— А впрочем, чорт с ними со всеми, лишь бы железа было вдосталь.
В тот день, как из домницы взяли первые ковши железа, Пивторакожуха позвал к себе в хату Окуня, кузнеца Гулого и дымарей Возного да Шаповаленка.
Александра поставила на стол жареное мясо, вареные яйца, водку, нарезала хлеба, села с гостями. Василько за хатой, у открытого окна, мастерил себе саблю, то и дело вскакивал на подоконник, звал:
— Мама, погляди…
— Добрая сабля! — хвалил Демид. — Добрая, Василько!
— Смотри, пальцы не попорти, — беспокоилась Александра.
Шаповаленко, на прошлой неделе ездивший в Остер, рассказывал:
— Потоцкий со своими жолнерами еле живой утек. Сказывал казак на ярмарке — столько побили богунцы жолнеров, что ащ три дня их закапывали… А еще сказывают — наши уже под Смоленском станом стоят, обложили Старый Быхов, Могилев взяли.
Окунь слушал внимательно. Не выдержал, перебил Шаповаленка:
— Доброе дело! Вот так бы, не останавливаясь, гнать панов аж за Вислу. Да еще и польским посполитым помогу дать, Нехай они своих панов потрясут.
— Многого захотел! — воскликнул Возный. — Ты смотри с такими словами! Услышит пан управитель — прикажет на конюшие отстегать.
— Не прикажет, не бойся. Он тут один, а нас много. Разве не заступитесь за меня, братцы? — Окунь отодвинул от себя оловянную кружку, уставился единственным своим глазом на Демида.
Неизвестно, чем именно, но чем-то напоминал Демиду Окунь Степана Чуйкова, тульского кузнеца. Он дружески положил руку на плечо Окуню.
— Не тужи. Мы за тебя, ты за нас. Одной матери дети.
— А я думал — ты больше за них, — кивнул головой Окунь на окно.
— Ошибся, — засмеялся Демид.
— И верно, — согласился Окунь. Заговорил взволнованно: — Они к тебе ластятся, как парубок до дивчины. А почему? Пожалуй, ты сам, Демид, догадываешься. Вишь, какую домницу им отгрохал…
— Не только потому, Григорий, — пояснил Демид, — Известно им, что сам гетман обо мне знает. По его приказу прибыл я сюда. Грамоту мне дал. Коли что но так, боятся — гетману челом буду бить на них.
— А гетман за тебя или за Гармаша? — спросил вдруг Окунь.
Демид задумчиво поглядел в окно. Если бы о том спросил его Окунь, скажем, в Туле, он, не колеблясь, ответил бы: «Гетман за меня будет». Но теперь решиться на такой ответ не мог.
— А за кого же царь? За богатых, а не за бедных, — вдруг, раскрасневшись и поджимая губы, сказала Александра. — А гетман как царь, известно…
Демид удивленно поглядел на жену. Окунь даже ладонью по столу хлопнул.
— Разумное слово сказала, хозяйка! Разумны и правдивы слова твои!
А через неделю после этой беседы, возвращаясь ввечеру домой, Демид увидел, как перед хатой управителя остановилась открытая повозка и сам управитель помогал Гармашу выйти из нее.
Когда Гармаш уже стоял на ступеньках, из повозки вылез, поддерживаемый за локоть, еще какой-то пан в широкополой черной шляпе. Поглядев на его лицо, Демид даже присвистнул. Господи! Да неужто это тот самый иноземец, который звал его в свейское королевство? Сомнений быть не могло.
На крыльцо рядом с приземистым Гармашом стоял, разминая ноги, в куцем кафтане, со шляпой в руке негоциант Адам Виниус.
На следующий день Гармаш, Виниус и Медведь долго ходили по рудному полю, переезжали в челноке на другой берег, побродили по лесу и возвратились к обеду.
В доме управителя накрывали на стол. Расставили заморские вина, привезенные Гармашом. На блюдах лоснились от жира жареные утки, цыплята, колбаса. Жена управителя Гафийка, черноволосая, полногрудая женщина, которую Гармаш называл цыганкой, сама подавала шляхетным гостям, Виниус не сводил глаз с широкой спины хозяйки. Она не то случайно, не то умышленно, проходя мимо него, касалась его локтем.
Гармаш хитро щурил глаз на хозяйку, на Виниуса. Думал свое: «Ты глазами попасешься, а цыганочка-то моя!» И сразу пришла в голову другая мысль. Виниус, еще когда они ходили по полю, сказал; «Железо, которое добудешь здесь, господин негоциант, могу купить все сразу, деньги плачу вперед. Пускай лежит у тебя, после заберу». Любопытно — куда заберет? Но спросить не успел. Помешал управитель.
Виниус ел, пил, хвалил кушанья. Хозяйка была довольна. Медведь подливал панам водки, вина, кланялся в пояс, просил есть, пить. Нюхом чувствовал — совершается важное дело, кое-что перепадет и ему.
