Наконец он открывает глаза, озирается по сторонам, будто в величайшем изумлении. Анкерсен занимает позицию прямо перед ним, он стоит, выпятив живот, засунув большие пальцы рук в проймы жилета, и в усах его играет довольная, добродушная, прямо-таки влюбленная улыбка. Он похож на самого себя в роли рождественского деда.
— Ну? — ласково говорит он. — Снова бодр и весел?
Матте-Гок смотрит на него будто в ужасе и цепляется за подлокотники кресла.
— Где… где я? — стонет он.
— У твоего отца! — сердечно кивает Анкерсен.
И тут Корнелиус должен отвернуться, чтобы не показать, как он растроган. Этой сцены ему не вынести. Матте-Гок канючит о прощении, а Анкерсен отвечает ему молитвами и словами Писания. Это продолжается долго. Корнелиус чувствует себя таким удивительно лишним и остро ощущает свое сиротство. Он смутно, смутно припоминает своего родного отца… печальные глаза, подбородок, поросший редкой щетиной…
Корнелиус снова готов впасть в слезливое умиление. Чтобы овладеть собой, он изо всех сил впивается взглядом в белую спокойную кухонную дверь. Она не совсем плотно закрыта, и в просвете поблескивают настороженно-внимательные глаза старой экономки.
У искушенного читателя, наверное, уже зародилось подозрение, что Матте-Гок вовсе не пропащий блудный сын, за какого он себя выдает, а жулик и проходимец с незаурядными актерскими данными. Рассказывать о тех гнусностях, которые в дальнейшем с успехом вытворяет это чудовище, нанося невосполнимый ущерб другим людям, — задача, разумеется, не из приятных.
Единственное, что можно сказать в оправдание Матте-Гока, — это что у него была дурная наследственность как по материнской, так и по отцовской линии. Неразборчивый в средствах, алчно-предприимчивый консул Себастиан Хансен, плутоватый и двоедушный королевский торговый управитель Трампе, наконец, водевильно напыщенный, свирепо воинственный коммандёр Центнер-Веттерманн — все они вполне стоили друг друга.
Очень может быть, что Матиас Георг Антониуссен, расти он при более благоприятных обстоятельствах, чем те, которые выпали ему на долю, сумел бы найти своим несомненным способностям иное, более общепринятое применение. Как знать, изворотливый и смелый бизнесмен, выдающийся адвокат или дипломат погибли, возможно, в этом непутевом сыне Уры с Большого Камня, сбежавшем из дому в семнадцатилетнем возрасте и окунувшемся в пеструю бродяжью жизнь.
Между тем Матте-Гок, как мы уже знаем, вернулся в отчий край и предстал перед всеми в образе простодушного молодого человека, дружелюбного, с приветливым взглядом и скромными повадками, набожного и кающегося. Пожалуй, есть в его внешнем облике даже некое обаяние. Матте-Гок в самом деле красив: у него правильные черты лица, орлиный нос и раздвоенный подбородок — он поразительно похож на своего прадеда коммандёра. И он талантливо играет роль заблудшего, но возвращенного сына; при этом, разумеется, дает себя вовлечь в общество «Идун» — далеко не сразу, в меру сопротивляясь, но в один прекрасный день он настолько воспламеняется, что падает на колени и, рыдая, обливаясь слезами, кается в своих грехах и в былом неверии.
И он становится — в полном согласии со своим подлым замыслом — надеждой и опорой для наивных людей в Христианском обществе трезвости. Он обнаруживает неброское, но очевидное умение волновать человеческие сердца. Он рассказывает просто и безыскусно, нисколько не выставляя себя самого на передний план, о дикой жизни в удивительных американских джунглях, где идолопоклонство еще процветает среди невежественных туземцев и где грабежи и убийства — самое обыкновенное явление, и, конечно, о самоотверженной и полной опасностей проповеднической деятельности неутомимых миссионеров среди крокодилов и ядовитых гадов.
Слава Матте-Гока быстро распространяется в широких кругах, и на вечерних собраниях в обществе «Идун» зал нередко ломится от публики.
Это последнее было, однако, не только заслугой Матте-Гока. Мы вообще уже вплотную приблизились к тем ошеломительно грозным временам, когда управляющий сберегательной кассой Анкерсен и его сподвижники всерьез ощутили могучую силу попутного ветра, и впереди забрезжило осуществление великой цели их жизни: введение сухого закона. То был период листовок, народных собраний и газетной полемики, когда Анкерсен действительно приобрел бездну новых приверженцев, что называется, среди всех слоев населения. Анкерсен сделался своего рода символом сплочения всех благомыслящих, и одновременно до сознания общества стало доходить, какой можно подвергнуться опасности, если попытаться ставить палки в колеса его безудержно несущейся вперед триумфальной колеснице.
