Она почувствовала, как на глаза вновь наворачиваются слезы и подумала, что никогда больше не сможет быть счастливой. Сердито комкая письмо, она прошептала:
– Я заберу тебя, Михель. Чего бы мне это не стоило, я вытащу тебя оттуда, обещаю!
* * *
Болезнь оказалась настолько серьезной, что Лили не узнавала ни отца, ни Франца, которые вернулись на следующий день. Мечась в лихорадке, она бредила и один раз даже метнулась к окну в отчаянной попытке сбежать из дома. После того, как кризис миновал, она целую неделю была так слаба, что не могла даже сидеть. Отец каждый день дежурил у ее постели, но она не могла ни говорить с ним, ни даже смотреть на него.
Лишь однажды, когда она только очнулась, а он сидел рядом, измученно глядя на нее, она спросила его срывающимся голосом:
– Зачем?
С глазами, полными слез, он покачал головой:
– По-другому было нельзя, Лили, – тихо сказал он, а потом еще долго пытался что-то ей втолковать. Говорил о судоходной компании, об инвесторах и сорвавшихся сделках, о репутации семьи, но она уже не слушала. Ничто из этого не объясняло, почему он отдал своего сына чужим людям.
К ней заходил и Франц, но она сразу же выгнала его из комнаты, крича, что никогда больше не станет с ним разговаривать. Она прекрасно знала, что именно он подтолкнул отца к этому решению – сам Альфред никогда бы так не поступил.
Они долго не могли решиться рассказать обо всем Зильте. Но в какой-то момент Альфред собрал дорожную сумку и поехал к ней, на море. Он сказал, что не вынесет, если жена вернется, ни о чем не подозревая, а вместо Михеля ее будет ждать пустая комната. Он хотел поговорить с ней наедине, вдали от дома.
Лили с нетерпением ждала прибытия матери, целых два дня бродила по дому, не находя себе места. Но реакция Зильты разительно отличалась от той, какой она ожидала от нее. Лили думала, что мать будет гневаться, что она поставит мужу ультиматум, пообещав уйти, если он не вернет Михеля. Но она не сделала ничего из этого.
Она вообще ничего не сделала.
Женщина, которая вышла из кареты два дня спустя, была незнакома Лили. Бледная и рассеянная, она, казалось, была не в себе, и лишь потом Лили поняла, что мать находилась под воздействием сильных лекарств. Ослабев после долгого пути, она сразу же поднялась к себе. А когда Лили, наконец, допустили до нее, Зильта не сказала ничего из того, что, по мнению дочери, должна была.
Бледная и измученная, мать сидела в кресле. Чашка дрожала в ее руке, голос был слабый, как пламя свечи.
– Лили, я понимаю, что тебе тяжело. Но ты ведь знаешь отца. Он хотел этого не больше нашего, но не мог поступить иначе. – Зильта помедлила. – Может быть, они правы, и так будет лучше для всех. Я часто думала о том, насколько это неправильно – что он должен сидеть взаперти, что мы прячем его ото всех. – Ее взгляд терялся в пустоте. – Он ведь часто оставался совсем один, – пробормотала она. – И ни разу в жизни не играл с другими детьми, только подумай! Когда я увидела мальчиков Евы, которые гонялись друг за другом по саду, я подумала, какие мы все-таки эгоисты. Мы оставили Михеля при себе, потому что любим его и не хотим расставаться, но есть ведь другие места, где он мог бы быть счастливее.
– Но мы нужны ему! – изумленно воскликнула Лили. В голове не укладывалось, что мать может так говорить.
По щеке Зильты скатилась слеза. Она кивнула.
– Я знаю, – сказала она. – И он нам нужен. Но рано или поздно это должно было случиться. Я всегда знала, что он не останется с нами навсегда. Твой отец и так сделал больше, чем кто-либо другой. Он не отнял его у меня в младенчестве, несмотря на все правила, несмотря на мнение врачей. Пойми, детка, твой отец не может рисковать всем только ради того, чтобы мы с тобой были счастливы. И к тому же – они с Францем никогда бы не отдали его в плохие руки. Это хороший приют и, когда он немного привыкнет, мы сможем его навещать.
