Андрей Ярославич, озираясь, кинулся к трупу татарина, чтобы снять с него колчан, полный стрел. Он уже и сделал это, как вдруг счастливая мысль осенила его. «Дело!» – глухо пробормотал он, и ухватя убитого за ворот бешмета, пригибаясь, быстро поволок тело в густой кустарник, окаймляющий Клязьму.
Он вышел оттуда одетый во все татарское. Не выходя уж больше на луговину, держась кустов, он татарским обычаем подсвистал коня, изловил и взметнулся в седло. Негромко гикнув над самым ухом лошади, он отдал поводья, и татарский конь помчал его к тому самому бору, где только что скрылась из глаз Дубравка.
Припадая на истерзанную собакой ногу, весь в кровавых лохмотьях, татарин рухнул плашмя перед Наганом.
– Они пойманы, они пойманы оба – и князь и княгиня! – воскликнул татарин.
Полное надменное лицо Чагана обошла торжествующая улыбка.
– Хан! Они в горсти твоего преобладанья находятся, и тебе стоит только сжать эту горсть, чтобы схватить их!.. Мы нашли их…
И, все более обдаваемый ужасом предстоящего ему наказания, татарин, путаясь в рассказах, поведал Чагану все, начиная с того, как догнали они втроем Дубравку и Андрея, как двоих застрелил Андрей, и кончая нападеньем собаки и своим бегством.
– Собака! – вдруг взвизгнул Чаган. – Ты падаль, и потому псы едва и не растерзали тебя! Нет, нет, ты не монгол! Матерь твоя зачала тебя в блуде! Ты, ты…
И, внезапно бросившись на татарина, опрокинул его на спину и зубами схватил за горло. Татарин захрипел, но Чаган все же оторвался от поверженного. Встал на ноги. Глаза его были мутны. Лицо пожелтело. Он пнул лежавшего носком узорного сапога.
– Вставай, собака, и веди нас туда, где ты оставил их! – приказал он. – Все на коней!
Царевич опустился в седло. Тысяча всадников ринулась вслед за ним – на небывалую облаву, в загоне которой метались два человека: великий князь Владимирский и княгиня его…
«Нет, – мысленно, с угрюмым злорадством, восклицал Чаган, как бы вновь видя пред собою Дубравку в тот миг, когда она, гневная, в своей золотой диадиме на гладко причесанных волосах, в длинном, серебристого цвета платье, покидала свадебное застолье, оскорбленная его появленьем. – Хотя бы и крылатый конь уносил тебя, – все равно: эта вот рука схватит его под уздцы!..»
Чагану было неведомо, что уже схвачен был под уздцы рыжий конь, уносивший Дубравку, – схвачен волосатой рукой в засученном рукаве, тогда как другая такая же рука перехватила руку Дубравки, стиснула и перекрутила так, что, вскрикнув, княгиня выронила короткий нож, занесенный ею над головой нападавшего…
Но это были русские руки.
Всю дорогу Невского обдавал и преследовал омерзительный, надолго въедавшийся в сукно одежды запах гари, остывших пожарищ и трупного тленья.
Навстречу гнали пленных. Женщины были связаны меж собой волосами – по четверо. Все они были в пропыленных лохмотьях, босы, и только у некоторых ноги обернуты были мешковиной или иной какой тряпкой и обвязаны веревочкой.
Лениво, вразвалку восседающий на своем косматом коне, монгол ехал позади пленниц, время от времени подгоняя отстающих длинной пикой. С мужчинами – кто отставал – поступали проще: их тут же, чуть отведя в сторонку, обезглавливали саблею, приказав для того стать на коленки и нагнуть шею. В толпе угоняемых женщин, как только поравнялся с ними Александр, вдруг произошло замешательство, и, вырвавшись из толпы, в седых пропыленных космах старуха кинулась было к его стремени. Двое монголов с ругательствами втащили ее обратно.
Только отъехав, Александр признал в этой изможденной и уж, по-видимому, лишившейся рассудка старухе боярыню Марфу – ту, что была постельничьей княгини Дубравки…
Невский погонял коня. Супились могучие его охранители – те, что были самим Александром и в землях Новгорода, и на Владимирщине «нарубаны», – рослые, удалые, не ведающие страха смерти, не верящие ни в чох, ни в сон.
– Срамно ехать! – ворчали иные из них, исподлобья взглядывая на человека, в которого у каждого из них был словно бы вложен кусок своего сердца. – Да что уж мы – не русские, что ли? На глазах нашего брата губят!.. Над женщинами охальничают, – а он едет себе!.. А говорили ведь, какую власть ему Сартак надо всей Землей дал!.. С пайцзой едет: все ему подчиниться должны!.. Вот те и с пайцзою!.. Вот те и подчиниться!.. Нет, когда бы оно так, дак разве бы Ярославич наш дозволил при себе творить такое?