Так Якобсен, редактор газеты «Будстиккен», поломал себе на этом зубы. Сначала на него свалилось судебное дело за то, что он позволил себе в одной из передовиц поставить под сомнение добрые намерения Анкерсена и обозвал управляющего сберегательной кассой бессовестным и тщеславным тираном, который, попирая человеческое достоинство и используя иногда просто-таки хамские средства, стремится связать по рукам и ногам личную свободу людей.
Несмотря на столь огульные обвинения, Анкерсен добился, чтобы Якобсену была предоставлена возможность закончить дело мировой, но поскольку редактор, не умерив своей спеси, продолжал хорохориться и не согласился взять обратно слово «хамские», да мало того, поместил в своей газете новую передовицу, под вызывающим заголовком «Благочестивый бандитизм», то тем самым судьба его была решена. Он был приговорен к штрафу, который наотрез отказался выплатить, и поэтому попал в заключение, что и явилось для газеты решающим ударом: подписчики начали отступаться, сперва по одному, потом целыми пачками, и в один прекрасный день «Будстиккен» перестала выходить.
Однако спустя недолгое время газета возродилась, внешне приблизительно в том же оформлении, но внутри изменившись до полной неузнаваемости — с Анкерсеном в качестве редактора! Общество «Идун» просто-напросто купило ее и сделало своим рупором.
Да, Анкерсен воистину одержал еще одну блестящую, умопомрачительную победу, и легко понять, что ярость редактора Якобсена была почти что величественна в своей беспредельности. Стареющий редактор силой прорвался в свою бывшую типографию и собственноручно, орудуя тростью, пустил в макулатуру целый тираж новой газеты.
Во время дикой свалки, возникшей в связи с этой насильственной акцией, произошла непонятная вещь: Корнелиус принял сторону Якобсена, вследствие чего молодой наборщик немедленно лишился своего места в газете. Когда позднее ему пришлось давать разъяснения в суде относительно своего странного поведения, он только и мог со вздохом сказать:
— Сам не знаю, просто мне так жалко стало Якобсена.
Эта реплика вызвала в суде взрыв необузданного веселья и с тех пор закрепилась в обиходе, войдя в поговорку.
10. Оле Брэнди высмеивает Корнелиуса за его кладоискательство, зато Матте-Гок относится к нему с пониманиемМежду тем Корнелиус без всякого сожаления ушел навсегда из полутемной типографии с ее безотрадной атмосферой изматывающего мелкого копошения и пачкотни. У него был его огород, служивший неплохим подспорьем, и, кроме того, музыка, на ней всегда можно подзаработать, он уже начал давать уроки кое-кому из бывших учеников Бомана, и эту деятельность можно было, вероятно, расширить. Да еще он играл на танцах.
И наконец, оставался его грандиозный проект. Он по-прежнему будоражил душу и доставлял немало сладких минут одинокого восторга. Не всегда этот проект громко заявлял о себе, требуя действий. Порою он жил у него в душе всего лишь как тихое томление. Но жил он там всегда и по временам вспыхивал ярким пламенем, горяча воображение, лишая сна. Хорошо, что он был, этот проект, а ведь в будущем могло стать не просто хорошо, он мог вырасти в нечто огромное, неудержимое, перевернуть все вверх дном. И теперь, когда дурацкая возня с наборными кассами навеки ушла в прошлое, можно было без помех заняться своим планом, все как следует обдумать и решить.
На водолазное снаряжение денег ему, конечно, никогда не скопить, на это рассчитывать нечего. Но можно, наверно, обойтись и менее дорогостоящими средствами, стоит лишь проявить некоторую изобретательность, настойчивость и терпение.
Ну, например, взять гирю или другой тяжелый предмет. И привязать к веревке. С помощью такого звукового лота можно, волоча его за собой, прослушать все дно, по крайней мере если обладаешь достаточно хорошим слухом. Для этого исследования требуется лодка и два человека, чтоб один греб, а другой следил за лотом и слушал. Что ж, Король Крабов умеет грести. Работа должна проводиться в ночное время и при совсем тихой погоде, с хорошей слышимостью. Обычный камень будет издавать вполне определенный звук, к которому ухо быстро привыкнет. А медный ящик звучит по-своему, звучит так, что его можно будет безошибочно отличить от других предметов.
