Было в его лице и голосе нечто, отчего толстяк, мгновенно изменившись лицом, с неожиданным проворством вскочил на ноги, опрокинув брюхом стол, так что зловещие бумаги — а других здесь и не имелось — разлетелись по всей комнате. Караульные настолько изумились, что от растерянности выпустили арестованного. Д'Артаньян скрестил руки на груди и, видя решительный перелом в свою пользу, высокомерно поторопил:
— Живее! Служба кардинала! Именем его высокопреосвященства!
Комиссар, топчась прямо на рассыпанных бумагах, вместо прежнего густого баса воскликнул тоненьким бабьим голоском, себя не помня от растерянности:
— Что вы стоите, болваны?! Живо, бегите в конюшню, найдите Пьера и Грегуара, пусть седлают коней! Пусть сломя голову летят в Пале-Кардиналь и к капитану де Кавуа!
Стражники, мешая друг другу и сталкиваясь боками, выскочили в узенькую дверь. Комиссар, с удивительным для такой туши проворством приплясывая вокруг д'Артаньяна, запричитал:
— Простите дурака, ваша милость, кто же знал, кто мог предполагать, что тут не нахальная дуэль, а кардинальская служба… Уж не гневайтесь, душевно прошу! Пока они управятся — бургундского, а? Тушеных голубей, а? Фаршированных болонской колбаскою с каперсами? Мигом слетают…
— Оставьте эти глупости, — сказал д'Артаньян значительным тоном. — Дайте лучше простой воды, в горле пересохло…
…Неизвестно, что говорили посланцы комиссара и какие аргументы они пустили в ход, но уже через полчаса, показавшиеся д'Артаньяну вечностью, в коридоре зазвенели шпоры, и в комнатушку энергичным шагом вошли двое мужчин: капитан де Кавуа и граф Рошфор, судя по их виду, мчавшиеся верхами.
На лице Кавуа отобразилось горькое разочарование, даже нешуточная обида:
— О господи, это вы, д'Артаньян! Если вы опять влипли в какую-то неприглядную историю, вам, черт меня побери, придется выпутываться самому… Что это за выдумки насчет кардинальской службы?
— Подождите, — сказал Рошфор, окинув д'Артаньяна проницательным взглядом черных глаз. — Шевалье, откуда у вас мушкетерский плащ, и что означает весь этот маскарад?
— Подождите за дверью, — приказным тоном обратился д'Артаньян к комиссару. — Вас позовут, когда будет в вас надобность…
Комиссар, после реплики капитана де Кавуа засомневавшийся было в неких мрачных и грандиозных полномочиях д'Артаньяна, покосился на графа Рошфора, но тот согласно кивнул — и толстяк проворно выкатился за дверь с самым разнесчастным видом, окончательно запутавшись в сложностях жизни.
— Итак? — с непроницаемым видом спросил Рошфор. Д'Артаньян, подойдя к ним вплотную и понизив голос, сказал:
— Господа, жизнь его величества и кардинала в опасности!
Глава шестая Кардинал Ришелье у себя дома
— Я отчего-то полагал, что вы несколькими годами старше, — сказал кардинал Ришелье, почти бесшумно прохаживаясь по кабинету, — но кардинальские коты, ухоженные, пушистые, благодаря своей невероятной чуткости ловившие настороженными ушами малейший звук, то и дело провожали его загадочными прищуренными взглядами.
Д'Артаньян был наслышан о них, но видел впервые — и старался сидеть, не шевеля ногами, потому что парочка избалованных созданий непринужденно разместилась у его пыльных ботфорт, время от времени пробуя их на прочность когтями, таращась снизу вверх со столь серьезным и озабоченным видом, словно хотели понять, друг это хозяину или враг.
— В таком случае, оба мы оказались в одинаковом заблуждении, монсеньёр, — сказал д'Артаньян. — я тоже, уж не обижайтесь на провинциала, представлял вас убеленным сединами стариком. В провинции только и разговоров о вас… Но ваш возраст молва как-то обходила стороной…
— Вы разочарованы?