Ошибались они: в любой миг Невский мог бы властно вмешаться и пресечь и эти казни, и эти душу цепенящие гнусности, что вытворяло окрест, у него на глазах, все это многоплеменное скопище, согнанное со всей Азии. Но тогда бы ему пришлось продвигаться к цели своей, то есть к ставке Чагана, черепашьим шагом. А это означало бы, что за одного спасаемого здесь, на глазах, многие тысячи таких же русских людей по всей Владимирщине будут преданы на позор, на истязанья, на смерть, ибо там сейчас, по всей Владимиро-Суздальской земле, в каждый бой сердца, в каждое дыханье его, гибнут, и корчатся, и воют в непереносимых мученьях, и повреждаются умом и мужчины и женщины, и стар и млад… Ведь приказано уничтожать «всякого, кто дорос до чеки тележной!..».
И Александр мчался на храпящем коне впереди тысячи богатырей, ибо в Орду он всегда, чего бы это ни стоило, ходил «в силе тяжкой, со множеством воев своих», – мчался, словно бы чугунными пластинами заслонив очи свои справа и слева и утупясь в гриву коня.
«Эх, Андрей, Андрей!.. – гневно и скорбно говорил он мысленно брату своему. – Ведь этакую кровь людскую зря в землю отдать! Этакое проклятье людское навлечь на весь дом наш!.. (И что было послушать тебе меня? А ныне и мои силы подсек… Теперь поди ж ты – удержи их, татаровей!.. Теперь уж влезут в Землю!.. Теперь и мое все, что успел завершить втайне, тоже отыщут, ведь войско – не иголка: хоть разбросай его по сотням, а все равно не укроешь, когда баскаки зарыщут по всей Земле!.. Ох, Андрей, Андрей! – все так же мысленно говорил он, хмурясь и стискивая зубы. – Не знаю, жив ты – не жив, а попадись ты мне – душа не дрогнет! – не стану и слова ханского ждать: сам судья тебе буду смертный, немилостивый!..»
Андрей Иванович, некогда – дворский князя Даниила, а ныне – стоящий на челе дружины Невского, осадив коня, вытянулся на стременах и встревоженно стал всматриваться в пыльную даль.
– Беда, Александр Ярославич! – сказал он. – Сила несется на нас неслыханная!.. Подтянуть бы надо всех наших сюда!..
Они ехали с князем стремя в стремя, однако, углубленный в раздумье, Александр ничего не ответил. И воевода распорядился сам: по его знаку дружинники со всех сторон оградили князя.
Между тем полчище азиатской конницы, со сверкающими на солнце копьями, с хвостатыми белыми и черными значками, все вырастало и вырастало.
С далекого холма, окруженный своими нукерами и гонцами, взирал на все это царевич Чаган.
Он хорошо знал, что во главе дружины своей приближается Александр, возвращающийся из Донской ставки Сартака. И Чаган был рад этому! Сама судьба посылала ему сегодня, под сабли монгольских воинов, этого опасного гордеца! После можно будет отговориться, что русские первыми начали драку, понося имя великого хана… Да и кто же в Орде нелицемерно станет скорбеть о гибели Искандер-князя?! «Такого, – говорил на совете Берке, – безопаснее иметь открытым врагом, чем исправным данником».
Берке умнее их всех. Только слишком долго, как трус, ходит он вкруг престола Джучи, дожидаясь, когда полумертвец Батый опростает престол… Если бы он, Чаган, мог, безопасно для своей шеи, посоветовать Берке, он сказал бы: «Начни с Сартака! Когда ты с ним покончишь, недолго проживет и отец: ибо смерть любимого сына уложит в могилу и старого Бату…»
– Князь!.. Александр Ярославич! – тревожно вскричал Андрей-дворский. – Мчат прямо на нас!.. Высылал к ним трубача, махальных: махали белым, в трубу трубили, якобы не слышат, не видят, – прут!.. Боюся, не пришлось бы их рубить!
Александр поднял голову. Прищурился. Азия – воющая, гикающая – окружала дружину со всех сторон. Дворский с мольбою и ожиданьем глядел на него.
– Рубить! – спокойно приказал Александр. Сам же он не сделал ни малейшего движенья. А уж как зудела рука! До чего истосковалась ладонь по сабельной теплой рукояти! «Развалить бы сейчас, хватить с продергом какого-нибудь дородного бека до самой до седельной подушки!.. Нельзя!.. Ну, пускай хоть воины потешатся!..»
– Обнажайте оружие! – звонко крикнул Андрей-дворский.
И тысяча сабель сверкнула в воздухе. Александр Ярославич давно уже счел нужным перевооружить дружину свою с мечей на сабли.
…И началась кровавая пластовня!.. Ошарашенные отпором, татары не выдержали. Сперва заметались на месте, потом опрокинулись и врассыпную и кучами понеслись вспять…
Александр воспретил преследованье.
– Уйми! – коротко сказал он Андрею Ивановичу – сказал не без тяжелого вздоха…
