Под заявлением были помещены текст правила 10-5 и пространный и подробный комментарий к нему. Внизу полосы разместилась карикатура, изображающая президента Гарри Трумэна, который поймал бизнесмена, запустившего руку в банку с печеньем.
Уильям улыбался, читая сообщение, уверенный, что больше никогда не услышит об Авеле Росновском.
Авель поднял глаза на Генри Осборна, а его пальцы в раздражении забарабанили по столу.
– Молодчики в Вашингтоне, – продолжил Осборн, – готовы разобраться с этим делом до конца.
– Но Генри, вы же знаете: я продавал акции «Интерстэйт» не для того, чтобы обрушить их рынок, – сказал Авель. – Прибыль меня совершенно не интересовала.
– Я знаю это, но попытайтесь убедить финансовый комитет Сената в том, что Чикагского Барона не интересовала прибыль и что на самом деле он хотел свести старые счёты с неким Уильямом Каином. В Сенате вас поднимут на смех.
– Чёрт побери! – воскликнул Авель. – И что же мне делать?
– Во-первых, стать тише воды ниже травы, пока время не охладит страсти. Молитесь о том, чтобы случился какой-нибудь ещё более крупный скандал, который отвлёк бы внимание Трумэна, и чтобы политики занялись своей избирательной кампанией и не давили бы на следователей. Если повезёт, новая администрация может даже забыть обо всём. Но, что бы вы ни делали, Авель, не покупайте больше акции, связанные с «Лестером», или вы как минимум нарвётесь на очень крупный штраф. А я попытаюсь узнать, чем нам могут оказаться полезны вашингтонские демократы.
– Напомните в конторе Гарри Трумэна, что я пожертвовал пятьдесят тысяч долларов в его избирательный фонд во время прошлых выборов и сделаю то же для Эдлая Стивенсона.
– Разумно. Я бы также посоветовал вам вложить пятьдесят тысяч долларов и в республиканцев.
– Они делают из мухи слона, – сказал Авель. – Правда, это такая муха, из которой Каин легко сделает слона, если мы дадим ему шанс.
Его пальцы продолжали барабанить по столу.
31
В очередном ежеквартальном отчёте Коэна отмечалось, что Авель Росновский прекратил покупки или продажи акций компаний, связанных с «Лестером». Казалось, он теперь сосредоточил всю свою энергию на строительстве новых отелей в Европе. Коэн высказывал мнение, что Росновский старается не высовываться, пока КЦБ не примет решения по делу компании «Интерстэйт».
Представители КЦБ несколько раз приезжали в банк к Уильяму. Он разговаривал с ними предельно откровенно, но они в ответ никогда не сообщали о том, как идёт дело. Наконец КЦБ закончила своё расследование и поблагодарила Уильяма за содействие. Больше он о них ничего не слышал.
По мере приближения президентских выборов Трумэн, казалось, сосредоточил усилия на расчленении промышленного концерна «Дюпон», а Уильям стал думать, что Авель Росновский соскочит с крючка. Генри Осборн, видимо, потянул какие-то ниточки в Конгрессе. Уильям вспомнил слова Коэна, что группа «Барон» внесла вклад в размере пятидесяти тысяч долларов в избирательный фонд Трумэна, и с удивлением прочитал в последнем отчёте Коэна о том, что Росновский сделал такое же пожертвование и в фонд Стивенсона, которого прочили в президенты от Демократической партии, и в фонд Эйзенхауэра.
Уильям, который в политических кампаниях всегда поддерживал республиканцев, хотел победы генерала Эйзенхауэра, хотя и понимал, что республиканцы меньше, чем демократы, склонны расследовать манипуляции с акциями.
Когда 4 ноября 1952 года генерал Дуайт Эйзенхауэр был избран тридцать четвёртым президентом Соединённых Штатов, Уильям понял, что Авель Росновский избежит обвинений, и мог лишь надеяться на то, что этот горький опыт научит Росновского держаться в будущем подальше от дел «Лестера». Некоторой компенсацией за результаты выборов стал для Уильяма проигрыш Генри Осборна, который уступил место республиканскому кандидату. Коэн склонялся к мысли, что Генри Осборн потерял былое влияние на Авеля Росновского. По слухам, циркулировавшим в Чикаго, после развода со своей богатой женой Осборн задолжал Росновскому огромные суммы, но продолжал играть по-крупному.
В первые годы правления новой президентской администрации Уильям с облегчением сказал Коэну, что, по его мнению, они больше не услышат о Росновском. Юрист не стал комментировать эти слова, – его ведь никто не просил.
Все свои усилия Уильям направил теперь на «Лестер», укрупняя банк и укрепляя его репутацию, и понимал, что он делает это отныне не только ради себя, но и ради своего сына. Некоторые из служащих банка стали называть его «стариком».
