Россия, имеющая перед войной 21 военный завод, не слишком отличалась от других государств Европы92. Сходство проявлялось не только в количественных показателях, но и в качестве управления. Русские заводы были в основном крупными современными предприятиями с большим производственным потенциалом. Но в их управлении не было ни жесткой централизации, ни планов создания обученного резерва инженеров и квалифицированных рабочих, которые в случае мобилизации производства могли бы позволить резко увеличить выпуск продукции в сжатые сроки93.
В начале войны было еще одно сходство России с ее европейскими союзниками. Правительство, «общественность» и народ были убеждены в том, что армии и государству предстоит тяжелая борьба с Германией, но абсолютное большинство было уверено в том, что война не затянется дольше нескольких месяцев и, уж во всяком случае, закончится к зиме 1914 г.94 Но это сходство носило формальный характер. Русское общество очень скоро забыло о своих настроениях начала войны. Тем не менее, когда в декабре 1914 г. и в феврале 1915 г. Главное артиллерийское управление и военный министр вновь, как и в первые дни войны, обратились в Совет министров с предложением утвердить проект об особом положении в государственной военной промышленности, правительство опять не поддержало его95.
Различия Англии и Франции с воюющей Россией действительно были принципиальными. Во-первых, цитируемые выше слова Д. Ллойд-Джорджа взяты из послевоенных мемуаров британского государственного деятеля; во время войны британское правительство – этот идеал русских либералов – не спешило будоражить общественное мнение своих стран; во-вторых, ни в одной из воюющих стран главнокомандующий не вел столь открытую войну с военным министром; и наконец, нигде «общественность» не объясняла ошибки военного ведомства, допущенные в предвоенный период, прямым предательством главы этого ведомства. Прекрасным примером может послужить поведение французских парламентариев в дни верденского кризиса. В первые недели германского наступления многим казалось, что война проиграна, раздавалась критика в адрес британского союзника, однако эти колебания были быстро преодолены: «Вся Франция знала с большей или меньшей точностью, что были допущены ошибки. Было более чем естественно, что раздавались громкие призывы к официальному расследованию причин этих ошибок и к их исправлению. К чести французского парламентаризма, это требование никогда не выходило за пределы здравого смысла. Французский депутатский корпус явно продемонстрировал врагу, что все его расчеты на внутренний политический раскол были основаны на ложных предположениях»96. В России же, судя по воспоминаниям современника, все было по-другому: «Безудержные сплетни и липкая клевета вносили деморализацию, перенося центр тяжести настроений от борьбы с врагом внешним на устранение врага внутреннего»97.
После решения об отставке В. А. Сухомлинова в Ставке ликовали, вечером 11 (24) июня там уже открыто обсуждались подробности нового политического курса «на общественность», принятого по настоянию главковерха. Особые надежды были связаны с именем А. В. Кривошеина, который должен был заменить И. Л. Горемыкина98. С июня 1915 г. А. В. Кривошеин стал безусловным лидером правительства и уже планировал создание объединенного с представителями общественности кабинета. Поначалу он даже имел поддержку со стороны императора99. У него были большие планы, прежде всего в земельном вопросе: с самого начала 1915 г. он считал необходимым решить вопрос о наделении землей семей отличившихся солдат, однако предполагал оформить это в виде льготной продажи государством из особого казенного земельного фонда при обеспечении покупателей ссудами100.
«Запасы казенных земель в Европейской России, – гласил его доклад, который обсуждался 3 (15) марта и 17 (30) апреля 1915 г. в Совете министров, – орошенных казною земель на Кавказе и в Туркестане, лучших переселенческих участков за Уралом, имений, скупленных ранее Крестьянским банком, а также бывших колонистских и иных земель, подлежащих ныне в пограничной полосе обязательной продаже прежними их владельцами, подданными и уроженцами воюющих с нами держав, выразятся в общей сложности несколькими миллионами десятин»101. Следует отметить, что главную и наиболее ценную часть этого фонда, по мысли А. В. Кривошеина, должны были составить именно колонистские земли. Обеспечить это и должно было положение Совета министров «О землевладении и землепользовании в Государстве Российском австрийских, венгерских, германских или турецких подданных». 2 (15) февраля 1915 г. оно было утверждено императором и стало законом. На расстоянии в 150 верст от государственной границы «в южном и западном пространствах» (то есть фактически в прифронтовой полосе) колонисты, подданные и уроженцы вражеских держав, должны были продать свое недвижимое имущество102.
