Дашка на кровати шевельнулась, прошептала что-то, и Настя умолкла, склонилась над ней.
Илья повернулся, вышел за дверь. Медленно спустился по лестнице в сени. Долго стоял в темноте, прислонившись спиной к сырым бревнам. Из-за двери залы слышались звуки рояля, звонкий голосок Анютки напевал знакомый романс:
Все прекрасно, все понятно, все проверено,Не вернуть того обратно, что потеряно.А прорвется иногда из сердца крик —Так это только, только миг.
Илья даже рассмеялся: до того к месту пришелся Анюткин романс, и до того все было плохо. И вздрогнул от неожиданности, когда сзади кто-то взял его за плечо. Он повернулся. На него обеспокоенно смотрел Митро.
– Морэ, что с тобой? Что ты, как с поминок? С Дашкой что-то, спаси бог?
– Нет. Слушай, Арапо, христа ради, отстань, – хрипло попросил Илья.
Меньше всего на свете ему сейчас хотелось с кем-либо разговаривать, а тем более – с Митро. Тот, видимо, понял это и, уже поднимаясь по лестнице, негромко сказал:
– Знаешь, что Варька твоя приехала? Табор встал за Рогожской, на второй версте. Сходил бы.
С минуту Илья стоял не двигаясь. Затем крепко, до боли, потер лицо ладонями, подумал о том, что выбирать ему не из чего, пнул ногой дверь и вышел на залитую закатным светом Живодерку.
В комнате Маргитки царил кавардак. Скрипучий комод был распахнут, и из него гроздьями свешивались платки и шали. На полу валялись черепки упавшего с окна цветочного горшка, и алые лепестки сломанной герани покрывали домотканый половик, словно брызги крови. По подоконнику были разбросаны мониста и серьги, тускло блестящие в косых лучах садящегося солнца, у порога кучей валялись атласные и шелковые платья, в углу лежала скомканная ротонда из чернобурки. Посреди этого разгрома на полу, схватившись руками за щеки, сидела хозяйка комнаты.
Вот уже второй час Маргитка безуспешно пыталась собрать хоть какие-то вещи. С арестом Паровоза рухнула последняя надежда, бежать за помощью ей было больше не к кому. Оставаться в доме было нельзя, но и идти тоже было некуда. Оставался слабый расчет на родственников матери в Кишиневе, но Маргитка точно знала, что через месяц, когда все станет заметно, ее тут же сдадут обратно отцу. Да что через месяц – сразу же, как только она там появится. Где это видано, чтобы молодая незамужняя цыганка одна разъезжала где ей вздумается, без брата или отца, без матери или тетки? Значит, путь один – на улицу. Только это теперь и остается. Все равно беречь нечего, да и не для кого уже. Вот только тряпки бы увязать как-нибудь. Хорошие тряпки, дорогие, по тротуарам тоже в чем-то таскаться надо будет… А продать сережки с кольцами – может, и на жизнь на первое время хватит.
Скрипнула дверь, и в комнату быстро вошел Яшка. Маргитка ахнула. Господи всемилостивый, как же это она на щеколду-то закрыться забыла?
Яшка пинком ноги захлопнул дверь, оглядел беспорядок внутри, буркнул:
– Нашла время барахло перебирать … – И умолк на полуслове, увидев лицо сестры. – Ты что ревешь, кикимора? Что еще случилось?
Маргитка, стиснув зубы, замотала головой: ничего, мол. Но из глаз ее с новой силой брызнули слезы, и Яшка, подумав, сел рядом с сестрой на пол.
– Чего воешь, спрашиваю? Кто тебя?
– Ни-ик-кто-о… Отстань…
– Говори, зараза! Убью! – рявкнул Яшка, и Маргитка с визгом отпрянула от брата: так он напомнил ей сейчас отца. Господи, что будет… Что же это будет, если у нее нет сил даже Яшку к черту послать?! – Кто тебя обидел? Что натворила, оторва? Почему шмотья по полу валяются? Ты что – продать все разом решила? Да не вой ты, чертова кукла, говори по-человечески, хватит икать! – завопил Яшка, уже перепугавшись по-настоящему.
