К сожалению, его спортивный азарт не нашел достаточной поддержки у родителей, товарищи тоже мало интересовались спортом, и в результате, школьные и институтские годы у него прошли без очень важного тесного соприкосновения со спортом. Он был спокойным, не капризным, но достаточно нетерпеливым мальчиком. Однажды мы втроем поехали на аттракционы, которые были устроены в Таврическом саду. К каждому аттракциону стояла очередь, подчас немалая. И каждый раз Алеша чуть не со слезами шептал: “Ну, когда же, когда же?”.
Почти каждое лето в дошкольные годы он проводил на нашей даче либо с мамой, либо с бабушкой Зоей. На его глазах прошли все этапы строительства дома и освоения нашего дачного участка. Он был свидетелем моего строительного азарта и, показывая в ту сторону, где я приколачивал доски, говорил: “Дедушка аботает омко”. Когда он оставался с бабушкой Нонной, то взаимоотношения у них были чисто товарищескими, на равных. Однажды, во время какой-то чрезвычайно интересной для него игры, Нонна останавливается и говорит, что ей надо срочно зайти в дом. “А зачем?” – “Мне надо”. – “Ну, зачем?” – “Пописать”. – “А ты писай в штаны”. Таков был совет бывалого.
В другой раз он играл с бабушкой в мяч, и мяч куда-то откатился. Реакция Алеши была мгновенной: “Бабушка, а ты умеешь играть в дочки-матери? Умеешь? Ну, тогда ты будешь дочкой. Дочка, пойди и принеси мячик”. Он к нам относился тепло, скорее всего, с любовью. В пятничный вечер, по окончании рабочей недели, мы c Нонной приезжаем на дачу. Впереди два замечательных дня отдыха, работы и общения. Нас встречает Таня или Зоя Павловна. Мы заходим на участок, подходим к дому и собираемся повернуть направо, к крыльцу, как из торцевого окна комнаты, в которой жили наши постоянные гости, раздается Алешин призыв: “Не проходите мимо.”
Полного единения в принципах воспитания детей между родителями и старшим поколением обычно не бывает. Так было и в нашей семье. Не потому, что мы видели что-то очень неправильное, нехорошее, но нам было непонятно, почему Алеша мало занимается спортом, почему у него практически нет друзей. На эти и другие вопросы Миша отвечал, что это его сын, и он будет его воспитывать так, как он найдет нужным. А основной его принцип воспитания – это максимальная самостоятельность ребенка, отношение к нему, как к взрослому человеку. И очень важен пример родителей. Что тут возразишь? Наш Миша – умный человек, писатель, он не раз критически высказывался о том, как мы его самого воспитывали, и для этого у него были все основания. Кроме того, Алеша действительно был нормальный мальчик, доброжелательный, он с охотой и достаточно активно и тактично, не как ребенок, участвовал в домашних вечерах, которые часто устраивали родители, и на которых бывало немало писателей и поэтов, интересных и умных людей.
Алеше пришлось учиться в нескольких школах. Как сейчас вижу его немного растерянный вид, когда мы, родители и я, привели его в первый класс, в школу, которая располагалась неподалеку от их дома. Во втором или третьем классе Алеша проявил своеобразный интерес к девочкам. Однажды он рассказал бабушке, что написал девочке записку: “Я тебя люблю, но ты – дура”. Бабушка удивилась: “А почему ты так написал?” – “А нам учительница сказала, что всегда надо писать и хорошее, и плохое. Но я такие записки написал сразу нескольким девочкам”. В дальнейшем, выбор Алешиной школы определялся не ее географическим местом, а уровнем преподавания и требований: все выше и выше. Алеша справлялся со все возрастающими трудностями, учился в основном на пятерки, но, мне кажется, не очень легко. Думаю, прежде всего, из-за своей обязательности. И когда он попал, это было вроде в шестом или седьмом классе, в самую лучшую школу Ленинграда – классическую гимназию с университетскими преподавателями, родители были вынуждены через некоторое время его оттуда забрать: слишком много сил и нервной энергии ему пришлось тратить.
Однако самая последняя школа тоже была высокого уровня с углубленным английским и вторым языком – французским. Здесь его родители оказались куда более дальновидными, чем мы с Нонной, по каким-то дурацким соображениям не пославшими Мишу учиться в английскую школу.
