Но гренадерская рота уже смяла французов, и солдаты Непейцына только гнали их и кололи.
Вечером отряд Остермана, а за ним остатки 2-го корпуса и арьергард Ермолова дошли до деревни Петервальде и встали здесь, обратись фронтом к шедшему по пятам Вандаму. Врагов разделяла только широкая лощина. По обеим сторонам ее горели бивачные костры. Небо очистилось, русские и французы сушили одежду и варили пищу. Здесь Остерман получил известие, что главная армия еще не спустилась с Богемских гор. Значит, он должен продолжать отбиваться. Здесь же от пленных Вандам узнал, как малочисленный отряд — в пятнадцать тысяч человек — его сдерживает. По когда утром двинулся в наступление, перед ним отходили только егерские цепи. Пользуясь туманом, Остерман на рассвете увел свои полки дальше к Теплицу и остановил их перед селением Кульм.
* * *
Правее фронта выстроенной к бою гвардии лежала деревня Пристен, окруженная садами и кустарниками. Левый русский фланг упирался в лесистые горы, недоступные для обхода.
Остерман-Толстой объехал полки и везде говорил одно и то же:
— Ребята! Отступать больше нельзя. Мы должны умереть или устоять. К нам идет сильная подмога…
Около десяти часов французы показались на дороге, и, когда начали расходиться по равнине, всякому стало ясно, насколько их больше числом. Скоро около Пристена завязалась перестрелка. Сидя на Голубе, Непейцын наблюдал, как наши и французские егеря ведут огонь, перебегают между постройками и деревьями, собираются и строем атакуют друг друга. Тут его отвлек Краснокутский:
— Сергей Васильевич! А слева-то жарко становится…
Непейцын повернул голову. Под самым лесом весь склон горы покрыли синие шинели, которые в густых колоннах бегом направились к середине нашего фронта. Мимо семеновцев в ту сторону проскакал генерал Ермолов с адъютантом. Потемкин сел на лошадь и встал перед первым батальоном рядом с полковником Ефимовичем.
Раздалась команда. Семеновцы перестроились и обратились к тому месту, где в русский фронт вклинились колонны французов. Там кипела рукопашная схватка, кричали сотни голосов, мелькали штыки и приклады. И вдруг стало ясно, что французам удалось прорваться: синее пятно разделило надвое серые шинели.
Снова команда, ударили барабаны, и семеновцы, перебросив ружья на руку, с места бегом ринулись во фланг французов. Одновременно рядом запели трубы, и Сергей Васильевич увидел пестрые эскадроны с обнаженными саблями, также устремившиеся наперерез прорвавшему наш фронт врагу.
Это было последнее, что он видел с седла. Голубь вскинулся на задние ноги, протяжно заржал и вдруг повалился на колени. Думая, что он поскользнулся, Сергей Васильевич натянул повод и откинул корпус назад. Но уши коня обвисли, голова отяжелела, и он стал заваливаться на бок. Непейцын, бросив повод, вытянул руку к земле, но тут же ее подбила чья-то пробегавшая мимо нога, подкованный сапог ступил ему на ухо и скулу, кто-то, выругавшись, больно поддал в спину, другой по затылку, и он потерял сознание.
Очнулся оттого, что ему прыскали в лицо водой, фыркая губами, как делают прачки. Открыл глаза. Над ним наклонился пожилой ефрейтор чужой роты. Опять прыснул водой и дохнул ржаными сухарями.
— Опамятовались, ваше высокоблагородие? — сказал он обрадованно. — Уж думал затоптали, шалые черти. Головушка то болит?
— Ногу давит…
— Еще б — туша какая. Ой, ребята! Помогите с его высокоблагородия коня стащить. А ты, Ермила, околь головы ихней стой, чтоб опять не наскочили, — распоряжался ефрейтор. — Ну, берись! Разом!.. Эх, тяжело!.. Давай мы с Ермилой их под микитки ухватим, а вы коня откатывайте, под боки ружья подведши. Ну, взяли!..
Когда подхватили под мышки, Непейцын застонал от боли в спине и боку. Но еще мучительнее ныла голова.
— Куда ж вы меня? — спросил через силу, когда ефрейтор и солдат, который звался Ермилой, посадили его на сцепленные руки.
— Вестимо, к лекарям, ваше высокоблагородие.
— Снесите, братцы, меня лучше в обоз, там люди мои и коляска, — скатал Сергей Васильевич.
— Подлаживай по мне, Ермила, — командовал ефрейтор.
Увидев своего барина на руках солдат, Федор, причитая, раскинул под ближним деревом ковер, подушки и уложил его. Отпустил солдат, сделал холодные примочки на лицо, а потом куда-то исчез.
— Куда он делся? — спросил Непейцын мявшегося около Кузьму.
— Должно, за седлом побег. Что ж добру пропадать?..