Слезы Маргитки ему приходилось наблюдать не раз, но такой истерики он не видел никогда. Вскочив, он огляделся, схватил с комода остывший чайник, сорвал крышку и плеснул темным, полным клейких чаинок содержимым в лицо сестры:
– Замолчишь или нет?!
Секунду в комнате стояла тишина… а затем Маргитка вдруг расхохоталась. Ее лицо, мокрое от слез и чая, все в коричневых потеках, с налипшими на брови и ресницы чаинками, с оскаленными зубами, было так страшно, что Яшка медленно опустился на пол рядом. Неумело погладил руку сестры, сглотнув слюну, шепотом спросил:
– Что такое, пхэноринько?
– Что такое? Ох, мама моя, господь всемилостивый… Что такое, спрашиваешь?! – Маргитка заливалась низким хриплым смехом, раскачиваясь из стороны в сторону, как татарин на молитве. – Да что ж… что ж это меня второй раз за день чаем поливают, а?! И кто – брат родной!
– Что ты несешь? Когда я тебя чаем поливал? – снова начал злиться Яшка. – Хватит ржать, как вот дам сейчас! Замолчи, говорят тебе! Хочешь, чтоб весь дом сбежался?
Он схватил ее за плечи, несколько раз с силой встряхнул. Сумасшедший смех смолк, Маргитка икнула, замерла. Неловко подняла руку к лицу, чтобы утереться, и тут же опустила ее. Яшка сам поднял с пола первый попавшийся платок, начал вытирать лицо сестры. Маргитка, словно не замечая этого, тупо смотрела в угол.
– Не надо весь дом… – шепотом сказала она. – Яшенька, я ухожу, уезжаю… Не надо, чтобы наши знали, помолчи, ради Христа…
Рука Яшки замерла.
– Куда ты собралась?
– Не знаю. Только это обязательно надо, а то меня отец убьет. Я ведь… – Маргитка положила руку на живот, жалко улыбнулась сквозь налипшие на лицо пряди волос. – Я ведь тяжелая, Яшенька.
Яшка уронил платок, впился глазами в бледное лицо сестры. Недоверчиво спросил:
– Брешешь, дура?
– Какое… Третий месяц.
– От… кого?
С минуту Маргитка молчала. Затем опустила голову, чуть слышно сказала:
– От… Паровоза.
– Д-д-дэвлалэ… – пробормотал Яшка, запуская руки в волосы. – Да… да когда же вы успели?
– Я к нему на Хитровку ходила.
– Ты? На Хитровку?! Вот где тебя черти по целым дням таскали… Ах ты, курва!
Яшка вскочил, одним рывком поставил на ноги и сестру, со всего размаху, не жалея, дал ей пощечину, другую, третью. Маргитка не сопротивлялась. Ее голова болталась из стороны в сторону от каждого удара, глаза были зажмурены. Выругавшись, Яшка оттолкнул ее. Маргитка ничком упала на пол.
– Шваль! Потаскуха! Дрянь подзаборная, да как тебе в голову пришло?! Об отце ты подумала? А о матери? А о семье? Кто теперь после тебя других наших девок замуж возьмет?! Да что он тебе за золотые горы пообещал?
– Ничего-о-о не обещал… Я его люби-и-ила…
– Кого – Сеньку?! Ошалела ты, что ли? Ну, иди к нему, пусть женится, коли так!
– Да его же в каторгу сегодня забрали-и-и… Яшка, Яшенька, не бей меня, я не могу больше, я выкину, святая правда, выкину…
– Молчи, холера… – плюнул Яшка. – Ну-ка, живо собирайся, поедем в Таганку. Там одна чухонка вычистку за червонец делает, никто не узнает. Поехали!
