из-за младенца она почти весь этот год не могла мне позировать, разве не так? Как бы то ни было, можешь сам судить, насколько обоснованны все эти подозрения на мой счет. Итак, все это обсуждалось тайно за моей спиной, пока в конце концов Христина сама не рассказала мне. Я ответил: «Поступай как знаешь, но я тебя не оставлю, если только ты не вернешься к прошлой жизни». Мы сейчас действительно бедны, Тео, но самое гнусное, что они пытаются вот так сбить женщину с толку, а ее скверный брат не против, чтобы она вернулась к прежней жизни. Итак, я скажу о ней только одно: она поступит смело и благородно, если разорвет все связи с родственниками, сам я советую ей не ходить к ним, но, если она настаивает, отпускаю. Желание похвастаться ребенком заставляет ее часто навещать их. И они оказывают на нее пагубное влияние, и она подвержена ему именно потому, что оно исходит от родных, а они морочат ей голову, говоря: «Он все равно тебя бросит». Таким образом, они пытаются заставить ее бросить меня. До свидания, дружище, будем же трудиться, сохранять ясность мысли и стараться поступать по совести. Ты знаешь, как у меня обстоят дела с деньгами, если представится возможность, помоги мне.Винсент
351 (291). Тео Ван Гогу. Гаага, четверг, 7 июня 1883, или около этой даты
Дорогой Тео,
сегодня получил письмо из дому, и, хотя папа не упоминал тебя, я собираюсь поговорить с тобой об этом, потому что в нынешних обстоятельствах, вне зависимости от того, что они пишут лично тебе, ты наверняка хотел бы узнать, в каком настроении они пребывают на самом деле. И мне показалось, что пока ты можешь быть вполне спокоен.
Это первое письмо папы со дня его визита ко мне, и оно было полно радушия и сердечной теплоты, а еще к нему прилагалась посылка: пальто, шляпа, пачка сигар, пирог и банковский чек.
В письме говорилось о плане проповеди, лучшей частью которой, на мой взгляд, стал положенный в ее основу библейский текст и которая тронула меня гораздо меньше, чем пара слов в конце о похоронах батрака.
Кроме того, в письме сообщалось о пребывании мамы в Принсенхаге и прочих домашних новостях.
Я рассказываю тебе все в таких подробностях, чтобы ты мог понять, что особого накала эмоций нет и не происходит ничего из ряда вон выходящего; у меня сложилось впечатление, что папа пребывает в состоянии добродушной хандры и склонен пассивно и смиренно наблюдать за происходящим, что довольно неожиданно, учитывая его неодобрительные высказывания, о которых ты писал раньше.
Полагаю, те слова были советом (на мой взгляд, après tout[166], необоснованным и не выдерживающим никакой критики) или предостережением, а не признаком непримиримого сопротивления или полного несогласия с твоим твердым решением.
Возможно, им кажется, что ты еще не принял окончательного решения или недостаточно все обдумал.
Поскольку в своем предыдущем письме я резко осудил позицию папы – которую и поныне не одобряю, придерживаясь совершенно противоположного мнения, так как считаю неуместным использование аргументов, связанных с религией и деньгами, – сейчас мне бы хотелось выразиться мягче, ибо я полагаю, что речь идет об ошибке (на мой взгляд, это в любом случае ошибка), которую отец делает скорее на словах, чем в мыслях или чувствах.
И я решил напомнить тебе, что папа – пожилой человек, что он глубоко привязан к тебе, и, полагаю, если у него не будет выбора, он примирится с твоими взглядами, даже если они будут идти вразрез с его собственными взглядами, но для него будет невыносимо, если вы разорвете отношения или сведете общение к минимуму.
Я стараюсь быть человечным и хотел взять назад свои следующие слова: «Рассуждая подобным образом, они показали, что недостойны твоего доверия, и, на мой взгляд, тебе не стоит делиться с ними своими переживаниями», – или что-то вроде этого, не помню точно, что я написал тогда. Пойми меня правильно, я это делаю не потому, что согласен со сказанным ими, а потому, что, на мой взгляд, не стоит принимать это слишком близко к сердцу и ввязываться в бой, пока сказанное остается лишь словами.
