союзного министра культуры Екатерины Фурцевой, о. Алипий стоял на балконе настоятельского корпуса. Зная о презрительном отношении министра к Церкви, архимандрит подчеркнуто не встречал визитершу и не общался с ней. Видимо, уязвленная этим, она с Успенской площади прилюдно обратилась к наместнику с вопросом:
— Иван Михайлович, разрешите узнать, как вы, художник, образованный человек, оказались здесь, в компании мракобесов?
— Вы, наверное, знаете, что я на фронте артиллеристом был и до Берлина дошел? — вопросом на вопрос ответил с балкона наместник.
— Допустим, знаю. Но тем более удивительно, что вы, советский человек, орденоносец, фронтовик…
— Так вот, — перебил министра в юбке о. Алипий, — дело в том, что мне под Берлином… оторвало. Так что ничего не оставалось кроме как уйти в монастырь.
В ответ Фурцева негодующе развернулась и чуть ли не бегом бросилась по Кровавой дороге вверх. За ней поспешила багровая от румянца свита. А о. Алипия немедленно затребовали в Москву для объяснений. Но тот заявил, что ему задали конкретный вопрос — почему он оказался в монастыре. Вот он и объяснил — на понятном для гостей языке. Удивительно, но и этот случай своенравному наместнику сошел с рук!..
А настоящую причину своего ухода в монастырь о. Алипий как-то объяснил Савелию Ямщикову: «Война была такой чудовищной, такой страшной, что я дал слово Богу: если в этой страшной битве выживу, то обязательно уйду в монастырь. Представьте себе: идет жестокий бой, на нашу передовую лезут, сминая всё на своем пути, немецкие танки, и вот в этом кромешном аду я вдруг вижу, как наш батальонный комиссар сорвал с головы каску, рухнул на колени и стал… молиться. Да-да, плача, он бормотал полузабытые с детства слова молитвы, прося у Всевышнего, Которого он еще вчера третировал, пощады и спасения. И понял я тогда: у каждого человека в душе Бог, к Которому он когда-нибудь да придет…»
Память о войне для отца наместника была свята. Однажды за завтраком он заговорил о гонителях православия:
— Они говорят — вы, мол, христиане все непротивленцы и психология у вас, рабов Божиих, рабская: всё, мол, щеки подставляете, и толку от вас никакого! Так я им в нос одну штуку сунул!
Он вышел из комнаты, но тут же вернулся с небольшим пакетом и вынул из него пробитое пулей и обагренное кровью Евангелие:
— Я им говорю — вот наше христианство!.. Это мне из Сибири привезли — как великую святыню последней вой- ны. Говорят, под Сталинградом человек погиб. Евангелие у сердца носил. Вот она — кровь, за ближнего пролитая… Такое Евангелие надо в алтаре хранить.
Непримиримый воитель во имя веры, строгий и внимательный в практических делах («глазастый, зубастый и когтястый», как сказал о нем старец Симеон), о. Алипий мог быть и другим — безгранично добрым, внимательным, участливым. В 2004 году были обнаружены многочисленные письма, поступавшие на его имя с просьбами о помощи — не только духовной, но и материальной. Писали со всех концов СССР и даже из-за границы. И на каждое такое письмо был дан ответ. На многих конвертах сохранились пометки монастырского казначея архимандрита Нафанаила — какая именно сумма выслана нуждающемуся. «Сколько Вы добра делаете людям, за что никогда нельзя Вас забыть» — под этими бесхитростными словами благодарности о. Алипию могли бы подписаться очень и очень многие.
Во время своего наместничества о. Алипий усердно заботился о монастыре. Именно при нем обитель, еще в конце 1950-х выглядевшая, по слову Савелия Ямщикова, «как романтическая руина», приобрела тот цветущий ухоженный вид, который сохраняет по сей день. Во многих работах наместник и сам принимал участие — ведь он был опытным реставратором. Продолжал о. Алипий заниматься и иконописью. А еще он собрал прекрасную коллекцию живописи, «русскую» часть которой в 1974-м подарил ленинградскому Русскому музею, а «европейская» уже после его смерти была передана в Псковский музей-заповедник.