— Наоборот, — сказал д'Артаньян. — Свершения выглядят особенно грандиозными, когда их инициатор в расцвете лет и сил…
— Вас уже научили в Париже говорить льстивые комплименты? — усмехнулся Ришелье.
— Помилуйте, монсеньёр, вы же не дама, а духовное лицо, какие могут быть комплименты… — простодушно ответил д'Артаньян. — Просто о вас говорят повсюду…
— Хотите сказать, одну похвалу?
— Нет, конечно, и худое тоже… Но разве эта молва делает погоду? — Д'Артаньян, резко меняя тему разговора, постарался вернуться к мучившему его вопросу: — Монсеньёр… Я до сих пор озабочен всеми этими клятвами, что пришлось тогда дать…
— Успокойтесь, — решительно сказал кардинал. — Клятва, данная убийцам и заговорщикам, не имеет силы. Я вас отрешаю от всех клятв — властью, данной мне святым римским престолом, тем престолом, что выше любого королевского… — Он поднял руку, словно для благословения, и произнес несколько слов на латыни, в которых д'Артаньян понимал не больше, чем если бы они звучали на каком-нибудь наречии дикарей из Нового Света. — Ну что же, господин д'Артаньян… Вы оказали огромную услугу — и не просто человеку, а государству. Скажу вам по секрету, у меня есть свой человек среди заговорщиков — и еще один из их же собственных рядов совсем недавно кое о чем донес. Рассчитывая, надо полагать, что это его спасет… Он будет неприятно удивлен, когда после разгрома заговора ему отрубят голову вместе с остальными.
— Можно спросить, монсеньёр, почему? Ведь он оказал услугу…
— Услугу оказали в ы, любезный шевалье. Вы — обличитель, а не доносчик. Это совершенно разные вещи. Обличитель, едва услышав нечто, представляющееся ему гнусным, решительно сообщает тем, кому надлежит ведать безопасностью государства. Доносчик — это другое… Человек, о котором идет речь, был вовлечен в заговор довольно давно, получил изрядную сумму денег и рассчитывал при удаче взлететь гораздо выше, чем он того заслуживает. Но потом… Деньги имеют свойство кончаться — а хотелось еще. Кроме того, его измучил страх за собственную шкуру, он стал бояться, что все раскроется, что всех настигнет кара… Другими словами, если бы он был уверен в победе заговорщиков, если бы ему дали больше денег, он остался бы на прежнем месте в прежней роли… Таких не стоит щадить. Теперь о вас, д'Артаньян. Я высоко ценю вашу искренность, вы оказали и мне, и другим нешуточную услугу, но… Мне хотелось бы понять ваши мотивы. Не ответите ли на несколько вопросов?
— Как на исповеди…
— Почему — «как»? — На лице кардинала появилась мимолетная усмешка. — Вы сами только что вспомнили, что я не только министр, но и духовное лицо… Так вот, дорогой д'Артаньян, ничто не мешало вам и далее оставаться в заговоре. То, что вы не Арамис, не имело никакого значения. Предположим, им удалось бы сместить меня, заточить в монастырь — и, несомненно, тут же убить — короля, претворить в жизнь все задуманное… И тут выясняется, что никакой вы не Арамис, а д'Артаньян. Неужели они прогнали бы вас и отдали все причитающиеся вам блага настоящему Арамису только потому, что именно за него себя выдавали вы? Действовалто человек, а не имя! Ядумаю, вас не только не прогнали бы с позором, но, наоборот, приблизили — ведь вы показали бы себя крайне ловким человеком, какие людям вроде герцога Анжуйского и принца Конде необходимы, и чем они бессовестнее, тем лучше. Одним словом, то, что вы приняли на себя чужое имя, нисколько вам не помешало бы на пути к преуспеянию. И вы не могли об этом не думать…