Полагаю, разумнее не относиться к их заявлениям слишком серьезно и пресечь конфликт, сказав нечто вроде: «Будущее представляется вам в довольно мрачном свете» и «Вы не можете требовать от меня, чтобы я жил так, будто конец света близок».
Как бы то ни было, мне кажется, что папа объят меланхолией, вероятно, он беспокоится о тебе и рисует у себя в голове безрадостные картины, но, повторю, в его письме нет ни одного прямого намека на это, и во время визита ко мне он ни единым словом не обмолвился на эту тему. Однако его молчание тоже выглядит довольно странно. Как бы то ни было, я тоже неплохо знаю папу и подметил в нем признаки хандры.
Если ты хочешь это исправить, напиши ему письмо, беззаботное и веселое, и упомяни о своем приезде к ним этим летом так, будто ты вскоре вновь навестишь их (даже если ты сам еще не выбрал дату поездки).
Вероятно, очень вероятно, папа сам осознал, что зашел слишком далеко, полагаю, он обеспокоен тем, как ты все это воспринял, или боится, что ты не приедешь.
Разумеется, истинное положение вещей мне неизвестно, остается лишь гадать, просто я думаю, что отец уже немолод и заслуживает того, чтобы его время от времени подбадривали.
Как тебе известно, я думаю, что ты должен хранить верность своей даме; нет и речи о том, чтобы я сказал что-либо другое на этот счет, но будь великодушен и не сердись на папу, даже если он заблуждается. Я имею в виду, что не стоит упоминать в разговоре с ним его ошибочные взгляды, если он не затронет эту тему, возможно, он сам изменит свое мнение.
И пара слов о работе.
Сегодня я запросил разрешение делать наброски в богадельне – в мужском и женском отделениях, а также в саду. Нынче я побывал там. Я зарисовал то, что видел из окна: престарелого садовника у искривленной яблони и мастерскую местного плотника, где я выпил чаю вместе с двумя подопечными этого заведения.
В мужское отделение я могу приходить в качестве посетителя. Все было очень реалистичным, невыразимо настоящим.
Там был малец с длинной тощей шеей в кресле-каталке – один из бесценных образов.
Мастерская плотника, с видом на прохладный, зеленый сад и с двумя старичками, очень похожа на фотографию Бингема с маленькой картины Мейсонье: на ней изображены два священника, которые сидят и выпивают. Скорей всего, ты понимаешь, что я имею в виду. Я не уверен, что мне дадут разрешение на постоянные визиты: пришлось запрашивать его у субдиакона, и мне предстоит вернуться за ответом.
Помимо этого, я пытаюсь нарисовать свалку. Как я уже писал, я надеялся заполучить настоящую верхнюю накидку, которую носят жители Схевенингена, так вот, теперь она у меня есть, и в придачу старый чепец, который, правда, не очень красив, но накидка великолепна, и я тотчас же начал использовать ее в работе. Я так же доволен ею, как в свое время зюйдвесткой.
А с наброском свалки я уже продвинулся настолько далеко, что мне более или менее удалось добиться эффекта, схожего с овчарней, когда внутреннее пространство противопоставляется внешнему – например, свет под темными навесами, – и, кроме того, начала выстраиваться и обретать форму группа женщин, опорожняющих свои мусорные ведра.
Теперь нужно изобразить снующие взад и вперед тележки, тряпичников с вилами для мусора и то, что происходит под навесами, но так, чтобы не потерять эффект игры света и тени в целом. Напротив, все это должно его подчеркнуть.
Полагаю, у тебя сложилось свое мнение о высказываниях папы, и я не поведал ничего нового, но так как ранее я сказал резкие слова, я хотел сообщить тебе, что они не доставили мне удовольствия, я сожалею о них и буду рад, если капелька добродушия позволит нам сохранить мир.
Этой зимой папа был настроен против моих отношений с Христиной так же, как и сейчас, однако прислал теплое женское пальто – «на всякий случай», – не уточняя, кому оно предназначается, но очевидно подразумевая, что «она может замерзнуть». Как видишь, в итоге он
