— Да ведь это я! — крикнул он им надорванным голосом и придвинулся к ним еще ближе, чтобы они узнали его. О да, они узнали его, — и камни засвистели мимо его ушей, а один, самый большой, угодил ему прямо в грудь так, что удар отозвался в спине. Тогда он умолк и попятился назад. Ему не было ни особенно больно, ни обидно, — он был виновен в том, что огонь погас; но кто это швырнул в него такой большой камень? Он помедлил немного, раздумывая и все еще не веря тому, что они гонят его от себя. Но, видно, так. Они набрали еще камней и продолжали швырять в него. Он все-таки не отступал, хотя и трудно было в темноте обороняться от града камней. Наконец, вся толпа двинулась на него с исступленными криками. Один из самых высоких шел во главе и был запевалой в хоре проклятий предателю, убившему огонь. Предателю! Так назвал Младыша его лучший друг Гьюк.
«Как, — подумал Младыш, холодея всем телом, — что такое сказал Гьюк? Как мог Гьюк стать во главе толпы и одним из первых проклясть его? Неужели это Гьюк идет на него с искаженным лицом, злобно напружившимся телом и пеной у рта? Неужели это кроткий Гьюк подступает к нему все ближе и ближе, потрясая высоко поднятыми кулаками, впереди вопящей толпы?»
Младыш не отступил, но что-то сдавило ему грудь; он грозно заворчал, готовый выйти из себя. Но он все еще надеялся на примирение. Он хотел объясниться, пытался говорить, но они заглушали его голос своим воем. Тогда он подумал: а может они правы? Да нет же! Разве он предатель? Разве он не хотел как раз спасти их, спасти в более широком смысле, чем они понимали? Неужели и Гьюк не может понять этого?
Еще один камень попал в Младыша, и тогда он рассвирепел; глаза его налились кровью, он затрясся, раскрыл рот и тихонько завыл. Потом он заметался взад и вперед, выделывая какие-то странные прыжки, высоко подбрасывая ноги и потрясая ими, как будто тело его потеряло свой вес. Он потерял и дар речи, как эта дико воющая толпа, которая прокляла его, не желая даже выслушать его оправданий. А Гьюк все наступал на него, изрыгая все более и более бессвязные, бессмысленные проклятия; Младыш шагнул к нему и своим кремневым топором рассек ему череп до самых зубов. После этого он глубоко перевел дух и увернулся от брызнувшей изо рта друга струи крови. Никто не ожидал такого поворота событий. Младыш сделал невозможное.
Гьюк умер на месте. И пока другие толпились у его трупа, объятые ужасом, Младыш повернулся и ушел в глубь затопленного леса.
На другой день он сидел у потухшего костра, который все оставался нетронутым; холодный пепел еще сохранял форму сгоревшего топлива, но это был уже один прах. Все еще не теряя надежды, Младыш разгребал золу и всей грудью втягивал в себя воздух — не пахнет ли гарью, не тлеет ли где уголек или хоть единая искорка, способная разгореться, но сырая куча золы и обуглившихся обрубков не подавала никаких признаков жизни, и пепел рассыпался по земле. Огонь погас окончательно.
Младыш провел ночь на дереве, в полузабытьи, замерзший, но не сдавшийся. Неподалеку, в пещере сидели его товарищи, сбившись в кучу, и вопили всю ночь напролет. Все время они поминали в своих жалобах Гьюка, и каждый раз имя это больно отзывалось в душе Младыша, но вместе с тем ожесточало ее.
Всю ночь, как и накануне, лил дождь, а к утру опять выпал град и подморозило. Тут Младыш услыхал, как его товарищи покинули пещеру и отправились по лесу к югу; жалобный вой их мало-помалу замер вдали. Они возвращались домой с горькими вестями, бесприютные, лишенные огня в эту зимнюю стужу.
Но все-таки они были на пути домой, и им предстояло провести без крова только еще ночь-другую; а там они опять будут в своем становище вместе с женщинами и детьми, в укромной долине, где горит старый священный костер племени. Там их примут с радостью; обогреют, и скоро все их невзгоды будут забыты.
Не забудут только «огнегасителя» и «убийцу» — Младыша. О нем будут слагаться гневные песни и сказания, и мысль о том, что он брошен в одиночестве на жалкую гибель в лесных дебрях, будет служить пряной приправой ко всякой беседе.
Младыш покинул угасший костер под скалой и стал бесприютным скитальцем; несколько дней он блуждал по лесу, не зная, где он, бродил по холодным болотам, не чувствуя ни дня, ни ночи, не замечая ничего вокруг. Иногда он отгрызал кусок мяса от трупа какого-нибудь утонувшего животного и съедал его, так что голода не чувствовал, но холод и одиночество одолевали его, пригибали к земле, словно непомерно тяжелая ноша.
Однажды он вдруг почувствовал себя лучше; ему стало теплее, — он бессознательно забрал к югу и очутился неподалеку от долины, где жили его братья.
