А у меня еще в башке: „И зачем я сюда поехал?“» Герой «Ханумы», не называя причины, созвал друзей в городской бане. И реплики друзей относятся к нему. И полностью подходят к Товстоногову, собравшему в массовке таких артистов.
И только в воспаленном мозгу (это — во-вторых) могла родиться история о том, что Борисов звонил в обком КПСС и докладывал о «плохих» гастролях. В театральной делегации, побывавшей с 19 апреля по 10 мая 1981 года в Аргентине, было кому звонить в «центр». Возглавлял ее заведующий отделом торговли то ли Ленинградского горкома КПСС, то ли обкома партии Николай Букин. Он — по мере необходимости — мог осуществлять связь со своим руководством через тогдашнего посла СССР в Аргентине Сергея Стриганова.
Был, разумеется, в делегации и «искусствовед в штатском» — без них не обходился ни один выезд театральных коллективов и спортивных команд за рубеж. И он сообщал «куда надо» то, что хотел сообщить — в письменной форме и, если срочно, по телефону, предоставленному в его распоряжение работавшими под крышей посольства коллегами этого «искусствоведа» из КГБ.
Оказался БДТ в Аргентине в пасхальные дни. «„Христос воскресе!“ — говорит Б., прикрепленный к нам „инструктор“, попросту говоря, „стукач“, когда мы с Пустохиным выходим из гостиницы, — записал в дневнике Олег Иванович. „Воистину воскресе!“ — отвечаю с гордостью».
Борисов взял с собой в Аргентину письмо, чтобы отправить его в Америку проживающей там другу их семьи Шевелевой. Никому, понятно, он его не показывал. Конверт жег карман пиджака. Поиски почты затянулись. «Как чувствовал — это будет непросто, — вспоминал Олег Иванович. — Сева Кузнецов спрашивает: „Ты что-то ищешь?“ Действительно, у каждого дома останавливаюсь, думаю: почта! а это — банк или какой-нибудь „Эл самовар де Распутин“. Говорю Севке: „Ты в гостиницу иди, я еще погуляю“. Наконец нашел методом исключения. Дышу неровно. Объясняю с трудом, чего мне нужно. Марку покупаю. Мне пальцами показывают, в какое окно. А тут Б. — как из-под земли вырастает. Газеты покупал. „Кажется, он меня только сейчас заметил, — начал прикидывать я, — значит, как покупал марку — не видел. А если и видел, то что? Письмa-то я из кармана здесь не вынимал!“ Объясняю Б., что домой хотел весточку. Он меня под руку: „Мы скорее в Ленинград вернемся, чем дойдет твое письмо“. Быстро перевожу разговор на другую тему… Кажется, он ни о чем не догадался. Зато я теперь знаю, где почта, и марка уже есть, и на что наклеивать».
После того как по телевидению 2 мая 1988 года показали фильм «По главной улице с оркестром», Борисову позвонил из Киева один артист (Олег Иванович не назвал его имени) и сказал: «Все-то думают, что вы злой, Олег Иванович. А вы — добрый! Это я по вашим рукам понял… Когда показывают, как вы на гитаре играете». «Но ведь играл-то не я — Тодоровский!» — улыбнулся Борисов. На озвучении Олег Иванович и Меньшиков старательно свистели в сцене на скамейке, но Петр Ефимович, обладавший уникальным музыкальным слухом, их пересвистел. В фильме остался свист Тодоровского.
Многие отговаривали режиссера утверждать на главную роль Борисова. Дескать, тут нужен артист с лицом добряка, а у Олега суть иная. Узнав об этом, Борисов усмехнулся и сказал Петру Ефимычу: «Так и быть, сыграю тебе доброго».
Снимаясь в этом фильме, Борисов с первой встречи угадал талант Олега Меньшикова. «Меня Олег Иванович, — рассказывает Меньшиков, — принял сразу и безоговорочно. Я появился на площадке, он меня увидел, растолкал массовку, подбежал… Это — при всей его репутации „человека в себе“, мало кого подпускающего к себе близко, — было совершеннейшей неожиданностью: и для меня в первую очередь. И те люди, которым я рассказывал, что вот мы практически до четырех-пяти утра с Олегом Ивановичем (и Петром Ефимовичем) сидели под водочку и гитару, смотрели на меня, как на фантазера, потому что в их представлении этого не могло быть никогда. Как? Олег Иванович?.. Всем казалось, что он должен сидеть вечером за столом с разложенным на нем текстом роли и вовремя — с этим текстом в руках — ложиться спать». Пели на два голоса песню Булата Окуджавы «Ваше благородие, госпожа удача…» из «Белого солнца пустыни», которую в фильме исполнял Луспекаев. Олег-старший рассказывал Олегу-младшему о своем друге. «Только посторонним, — говорил Тодоровский, — могло показаться, что Борисов — колючий. Нет, он — добрый и мягкий».
«Я знаю, — говорит Олег Меньшиков, — что бытует мнение о том, что у Борисова был сложный характер, что с ним невозможно ни разговаривать, ни работать… И очень даже подозреваю, что так оно и было. Другое дело, кому с ним было невозможно работать. Знаю, например, историю, когда он выходил из репетиционного зала в театре с фразой, обращенной к режиссеру: „Вы не готовы к репетиции, я ухожу“. Собственно, и правильно делал, что уходил.
Я чувствовал какое-то особенное отношение к себе со стороны Борисова. Не знаю, на чем она основывалась, эта особенность. Никакой колючести, которую ему часто приписывают и которая, повторяюсь, наверное, была, ни такого неподпускания к себе в радиусе десяти — ничего такого я вообще не чувствовал. Открывался Олег Иванович, „водил медведя“ далеко не со всяким — мне, значит, выпала честь».
Исполнительницу русских народных песен Евгению Смольянинову, работавшую тогда в Пушкинском Доме, пригласили для участия в фильме «Садовник». Ленту снимали в Ленинградской области, в Луге. Олег Иванович поинтересовался у нее, кто она и откуда. И Смольянинова сказала, что работает в Пушдоме. Ей показалось, что сказала непринужденно. «Олег Иванович, — вспоминает Смольянинова, — в секунду остановил меня и резким голосом, буквально молнией, сказал: что это такое — Пушдом? Нет никакого Пушдома. Есть Пушкинский Дом. И я поняла: все, я провалилась…
Съемки уже заканчивались, и Борисов уезжал. И я поняла, что если я не подойду и не скажу ему, как действительно на самом деле я им восхищена, если я не скажу этой правды про себя, моя жизнь пойдет как-то иначе. Я собрала все свои силы, произнесла слова, какие хотела произнести, и он мгновенно потеплел и ответил мне, и вот то, что он мне сказал высокие слова, они в моем сердце остались на всю жизнь, и я пришла к выводу: как бы ни был ты мал, неопытен, юн, но очень важно встретить большого человека, очень важно встретить мастера. Я очень благодарна ему за эту встречу».
Елена Горфункель считает, что «Борисов сам понимал, что его актерский дар притягивал, а характер — держал на расстоянии. Вокруг него был небольшой круг тепла, это самые близкие ему люди. Дальше начинался холод, нетерпимость, отчуждение.
