А телега, уносившая с поля боя великого князя Владимирского и супругу его, все мчалась и мчалась. Но уж не тройка, а лишь двое рыжих коней мчали эту телегу. Третья лошадь пала. Андрей обрубил постромки. Теперь они были только вдвоем: дружинники, сопровождавшие их, один за другим, покинули великокняжескую чету, ибо не под силу стало коням; да и впятером труднее скрыться от погони, а ежели настигнут татары, то какая ж там защита – эти трое дружинников? И князь отпустил их. Он сам принял вожжи.
Никто не признал бы в беглецах великого князя Владимирского и княгиню его: оба они были одеты в сермяги, подпоясанные опоясками, в колпакатые шапки простолюдинов и в лапотки с хорошо навернутыми онучами. Дубравка рассмеялась сквозь слезу, когда час тому назад, остановившись в лесу, чтобы дать вздохнуть лошадям, Андрей Ярославич достал из-под ковра одеянье простолюдинов для себя и княгини, о котором сказал ему старший из дружинников, и сумрачно приказал ей переодеваться. На нее жалостно было смотреть, как стояла она, рассматривая с печальной усмешкой новенькие, быть может, с какого-нибудь переславльского пастушка снятые, маленькие лапти.
Но Андрей прикрикнул на нее и помог ей переодеться.
И снова – по корням, по рытвинам, буеракам, сквозь хлест разверзаемых ветвей!.. Смотрящий со стороны подумал бы, что эта бешеная телега несется, преследуемая волками. Да и впрямь, уж не волк ли мчался, вываля красный язык, неотступно по оттиснутому на траве следу от тяжелых, стянутых стальным ободом колес?
Это была собака – та самая, которую в Берендееве Александр приручил к Дубравке – охранять княгиню, когда она уходила на озеро одна. Вслед за телегой ринулся и верный Волк – и никто не отважился преградить путь этому дикому северному псу ростом с годовалого теленка, с башкой матерого волка, с клыками как граненый клинок.
Дорога неслась под гору, по зеленому горбатому мысу, как бы в конец зеленого клина, образованного впаденьем в Клязьму некоей другой речушки. Андрей беспокойно оглядывался: с того берега Клязьмы, высокого, мчащаяся по горбу зеленого клина их телега была видна как на ладони.
Вдруг как бы некая черная птица, мелькнув перед самым лицом князя, впилась в круп рыжей пристяжной. И в тот же миг Андрей Ярославич понял, что это – стрела. Пристяжная, взъяревшая от боли, взметнула задом, грянула копытами в передок телеги и, забросив их за оглоблю коренника, рухнула.
Дубравку чуть не выбросило наземь… Андрей кинулся рубить постромки валька, распрягать коренного. «Только бы не ударили сейчас!..» – мысленно восклицал он. Едва он высвободил пристяжную, как обезумевшее от боли животное ринулось прочь, хлеща и обдирая ремнями постромок листву прибрежного ивняка.
В отдалении, на широком основании клина, показались три всадника. Это были татары…
То бормоча обрывки молитв, то ругаясь, то крича на Дубравку, Андрей Ярославич с ее помощью перевернул телегу на ребро, колесами к себе – ради того, чтобы и они, эти колеса, до какой-то степени прикрывали его и Дубравку от стрел, пущенных сбоку.
Татарские всадники не торопились: они ехали, всматриваясь и время от времени перекидываясь словами.
Андрей Ярославич наладил стрелу и прицелился. Оттянутая до самого уха, спела дальнобойная тетива! На этом расстоянье – менее одного перестрела – Андрей не промахивался даже и в тетерку. Средний татарин рухнул с коня, прежде чем товарищи успели поддержать его. Прикрывшись лошадьми, двое других подползли к нему и, должно быть, убедясь, что он мертв, стали все так же, по-за конями, отбегать: один – вправо, другой – влево.
Дубравка хотела выглянуть из-за телеги, но Андрей, разозлясь, молча и с силой пригнул ее к земле. Сам он вел бой с предельной осторожностью, выцеливая и наблюдая татар в щель между грядкой и настилом телеги. Татарские стрелы так и стучали, одна за другою, в днище телеги, пробивая доски насквозь и расщепляя их. Скоро вся вогнутая сторона телеги стала как гвоздями утыкана: так выступают железные зубья в бороне…
Андрей Ярославич покачал головой.
– Ишь стрел, стрел-то у стервоядцев! – пробормотал он. – Дубрава! – негромко позвал он.
Дубравка прекратила устанавливать скатку из ковра между верхним и нижним колесами для защиты от боковых стрел.
Андрей одобрительно кивнул ей головою, увидав ее работу, которую она догадалась сделать сама.
– Молодец! – сказал он. – Доделаешь – глянь: сколько стрел у меня осталось в колчане.