После тяжелой внутренней борьбы, он стал нерешительно приближаться к становищу; он не мог устоять — так его тянуло туда. Шел он тихими, бесшумными шагами, неслышными даже ему самому. Вот он стал уже различать следы там и сям; значит, становище близко. Но что это виднеется на лужайке, откуда знакомая ему тропинка ведет прямо к шалашам? Он широко раскрыл глаза и увидел высокий шест, а на нем рассеченный череп Гьюка; рядом, на другом шесте болталась волчья туша. Он остановился — дальше ему хода не было. Здесь — граница между ними. Да, вот что они приготовили для него, если он вернется, обратит свои проклятые глаза к родичам!
Младыш постоял, всхлипнул и пошел назад, на север, в холодные вымершие леса, нагой и одинокий.
Вечный огонь
Шел снег. Младыш начал взбираться на священную гору.
Крупные мокрые хлопья снега таяли на мохнатой спине Младыша, но он не обращал на это внимания. Сперва он подумал, что это лоскутьями падает само небо, но скоро разобрался; это был просто дождь, только другого рода, более холодный и густой. Младыш намеревался взойти на вершину огненной горы, откуда много человеческих веков тому назад его предок принес огонь своим братьям. В руке у Младыша был топор. Он не помнил себя и ничего больше не боялся после тех ночей, что провел во мраке и одиночестве в обледеневшем лесу. Ему нужно было добыть себе огонь, добром или силой. Пар так и валил от Младыша, небо посыпало его снегом, но он без устали и без оглядки подымался в гору.
Гора находилась далеко на севере, по ту сторону долин, в которых обитало племя Младыша, пока холод постепенно не вытеснил его оттуда. Но Младыш знал дорогу. В раннем детстве он привык каждый вечер смотреть в просветы шалаша на огненную пасть, выдыхавшую дым под самые небеса. Не раз слышал он и предание о том, как однажды дух огня протянул с горы вниз огромную огненную руку и уничтожил леса на много-много миль вокруг; это было ужасное время для всего племени, которому пришлось бежать и прятаться в болотах и ямах с водой, пока не смилостивился тот, наверху. Но в последние печальные времена племя так далеко отступило к югу, что гора исчезла из виду, и Младыш не знал, в каком она теперь направлении. Издали он не мог видеть ее вершину, скрытую облаками.
Но стоило ему подняться немного вверх от подножья горы, как его охватили жуткие предчувствия. Гора, к которой прежде нельзя было приблизиться из-за каменного дождя и ярких молний, стала теперь удивительно спокойной. Уж не спит ли она? Она не пугала громовыми раскатами, не показывала огненных языков, не дышала пламенем из расселин. Она была совсем спокойна, не дрожала, не сбрасывала вниз раскаленных камней, была холодна и тиха. Не хитрость ли это? Не лукавое ли предательство? И Младыш без особой радости поднимался вверх; было бы лучше, если бы гора немножко обожгла ему подошвы!
Младыш давно уже миновал пояс лесов и всякой растительности и подымался вверх по крутой исковерканной каменистой поверхности. Она еще хранила следы огня, но была холодна и пропитана ледяной водой; отдельные огромные камни походили на мертвых чудовищ. Младыша мало-помалу стало охватывать тоскливое предчувствие беды.
Далеко за полдень Младыш достиг вершины. Последняя крутая часть пути была усыпана чем-то вроде черного шершавого пепла, пребольно коловшего ноги и смешанного с желтыми и синими вонючими комками; вся эта холодная масса сверху была покрыта мокрым снегом. Младыш достиг вершины, такой же угасшей и похолодевшей, как и вся гора, на которую он взобрался.
Да, огнедышащая гора потухла. Младыш стоял на самой верхушке ее, образовавшей кольцеобразное отверстие, и смотрел в разинутую пасть горы. Пасть была холодна и набита снегом. Вокруг расстилались небо, пропасти и целый мир пустоты.
Никогда больше не увидеть Младышу огня! Могучий дух, обитавший на горе, исчез. Мир погас. Младыш стоял на вершине омертвевшей земли, замерзший, с окровавленными ногами, одинокий и отчаявшийся.
За несколько дней до того, направляясь к северу, он проходил как раз через то ущелье, где шла старая звериная тропа; теперь она была почти совсем размыта дождем; все звери уже перекочевали на юг. Там Младыш и остановился, чтобы в последний раз оглянуться назад, в нелепой и суетной надежде увидеть хоть дым от костра своего племени. Тут физические муки и тоска одиночества переполнили его душу, привели его в такое отчаянье, что он озлобился на весь мир, на все и на всех. И, в приливе злобы и гордости, он заревел над долиной новую песнь, впервые раздавшуюся над затонувшей землей, песнь упорства, песнь отрицания. Он скалил зубы и пел вызывающе, несмотря на то, что стоял в ущелье один-одинешенек, собираясь искать свое будущее в направлении, как раз противоположном тому, которое избрали все прочие живые твари. Эхо приносило обратно его песню — бессмысленные, надорванные звуки, — и это еще пуще раззадоривало его, толкало превзойти в безумии самого себя.