Прежде всего речь шла о земле, на дома и квартиры это положение не распространялось. Закон предусматривал категории лиц, на которых его действие не распространялось: 1) православных с рождения и перешедших в православие до 1 (14) января 1914 г.; 2) доказавших свою принадлежность к «славянской народности»; 3) доказавших «свое участие или участие одного из своих восходящих или нисходящих по мужской линии в боевых действиях русской армии или русского флота против неприятеля в звании офицера или в качестве добровольца, или принадлежность свою или кого-либо из означенных лиц к числу получивших награды за боевые отличия в военных действиях сих армии и флота, или смерть одного из восходящих или нисходящих на поле брани»; 4) вдов всех перечисленных выше категорий103.
Кроме того, А. В. Кривошеин предлагал изучить вопрос о распространении деятельности Крестьянского банка на территории Галиции, которую планировалось присоединить к империи по окончании войны. 2 (15) мая 1915 г. Николай II одобрил эту программу. Высочайшая резолюция гласила: «Вся суть вопроса в широкой скупке Крестьянским банком колонистских земель. Приступить к ней немедленно, а для пополнения образуемого запаса наладить теперь же подготовку земель казенных»104. Впрочем, поддержка
А. В. Кривошеина со стороны императора продолжалась недолго. «На сей раз, однако, – подводил итог свершившемуся в Барановичах Ю. Н. Данилов, – император Николай II склонился в своем решении на сторону тех советчиков, которые предлагали ему внять общественным желаниям. Вначале была намечена полная программа перемен в составе правительства. Программа эта предусматривала даже смену председателя Совета министров. Новыми кандидатами на этот пост являлись Кривошеин и Сазонов. Но затем наступили обычные колебания, и государь не пожелал расстаться с Горемыкиным»105. Утром 12 (25) июня пришла телеграмма от В. А. Сухомлинова, извещавшая императора о сдаче министерства А. П. Вернандеру. Император еще колебался, в Ставке знали об этом, и ситуация оставалась весьма напряженной106.
В разговоре с главковерхом первоначально речь шла о назначении А. А. Поливанова управляющим Военным министерством, то есть о временном назначении. Приехавший 12 (25) июня 1915 г. в Барановичи А. А. Поливанов был извещен об этом107. Николай II сообщил генералу о том, что, посоветовавшись с Николаем Николаевичем (младшим), он решил назначить его военным министром108. Колебания и сомнения все же чувствовались, и генерал сделал все возможное, чтобы их рассеять и вернуть доверие, которого он лишился в 1912 г.109 В разговоре с императором А. А. Поливанов убеждал его, что уже три года носит «бремя неудовольствия» из-за контактов с А. И. Гучковым. Судя по всему, он заверял монарха в том, что разорвал эти связи. Именно это вызвало подозрения императрицы, ненавидевшей А. И. Гучкова и всех тех, кто входил когда-либо в его окружение110. Сам А. А. Поливанов заявил, «что не мог не иметь деловых отношений с Гучковым как с председателем Государственной думы и Комиссии государственной обороны, подобно тому, как их не могли не иметь и все министры, но что никакого подчинения моего взглядам Гучкова места не имело, а Государственная дума по моим докладам отпускала всегда все кредиты на надобности Военного министерства»111. Это объяснение полностью удовлетворило императора, сказавшего: «Если все так, не будем об этом говорить»112.
В. Ф. Джунковский отметил характерную черту преемника В. А. Сухомлинова: «Поливанов старался делать вид, что ему тяжело брать на себя такую страшную обузу, как Военное министерство, но это ему не удавалось, видно было и чувствовалось, как он счастлив, что опала над ним кончилась и он опять у власти»113. Утром 13 (26) июня 1915 г. доклад императору от Верховного главнокомандующего делал начальник его штаба генерал Н. Н. Янушкович. На доклад был приглашен и А. А. Поливанов, что, по словам А. И. Спиридовича, «было сразу же замечено и учтено как особо хорошее отношение к генералу Великого Князя, который не допускал на доклады генерала Сухомлинова»114. После этого Николай II снова принял А. А. Поливанова, но уже в менее официальной обстановке – они разговаривали в саду, прогуливаясь. Очевидно, генералу удалось окончательно развеять существовавшие относительно него подозрения115, и хотя прогулка продолжалась недолго, она демонстративно усилила его позиции116.