— Какое седло! Убьют ведь дурака…
— Ну, коль вчерась не убили, как походом шли…
Часа через два Федор вернулся, действительно неся седло и уздечку, а за ним прибежал лекарь Бирт.
Ощупав Непейцына, он сказал:
— Счастье редкое — одни ушибы, без повреждений костей. Но ежели бы конь на левый бок упал и раздавил чашку, в которую культю вмещаете, куда бы хуже случилось.
— А теперь, Вильгельм Иванович, что делать?
— Недели две в коляске поездить. На лбу и скуле ссадины пустые. Ведь легко глаза выбить сапогами могли. Ну, побежал!
— Кто из офицеров нашего батальона ранен?
— Многие. Полковник Ефимович навряд выживет. Чичерин тоже плох. Оба в живот ранены.
— И Саша? — ахнул Непейцын.
— Еще вчера, когда со стрелками в лесу французов отбивал.
— А еще кто?
— Легко ранены Чаадаев-первый, Щербатов, Муравьев-Апостол…
— А убитые?
— Знаю пока только князя Броглио-младшего… Ну, лежите, примочки холодные до завтра держать надо…
— А сражение-то как? Здесь только грохот слышен.
— Выиграно, говорят. С гор всё новые наши полки спускаются.
Вечером Федор с Кузьмой уложили Сергея Васильевича в коляску и со всем полковым обозом отъехали дальше в тыл. Только устроились на ночлег, как кто-то перед палаткой окликнул Федора.
— Пожалуйте, ваше превосходительство, не спят, сейчас трубку выкурили, — отозвался слуга.
Через минуту Потемкин присел у походной кровати:
— Ну, напугали, Сергей Васильевич! Мне сказали, будто убиты вместе с конем. Лежит, говорят, и голова в крови.
— Бирт утверждает, что всё пустые ушибы, — сказал Непейцын. — А вот о Чичерине, Ефимовиче и Броглио от него услышал. Но расскажите, Яков Алексеевич, почему от Дрездена отступили.
— Почему? — переспросил генерал. — Мудрый Суворов говаривал, что «австрийцы великие мастера битыми быть»… Вот и здесь они сначала опоздали, потом сдавались целыми полками, потом заявили, что патронов нет. Двадцать пушек отдали! Тьфу, союзники!.. А слышали, что генерала Моро там смертельно ранило? Вот судьба-то! А что нонче Остерману-Толстому руку оторвало?
— А кто ж командовал?
— Ермолов.
— И завтра опять то же?
— Конечно, если Вандам не отступит… Говорят, государь запретил пешую гвардию в огонь пускать. Вчера и нынче знаете сколько солдат в полку выбыло? Сказать страшно! Истинно, как спартанцы при Фермопилах. Более девяти сотен…
— Кто-то в моей роте остался! — вздохнул Непейцын.
— Да, будет гвардии памятен Кульм! Берегли, берегли, и вот…
Неожиданно для Сергея Васильевича и, должно быть, для себя Потемкин громко сглотнул слюну и отвернулся.
В эту ночь Непейцын почти не спал. Ныли ушибы, особенно затылок. Думал о том, что со светом снова бросятся друг на друга тысячи людей, и жив ли тот ефрейтор, который донес его с товарищем до обоза, о раненых, что маются сейчас в тяжких страданиях, о Чичерине и Ефимовиче. Вспоминал мягкие серые губы Голубя на своей ладони, его привычную поступь и то, как слушался одной правой шпоры…
Утром, когда под Кульмом снова заревели орудия, Федор, жалостно качая головой, менял своему барину примочки. У самого только прошли кровоподтеки, а тут на-ка — Сергея Васильевича как изуродовали!..
— А куда Голубю пуля попала? — спросил Непейцын.
— В лоб, под челку. Крови меньше, чем из уха, помните?..
Через провозимых мимо раненых до обоза доходили слухи о ходе боя. К двум часам дня все было кончено. Пушки умолкли, и вскоре к Теплицу повели целые полки пленных французов.
Подробности боя рассказали Сергею Васильевичу навестившие его под вечер Толстой и Якушкин. Удар с фронта наших войск и второй, с тылу, полками, спустившимися с гор, заставили французов прорываться назад, к Пирне. Только трети корпуса это удалось, другую треть считали убитыми и ранеными, двенадцать тысяч во главе с Вандамом сдалось в плен. Всех удивляло, отчего Наполеон не пришел на помощь своему генералу, который ждал его появления до последней минуты.
Сидели за чаем, когда у палатки раздался топот коня, и, замешкавшись, чтобы снять шляпу с высоким плюмажем, вошел Властов.
— Утром испугали раненые, которых в Прагу везли, будто тебя убили. Только сейчас генерал ваш успокоил, — сказал он, расцеловав друга. — Прошу, господа, не спешить, а то буду стеснен, нарушив ваше посещение.