В 1967 году, когда в монастырь поступил о. Иоанн Крестьянкин, наместнику было 53 года. Тяжелая пора первой половины десятилетия не прошла для бывшего артиллериста даром — он перенес уже два инфаркта.
Число братии в конце 1960-х годов составляло 58 человек — 4 архимандрита, 2 схиархимандрита, 5 игуменов, 1 иеросхимонах, 15 иеромонахов, 1 архидиакон, 10 иеродиаконов, 3 диакона, 1 схимонах, 6 монахов, 2 инока и 8 послушников. В самых почтенных летах находился столетний схимонах Варсонофий (Середа, род. 1868), участник Русско-японской и Первой мировой войн, а затем насельник Глинской пустыни; самым молодым был двадцатилетний диакон Иоанн (Сологуб, род. 1949). Кроме наместника, монастырь в конце 1960-х годов населяло множество легендарных подвижников благочестия. Среди них были и маститые старцы, помнившие еще дореволюционные времена, и относительно молодые тогда, но уже успевшие всякого повидать люди. Многие из братии были участниками Великой Отечественной войны, пришедшими в монастырь в 1940–1950-х годах по обету. Так, архимандрит Иероним (1905–1979), схиархимандрит Паисий (1924–2000) и монах Дионисий (1918–1998) на фронте были тяжело ранены, иеродиакон Анатолий (1905–1986) в бою потерял кисть левой руки. Некоторые монахи закончили военную службу в высоких званиях: игумен Савва (1909–1984) встретил Победу полковником, а инок Константин (род. 1917) — подполковником. У некоторых на войне погибли дети (у иеромонаха Никона — оба сына-офицера). Многие прошли и через лагеря — схиархимандрит Агапий (1881–1979), иеродиакон Ксенофонт (1900–1982), архимандрит Феофан (1913–2001). Схиигумен Онисифор (1885–1980) и иеромонах Питирим (род. 1879) арестовывались дважды. Архиепископ Андрей (Сухенко, 1900–1973) побывал в заключении в 1937–1946 годах и совсем недавно, в 1961–1964, при Хрущёве, ему дали срок за сопротивление закрытию храмов в Черниговской и Сумской епархиях.
Наряду с людьми относительно простых судеб были среди монахов и те, чей путь в обитель был долгим и непрямым. Так, иеромонах Филарет стал трудником в Глинской пустыни в тринадцатилетнем возрасте, в 1896-м. Затем участвовал в Первой мировой войне, в 1918–1920 годах воевал на стороне белых, эвакуировался из Крыма в составе Русской армии П. Н. Врангеля. Жил в Турции, Сирии, Египте, Тунисе, Франции; в Советский Союз переехал в 1947 году и через два года стал послушником в Псково-Печерском монастыре, где в 1954-м принял постриг. В эмиграции долгое время находился и епископ Сан-Францисский и Калифорнийский Феодор (Текучёв, 1908–1985), вернувшийся на Родину в 1956-м, а в монастыре подвизавшийся шесть лет спустя. Игумен Софроний в 1917–1960 годах жил с родителями в Китае, по прибытии откуда сразу же поступил в монастырь. Схимонах Афанасий в миру был капитаном торгового флота, архимандрит Сергий — сначала машинистом паровоза, а затем стеклодувом.
Были среди братии такие, которые безусловно почитались всеми как духовные столпы, на которых держалась обитель. Ризничий и библиотекарь монастыря архимандрит Серафим (в миру Аркадий Иванович Розенберг, 1909–1994), по происхождению наполовину латыш, наполовину русский, поступил в монастырь в 1932-м и провел там 62 года. Его келия находилась в отдалении от братского корпуса, через стенку