В шестнадцать лет Алеше предстояло определиться со своей национальной принадлежностью. У Алеши было право свободного выбора – мама была русской. Он и выбрал национальность своей матери. Мне, почему-то, думалось, что он сделает другой выбор, но поэтому поводу у нас с ним не было ни одного разговора. В отношении фамилии получилось не совсем то, что желает и старается обеспечить глава любой семьи. Вместо нашей фамилии Штеренберг, он выбрал только ее вторую часть Берг. То есть литературный псевдоним своего отца, привычный ему с раннего детства, Алеша сделал своей фамилией – более благозвучной, чем длинная еврейско-немецкая фамилия. А наша фамилия после этого стала обреченной.
Вопрос о выборе специальности и высшего учебного заведения решался почти автоматически. Конечно, Алеша хочет быть филологом и, конечно, учиться в университете. Лето 1998 мы с Нонной, уже пенсионеры, постоянно жили на даче, но все наши мысли были в городе – Алеша сдавал вступительные экзамены в Петербургский университет. Как когда-то сводок Совинформбюро, мы ждали сообщений с “фронтов экзаменационных битв”. Но, в отличие от военных сводок первой половины войны, победы следовали за победами. По телефону, что находился около нашего дачного магазина, нам радостно сообщали: пять, пять, пять и только одна четверка. Наш Алеша стал студентом университета!
Творческие способности Алеши проявились рано, можно даже сказать, очень рано. Какие были побудительные причины, точно никто не знает, но в шесть лет он сел писать. роман. Писал он печатными буквами, а потом, по мере заполнения листов, просил свою маму перепечатывать, но строго следил, чтобы ничего не изменялось, разве только разрешал исправлять грамматические ошибки. Ему незадолго до этого прочитали “Три мушкетера”, и впечатление от книги, по-видимому, было очень сильным. Настолько сильным, что ему захотелось творчески, но с позиции ребенка, отобразить захватывающие события книги в понятном ему мире с понятными взаимоотношениями между героями, в том числе с элементами любви.
Роман он назвал “Вперед, д’Артаньян”, объем его оказался около тридцати машинописных страниц и, что самое удивительное, он получился! Все люди, которым довелось прочитать или прослушать это произведение, получали большое удовольствие и, как правило, смеялись и удивлялись. Совсем недавно, на моем семидесятидевятилетии (даже в написании эта цифра отвратительна) мы почитали несколько страниц из “Вперед, д’Артаньян”, и все слушатели держались за животы, но больше всех смеялся присутствовавший при сем автор, Алеша, теперь докторант Гарвардского университета. Объективность моей оценки первой литературной работы Алеши подтверждается тем, что она через несколько лет после написания (Алеша тогда уже находился в отроческом возрасте), была опубликована с интересными иллюстрациями в детском журнале “Ябеда”, издаваемом в Риге.
Примерно к этому моменту времени завершился и этап, будем надеяться первый, стихотворной деятельности Алеши. Стихи он начал писать с десятилетнего возраста, и его стихи, по оценкам специалистов, были интересными, к ним очень уважительно относились многие из литературного окружения отца поэта, в том числе, классик постмодернистской поэзии Елена Шварц. Честно признаюсь, что я стихи Алеши, как и другие стихи этого направления, не понимал и не воспринимал, хотя и очень гордился своим внуком. Однажды я принес несколько его стихотворений на работу, и все, кому я их показал, заявляли мне, что я их мистифицирую, что такие стихи мальчик написать не может. Однако сам Алеша отнесся к своему поэтическому творчеству в период возмужания весьма равнодушно, и, видимо, по этой причине он, как поэт, сделал остановку, хочется надеяться, временную.
Последним творческим этапом у Алеши была его работа в студенческие годы корреспондентом газеты “Коммерсант-Ъ”. Газета очень серьезная, одна из самых независимых в России, и писал Алеша на далеко не простую тему – о культуре. Редакции его статьи нравились, и почти все они были опубликованы.
Еще на начальных курсах обучения Алеши в университете я, со своей обычной назойливостью, несколько раз говорил ему азбучные истины о том, что надо как-то проявить себя в университете в творческом плане, обратить на себя внимание преподавателей, написать научную статью. Это может помочь в получении интересной работы и, чем черт не шутит, продолжить образование за границей. Алеша соглашался, говорил о намерении написать историко-литературный очерк о войнах России на Кавказе, даже встречался с известным в Петербурге историком Яковом Гординым, но реально ничего не написал. Хотя по тому интересу, который он, еще будучи школьником, проявлял к моим устным рассказам об Америке, я себе представлял, что заграница ему далеко не безразлична. Учился он неплохо, но я его понимал так, что рассчитывать на что-либо неординарное по окончании университета не приходится.