Когда пообедали и все были уже в добром подпитии, Гармаш попробовал закинуть словечко: зачем, мол, пану Виниусу железо, куда его повезет, если он уже собирается возвращаться в Москву?
Виниус не ответил. Стал расхваливать здешние края. Все поглядывал на хозяйку. Вынул из кармана золотой перстень с изумрудом, надел ей на палец. Хозяйка в ноги поклонилась.
— Целуй руку пану, — зашипел Медведь, — целуй скорее руку, дуреха!
— Зачем руку? — Виниус вскочил, пошатываясь, приподнял за локти хозяйку и впился в ее розовые пухлые губы.
— Закрой глаза! — крикнул Гармаш Медведю.
— Великая честь, великая честь нам выпала… — скороговоркой зачастил управитель, пятясь зачем-то к порогу и кидая недобрые взгляды на жену, которая, прижав ладони к щекам, села на лавку рядом с Виниусом.
Гармаш вылез из-за стола, осторожно пронес свое брюхо к порогу, взял за локоть Медведя.
— Покажи сад.
Тот поплелся впереди. Украдкой оглядывался на дом.
— Иди, иди, — недовольно приговаривал Гармаш, — И тебе еще останется.
В саду, под вишнями, Гармаш, тяжело отдуваясь, опустился на траву.
Медведь заторопился:
— Принесу пану ряденце…
— Обойдусь! Садись сюда, — указал Гармаш рукой возле себя.
Медведь вздохнул и подчинился.
— Ну как тут разбойники? — лениво спросил Гармаш и зажмурился.
— Известно как. Куда волк смотрит? В лес…
— Ты мне присловьями не отвечай, — рассердился Гармаш, — дело говори! Сколько железа выварили?
— Тысяч с пять пудов уже будет.
— Державцы из Чигирина не приезжали?
— Нет, пан.
Гармаш задумался. Управитель украдкой поглядывал на хату, белевшую среди кустов жасмина.
— Это железо складывай в старые магазеи. Понял? А как приедут державцы из Чигирина, не показывай. Понял?
— Понял, — ответил Медведь.
— То-то же! — Гармаш зевнул, перекрестил рот.
Шмель кружился над его головой. Медведь проворно вскочил, принялся отгонять шмеля.
— Ишь пакостный!
Гармаш искоса поглядел на Медведя, заметил:
— Ты тут будь покоен. Это не Седнев. Гетман сюда не приедет. А пан генеральный писарь не разбойников руку держит, а нашу. Вот то-то и оно!
Медведь закивал головой. Хотел что-то сказать.
— Помолчи. Наше дело верное теперь. Потеряли на товаре. Все забрал для войска гетман — сукна кармазинные, коленкор голландский, все забрал и заплатил копейки. А на железе воротим потерянное. Значит, гляди. Понял?
— Понял, пан!
— То то же!
— Может, в постель ляжете? — спросил Медведь.
— Думаю, теперь уже можно, — рассмеялся мелким смешком Гармаш.
Медведь помог ему подняться. Заковылял следом. Подойди к крыльцу, увидали на ступеньках Гафийку. Она щелкала тыквенные семечки и гладила кошку. Медведь сердито отпихнул кошку ногой, что-то прошипел и прошел мимо. Из дома доносился оглушительный храп Виниуса.
Гармаш остановился возле хозяйки.
— Что, балуешься? — спросил не то с укором, не то одобрительно.
— Как изволите видеть, пан, — ответила непринужденно хозяйка.
— Прибьет тебя когда-нибудь твой Федько, — предсказал Гармаш, — Как думаешь, Гафийка?
— Думаю, нет, пан Гармаш, вы же ему запретите такое злодейство.
Хозяйка засмеялась, Гармаш помолчал и сказал уже с порога:
— И то запрещу. Знаешь, цыганка, что делаешь. А все-таки гляди мне…
— А как же! — ответила Гафийка и снова принялась лузгать семечки, прислушиваясь к тому, что делалось в доме.
…Гармаш еще нежился в постели, когда в горницу к нему вошел одетый и выбритый Адам Виниус.
— Отдыхаю, — оправдывался Гармаш. — В Чигирине нет времени. Сами видели, сколько у нас забот.
Виниус сел на стул рядом с кроватью. Ничего не ответил на слова Гармаша, сразу завел про вчерашнее:
— Так вот, пан Гармаш, железа у вас здесь уже пять тысяч пудов. Маловато, но я все возьму.
«Это уж Медведь разболтал», — подумал Гармаш.
— Что ж, снова продадите обозной канцелярии? — спросил не без ехидства Гармаш.
— Есть покупатель получше, — ответил Виниус. — Большие деньги заработаете, пан Гармаш, и генеральный писарь выгоду получит.
Гармаш замер. Сердце часто забилось. Во рту пересохло. Виниус даже не глядел на него. Говорил куда-то в окно, из которого веяло утренней прохладой.
— Покупатель щедрый, тороватый.