Дубравка, установив ковер, осторожно сотрясая колчан, повыдвинула бородки стрел. Молчанье, которое длилось, пока она считала стрелы, показалось Андрею нестерпимо долгим.
– Ну? – нетерпеливо спросил он.
– Андрей!.. – словно бы ахнув от ужаса, произнесла Дубравка. – Все переломаны… целых – только две… Кто-то все стрелы перепортил тебе!..
– Полно! – угрюмо произнес он. – Никто не портил… Это – когда они рвали меня с седла да потом в телегу валили!.. Ну что ж, – заключил он, – стало быть, нельзя тратить зря!..
Невесело усмехнувшись, князь бережно положил обе стрелы на колесо слева, опереньем к себе.
– По стреле на рыло! – пошутил он, чтобы хоть немного ободрить Дубравку. – Вот что, Дубравка, – приказал он. – Припади за ковром и тихонько осматривай свою сторону и сзади, чтобы не обошли, собаки!.. Да возьми саблю мою!..
Сказав это, он отстегнул и уронил на траву свою дамасскую саблю.
Татары – тот и другой – крались по уреме берега, попрежнему укрываясь за своими лошадьми. Они то и дело останавливались и принимались пускать в беглецов стрелы – с такой частотою, что одна стрела догоняла другую.
Андрей Ярославич как ни присматривался, а не мог высмотреть такого мгновенья, когда можно было бы поразить одного из них наверняка. Между тем надо было что-то немедленно предпринимать: оба противника стали близиться, пересекая зеленый клин и заходя в тыл. И Андрей Ярославич, выбрав миг, пустил стрелу в того татарина, что приближался справа. Он целил в плечо, которое на мгновенье высунулось из-за лошадиной морды. Стрела впилась в голову лошади. Лошадь вздыбилась. Татарин оторвался от повода, упал, а поднявшись, кинулся бежать в кусты.
Андрей Ярославич угрюмо покачал головою.
– Худо! – пробормотал он. – Остается одна стрела на двоих! Ну посмотрим!..
Он весь стал как сокол, выстораживающий мгновенье удара.
– Тесанем саблей, Дубрава, если что, – ободрил он княгиню. – Только, ради Бога, не высовывайся!..
Он понимал, что надо кончать: каждое мгновенье могли нагрянуть новые…
Мысль работала на пределе какой-то небывалой в заурядье, как бы предсмертной ясности:
«Затаиться… Подпустить… Одного застрелю… другого – саблей… Только бы, только бы еще не наскочили! А тогда… ее – ножом в сердце!» – подумал он о Дубравке.
Оба татарина давно уж сообразили, что у князя вышли все стрелы. Они бы застрелили его, быть может, если бы не боялись нарушить приказ Чагана, который запретил убивать Андрея, но велел доставить его живьем. Им не возбранялось нанести ему раненье, чтобы лишить возможности сопротивляться, но только не убивать! И потому они подкрадывались все ближе – с тем чтобы целиться наверняка.
Одного из них уложил-таки Андрей последней оставшейся у него стрелой!
Но оставшийся в живых татарин успел забежать в тыл и с некоторого отдаленья стал нещадно, словно бы забыв о повеленье хана, осыпать стрелами обоих – и Андрея и Дубравку.
Гибель становилась неизбежной…
Вдруг татарин, только что начавший тщательно прицеливаться, взвизгнул, подпрыгнул, словно тарантулом укушенный, и выронил лук…
Огромная, похожая на волка собака, исходя пеной ярости, рвала в клочья бешмет и мясо татарина, дорываясь до горла.
Когда наконец, на миг отшибя осатаневшего пса, татарин взметнулся на лошадь и помчался прочь, Волк все еще метался на коня и всадника, выхватывая кровавые клочья из бедра татарина…
Андрей понял, что нельзя терять ни одного мгновенья. «Сейчас он еще приведет!» – мелькнуло у него. Он схватил Дубравку на руки и бросил ее на спину коренника.
– Скачи и не оглядывайся! – вскричал он. – Вон туда – на север, на север!..
– А ты?
– Ты меня погубишь и себя!.. Я тебе говорю!..
– Нет!.. – сказала Дубравка, покачав головой. – Где ты – там и я!..
И великая княгиня Владимирская уже готова была спрыгнуть на землю.
И тогда, вне себя от неистового гнева, Андрей Ярославич навесил ей такое словцо, которого годами не слыхивали от своего князя даже и доезжачие его и псари!
Выругавшись, он выхватил из-за голенища кривой засапожный ножик и подкольнул им коня, на котором сидела Дубравка.
– Держись! – крикнул он. – Держись крепче! И – на север, на север!..
Мгновенье – и на глазах князя рыжий конь, уносивший Дубравку, шумно ввергнулся в Клязьму. Еще мгновенье – и вот он уже там, по ту сторону, на пригорке! И вот – исчезнул в лесу!..
