и об участке фронта под Берлином, и реорганизации в округ и т. п. Словом, мы переживаем сейчас примерно то, что полагается в самом конце войны. Это как бы репетиция. Настроение у меня хорошее, рабочее. Условия тяжелы частыми переездами. Но ближайшие недели две будем, наверное, сидеть на месте – связано с поездом, ремонтом и т. п…
М.И. вспоминает:
Давно задуманную главу «Теркин на том свете» А.Т. собирался посвятить «павшим памяти священной», тем, кто сам уже не мог рассказать о себе. Такая глава отсутствует в поэме, а сама тема «того света» трансформировалась в послевоенные годы как сатирическая, воплотившись в поэме «Теркин на том свете». Но и здесь была отдана дань памяти павших в Великой Отечественной войне. Спящим вечным сном воинам снится, «что была она последней, // Эта битва на земле. // Что иные поколенья из пребудущих времен // Не пойдут на пополненье // Скорбной славы их знамен…»
Тема павших на полях битвы за Родину, их связи с живыми, выразились и в завещании воина «Я убит подо Ржевом», и в стихотворении «В тот день, когда окончилась война» – особо приближенном к замыслу теркинской главы. Его поистине можно рассматривать, как выпавшую из поэмы, настолько она точно выражает замысел поэта, не осуществленный в дни войны. А замысел был определен поэтом как «подведение морально-этического и философского баланса вещи», т. е. «книги про бойца».
…И у мертвых, безгласных,
Есть отрада одна:
Мы за родину пали,
Но она – спасена…
… Братья, ныне поправшие
Крепость вражьей земли,
Если б мертвые, павшие,
Хоть бы плакать могли!
Если б залпы победные
Нас, немых и глухих,
Нас, что вечности преданы,
Воскрешали на миг, —
О, товарищи верные,
Лишь тогда б на войне
Ваше счастье безмерное
Вы постигли вполне.
В нем, том счастье, бесспорная
Наша кровная часть,
Наша, смертью оборванная,
Вера, ненависть, страсть.
Наше всё! Не слукавили
Мы, в суровой борьбе,
Все отдав, не оставили
Ничего при себе…
…Я убит подо Ржевом,
Тот еще под Москвой.
Где-то, воины, где вы,
Кто остался живой?..
Ах, своя ли, чужая,
Вся в цветах иль в снегу…
Я вам жизнь завещаю,
Что я больше могу?..
Завещаю в той жизни
Вам счастливыми быть.
И родимой отчизне
С честью дальше служить.
16. IV М.И. – А.Т. Москва – п/п 55563
…Слух, <о войне с Японией>, о котором мельком и осторожно говорил ты в письме, вероятно, оправдается. Мне уже звонила Тамара Алексеевна и сообщила такой же слух, уже тыловой. Ей говорил об этом К. Симонов. У меня сейчас только одна надежда – на премию. Пусть хоть вторая будет – может быть, и она могла бы что-то изменить, на кого-то повлиять…
…Тут уже нас утешают тем, что война на правом фланге не будет длительной. Действительно, когда нечем утешиться, то и это утешение…
…Сегодня «Красный Воин» забрал у меня берлинскую главу. Я предупреждала, что велика, но франтоватый капитан Поздняев справился в трубку: – А о чем? – Да, называется «По дороге на Берлин». – Гм! Целесообразно опубликовать… Вот так с маху, с заглавия, с поверхности у нас о многом судят. А когда дело доходит до сути – тут-то и начинают морщины бороздить чело. Бог с ними!
18. IV Р.Т.
Страшное дело начать главу, которая по своему смыслу и тону должна быть последней, и правомочность которой еще самому себе не абсолютно доказана.
Однако надо. Чувствую, что чем дальше затяну дело, тем труднее будет. И так уж для многих Теркин нечто, бывшее, звучавшее когда-то в первой половине войны, лишь для меня это еще незаконченная работа.
Очень хочется иметь всю вещь в переписанном на машинке виде, почувствовать толщину вещи, возить ее с собой, изредка раскрывая на той или иной странице и внося либо вычеркивая что-либо.
Набросать «сценарий» главы прямо в тетради не решаюсь.
Просится еще одна перед ней – «Кто воюет на войне». М.б., с нее и начать работу в этой комнате, выходящей широким во всю стену окном на одну из главных улиц сожженного и уже остывшего Инстербурга.
–
19. IV М.И. – А.Т. Москва – п/п 55563
…Кажется, это будет первое за длительный срок письмо, которое скоро и прямо ответит на твое. Вчера Щур занес мне твое письмо (программно-теоретическое) и главу «В бане», а завтра уезжает Бек, любезно предложивший передать тебе вести из дому… Твое письмо требует ответа тоже литературно-теоретического.
…Часть общая будет состоять из одобрения твоей решимости и умения не только вернуться к оставленной вещи, но и блестяще ее дописать.
Не знаю: писала или говорила, или только думала про себя, что вещь должна пройти те этапы, что и война, и кончиться на ее конце. Ты взял в герои коренника, то есть лошадь, которая наиболее прочих везет, тянет. Нельзя было отыграться на том, что «ветер злой навстречу пышет» и что «не карты на столе». Фигура заметная и определенная требовала последовательной смелой и беспощадной определенности относительно себя. Вот почему, мне кажется, не мог ты недописать.
Но чего я не могла угадать – это новой манеры в изображении Теркина. Он вышел из центра событий, как из хоровода плясун, и вроде принимает участие в общем веселье, и в то же время смотрит на него со стороны.
Ты условно сравнивал такую его роль в берлинской главе с ролью нашего смоленского Глинки. Я поняла это сравнение (при всей условности его), но думала, что эта роль отведена Теркину только в этой главе. Но вот и «В бане» у него та же роль. Значит, так повернулась вещь в целом, и я начинаю все больше и больше ощущать необходимость такого твоего приема, радуюсь твоему мастерству. Мне кажется, что этот новый прием не предрешает отказа от возвращения к прежней форме изображения Теркина в гуще события как соучастника, а не анонима…
Теперь конкретно о новой главе. С точки зрения работы эта вещь безукоризненная; как и берлинская, она безупречна (тоже хоть щекой веди). Со стороны фонетической – она наиболее интересная во всем «Теркине», смелость и в то же время безукоризненная легкость