– Но это совсем не то же самое! – возмутилась Лили. Голосом матери с ней снова говорили отец и брат.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Внезапно Зильта согнулась, прижав руку к животу.
– Мне нужно лечь!
Видя искаженное болью лицо матери, Лили испуганно вскочила и позвала горничную.
* * *
Лежа в постели в ожидании, когда начнет действовать лекарство, Зильта, наконец, дала волю слезам, которые сдерживала все это время. Словами, обращенными к дочери, она на самом деле пыталась успокоить и себя. Она до последнего не верила в случившееся, потеряла сознание, когда Альфред обо всем рассказал ей. А потом, очнувшись, едва не обезумела от боли и ярости. Но, зная Альфреда лучше, чем кто-либо другой, видя в его глазах слезы, которые он даже не мог выплакать, она быстро остыла.
– Порой приходится делать то, что разбивает тебе сердце, – сказал он после того, как объяснил ей все.
Она не могла на него обижаться – только не теперь, когда она узнала, насколько трудно ему далось это решение. На первом месте для него всегда было благополучие семьи, которое возможно лишь до тех пор, пока процветает фирма. К тому же, в судоходную компанию он вложил все свое время и силы, она была делом его жизни. Так что она хорошо понимала, почему он пошел на это, понимала, что другого выхода не было. Она лежала в тишине своей спальни, наблюдая, как по стенам ползут тени и размышляя о том, выдержит ли она бремя жизни теперь, когда у нее отняли маленького сына.
* * *
Позвав на помощь Лизу и с ее помощью уложив мать в постель, Лили тихо прикрыла за собой дверь. Пару мгновений она стояла в коридоре, прислушиваясь к тишине дома. Отец и Франц ушли в контору. Михеля увезли, бабушка умерла. Дом совсем опустел.
Мать точно не встанет сегодня с постели. Внезапно решившись, Лили сбежала по лестнице и надела пальто. Холодный воздух, словно пощечина, привел ее в чувство. По щекам катились слезы. Зильта была ее последним, единственным упованием, а теперь… Неужели она просто смирилась с тем, что Михеля увезли? Как она могла? Лили перестала что-либо понимать, она знала только, что особняк перестал быть для нее домом, что мир навсегда изменился для нее, и теперь она не представляет, где искать свое место в нем.
* * *
Йо казался озадаченным, когда – в расстегнутой рубашке и с книгой в руке – открыл ей дверь.
– Что ты здесь делаешь в такое время? – удивленно спросил он.
Не дав ему договорить, Лили обняла его и начала целовать. От него пахло пивом и сигарами, городом и гаванью, всем тем, о чем она мечтала и чего иметь не могла. Ее поцелуй был страстным и требовательным, и Йо сразу понял, к чему он призывал. Он пинком захлопнул за ними дверь и на руках отнес ее на кровать, ни на секунду не прерывая поцелуев. Она стянула с него рубашку, а он принялся торопливо расстегивать ее платье. Оба тяжело дышали, спеша освободить друг друга от остатков одежды. Ему никак не удавалось расшнуровать ее корсет, и он наполовину разорвал его, а она, в свою очередь, нетерпеливо потянулась к его ремню.
Им пришлось ждать слишком долго. Желание копилось неделями, и теперь, когда оно, наконец, вырвалось наружу, все словно замедлилось. Когда Йо начал целовать ее шею, спускаясь к груди и царапая ее щетиной, Лили вдруг почувствовала, как ее захлестывает горячая волна такой силы, что на мгновение она перестала дышать. Отдаваясь этому водовороту, она упала на кровать, утягивая за собой Йо. Стыд и раскаяние, общественные нормы, грех и добродетель – все, что ей когда-либо говорили о плотской любви, растворилось в пучине страсти. Даже во сне Лили не могла представить что-то подобное – боль и желание одновременно. Она потерялась в наслаждении, мыслей не было, она не видела вокруг себя ничего, кроме него.
* * *
Когда все закончилось, на смену страсти пришла уютная тишина. Они лежали рядом, укрывшись одеялом, голова Лили покоилась на груди Йо, его рука обвивала ее талию, поглаживая живот. Огонь погас, и в маленькой квартирке стало почти темно.
