможно, и «стукнул» бы в Управление внутренней контрразведки. А тут вот осекся, удержал себя. Ведь действительно вчера должны были дать майора. А дадут не завтра, а послезавтра, как раз к выходу на пенсию. Сильно подговнить может подполковник в случае чего. Ну, надо им знать о каком-то Авдееве, ну и будут знать... Тоже делов «говна-пирога», как говорится. Они уж о свадьбе с Татьяной сговорились. Как раз бы в праздничном застолье появиться в новеньком мундире с большой майорской звездой.
А и что такого? А ничего. Тоже мне, «секрет поля в шинели», говаривала преподавательница в Школе милиции.
Он снял трубку и набрал номер подполковника, который тот ему продиктовал давеча. В далекой Москве тут же откликнулись. Словно у аппарата дежурили. Мужской голос, узнав, кто звонит, сменил жестяную строгость на дружелюбно-панибратский тон:
— Вот, понимаешь, спасибо, что позвонил, старичок. Я подполковнику тут же информацию передам. Так когда, говоришь, выпускают Авдеева?
— Прямо сейчас. Минут через тридцать уже и домой почешет, — недовольно брюзгливо процедил Петруничев.
— Ну, вот и хорошо. А то, понимаешь, дело на контроле.
У кого на контроле, голос не конкретизировал. Может, у самого министра.
И хрен с ними со всеми! Ничего за эти полчаса с Авдеевым не случится. А завтра Кузьмичев возьмет его под «отеческую» заботу.
Кабы знал честный, но недалекий Петруничев, что номер, по которому он звонил, принадлежал «почтовому ящику», через который передавалась информация по оперативным вопросам внутри организации, руководимой Хозяйкой, наверное, сильно бы удивился. А если бы узнал, что телефон, номер и явочная квартира, где телефон был установлен, через пятнадцать минут уже сменили владельцев, реквизиты, и все концы, которые могли бы любопытствующих повести вверх или вниз по вертикали информационной цепочки, были «сунуты в воду», удивился бы еще больше. То есть в воду в прямом смысле слова.
Человек, принявший информацию, тут же передал ее по междугородному телефону в город Рудный некой даме по имени Галя, которая вот уже три дня проживала в местной гостинице под фамилией Решетникова Маргарита Тимофеевна, корреспондент газеты «Московская молодежная». После этого, протерев всю мебель и ручки, натянув перчатки, человек вышел из квартиры и закрыл дверь.
Проходя по Москворецкой набережной, он наклонился над водой и, отведя руку далеко в сторону, швырнул ключ в Москву-реку.
При этом он на мгновение потерял равновесие. Этого оказалось достаточно невесть откуда взявшемуся человеку, чтобы крутануть руку за спину дежурного с «явки», и при этом невольно откинуть голову назад, обнажив кадыкастую морщинистую шею. В шею хищно впился острый тонкий нож, с первого раза перерезав горло, столь неосмотрительно обнажившееся в холодный весенний вечер. Одним рывком тот шустрый человечек перебросил ноги кадыкастого господина через парапет, и тело с глумливым чмаком плюхнулось в грязную в этом месте от мазута и мусора воду. Кругов на воде почему-то не возникло.
Тем временем молодая женщина, откликавшаяся на имя Галя, сдала номер, после чего сожгла за углом, над урной, паспорт, в котором была названа Решетниковой Маргаритой Тимофеевной.
Теперь у нее в кармане длинной кожаной турецкой куртки лежит совсем другой паспорт. На имя Валентины Ильиничны Штусь.
Хотя звали женщину вообще-то Люсей. А наиболее близкие в организации люди звали и вовсе странно — Дикой Люсей.
Она взглянула на часы. Время позволяло, как говорится. В «комке» купила бутылку пива «Бавария» и, стоя тут же у палатки, жадно выпила ее. Хмуро посмотрела на продавца, но, видно решив, что он сквозь бутылки, заставившие витрину, все равно лица ее не видел, махнула на него рукой. Фигурально, конечно: «Ну его. Пусть живет, каа-зёл гребаный».
Сунув кулачки с обгрызенными до мяса ногтями в глубокие карманы куртки, быстрой, почти спортивной, мальчишеской походкой направилась по улице, ведущей от отеля, где останавливались редкие в городе Рудный командированые, к центру города.
Завернув за угол, она огляделась, не заметив ничего подозрительного, миновала два квартала по улице Ленина, свернула на Первомайскую, оказалась в двадцати шагах от здания СИЗО, год назад созданного на базе закрывшейся за ненадобностью средней школы.
«Как раз вовремя подошла», — похвалила себя. Потому что в ту минуту, когда она наклонилась, закрывшись от ветра, чтобы прикурить, из здания вышел, воровато озираясь, среднего роста, плохо одетый человечишко.
Проходя мимо нее, он осклабился, обнажив редкие, почти совсем выеденные до корней кариесом зубы, гнусаво просипел:
— Потрахаться не желаете, миледи?
Он снова воровато огляделся и, убедившись, что они на всю улицу одни, осмелел:
— Так что? У меня и поддать найдется, и хата есть. А?
— Сколько дашь? — спросила, сильно затягиваясь, девица с многими именами.
— Во — пятьдесят тыщ, — показал кучку смятых десятитысячных.
Она подошла вплотную, чтобы, как казалось, рассмотреть, наберется ли в кучке пятьдесят тысяч, и вдруг, резко отведя руку назад, вонзила острый длинный нож ему в шею, под подбородок. Он умер мгновенно. У Дикой Люси осечек не бывало. Следки из города Рудного к организации и одной из ее лидерш — Мадам, были засыпаны.
* * *
Тем временем в своем кабинетике в Благовещенском переулке старший следователь по особо важным делам при Генеральном прокуроре России Александр Михайлович Муромцев захлопнул папку с надписью «Мадам — Анаконда», у него были все основания, чтобы выписать ордер на арест Валентины Степановны Паханиной: новый Уголовный кодекс позволял привлекать к уголовной ответственности не только исполнителей, но и организаторов убийств и разбойных нападений.