– Но ведь так и должно было случиться, – сказала Кэтрин.
– Но тогда почему этого не случилось с тобой? – возразил Уильям.
Кэтрин посмотрела на Уильяма и улыбнулась.
Когда до двадцать первого дня рождения Ричарда оставался один год, Уильям пересмотрел условия своего завещания. Он оставлял пять миллионов долларов Кэтрин и по два миллиона каждой из дочерей, а остальное семейное состояние доставалось Ричарду. Миллион долларов он завещал Гарварду.
Ричард правильно использовал четыре года, проведённые в Гарварде. Он был самым вероятным кандидатом на «Summa Cum Laude» [17], играл на виолончели в университетском оркестре и был лучшим питчером в бейсбольной команде Гарварда. Родители гордились успехами сына, а Кэтрин любила задавать всем подряд риторический вопрос: много ли студентов по субботам играют в бейсбол за Гарвард против Йельского университета, а по воскресным вечерам играют на виолончели в Лоуэлловском зале в составе университетского оркестра?
Последний год пролетел быстро, и когда Ричард покинул Гарвард с дипломом бакалавра по математике, то ему – перед поступлением в высшую бизнес-школу – не хватало только одного – пары месяцев хорошего отдыха. Он улетел на Барбадос с некой мисс Бигелоу, о существовании которой его родители даже не догадывались. Мисс Бигелоу изучала в колледже Вассар музыку. Когда они вернулись домой через пару месяцев, цвет их кожи не отличался от цвета кожи аборигенов Барбадоса. Ричард пригласил её к себе, чтобы познакомить с родителями, и Уильям одобрил мисс Бигелоу – в конце концов, она была внучатой племянницей Алана Ллойда.
Ричард вернулся в Гарвад и 1 октября начал учёбу в школе бизнеса. Он поселился в Красном доме, выбросил половину мебели, сменил обои, закрыл пол в спальне ковром от стены до стены, поставил посудомоечную машину в кухне, а в спальне всё чаще оказывалась мисс Бигелоу.
32
Авель возвратился из поездки в Стамбул в октябре 1952 года, сразу же после того как узнал о роковом сердечном приступе у Дэвида Макстона. Он вместе с Джорджем и Флорентиной присутствовал на похоронах и по их окончании сказал миссис Макстон, что она может быть гостем в любом из отелей «Барон» по всему миру, когда того пожелает. Она не могла понять причин такого щедрого жеста Авеля.
Когда Авель вернулся на следующий день в Нью-Йорк, то с удовольствием обнаружил у себя на столе в кабинете на сорок втором этаже письмо от Генри Осборна, где тот сообщал, что опасность миновала. По мнению Генри, администрация Эйзенхауэра не собиралась продолжать расследование дела «Интерстэйт», особенно в условиях, когда акции уже год как держались стабильно. Стало быть, новых инцидентов не зафиксировано и интерес к скандалу угасает. Тем более что вице-президент Эйзенхауэра Ричард Никсон, как оказалось, уделяет больше внимания призракам коммунизма, которых упустил Джо Маккарти.
Следующие два года Авель посвятил строительству новых отелей в Европе. Он открыл «Барон» в Париже в 1953 году и «Барон» в Лондоне в 1954-м. В рамках десятилетней программы развития на разных стадиях строительства находились «Бароны» в Брюсселе, Риме, Амстердаме, Женеве, Бонне, Эдинбурге, Каннах и Стокгольме.
Авель был так сильно загружен работой, что ему не хватало времени подумать о продолжающемся процветании Уильяма Каина. Он не сделал ни единой попытки купить акции «Лестера» или его дочерних компаний, хотя и держал на руках те, которыми владел, – в ожидании следующей возможности нанести удар Уильяму Каину. Авель пообещал себе, что постарается больше не нарушать закон, даже невольно.
Авель всё чаще уезжал за границу, а группой «Барон» в его отсутствие управлял Джордж. Авель надеялся, что по окончании Редклиф-колледжа в июне 1955 года Флорентина войдёт в совет директоров. Он уже решил, что ей следует заняться всеми магазинами в отелях и объединить их в общую сеть.
Флорентину привлекала такая перспектива, но она настаивала на том, чтобы сначала набраться опыта на стороне и только потом возглавить магазины в отелях отца. Авель предложил ей курс обучения в швейцарской Лозанне у месье Мориса в его школе гостиничного бизнеса. Флорентине идея не понравилась; она сказала, что хочет пару лет поработать в нью-йоркском магазине до того, как рассматривать вопрос о магазинах в отелях отца. Она была решительно настроена на то, чтобы самостоятельно заслужить должность, а не «просто по праву дочери своего отца», – таковы были её собственные слова. Авель одобрил эту позицию.
