– А на этот раз, я так понимаю, наркотик вышел отменный? – прищурился Альцедо, молчаливо подпирая стену.
– Отменный. Я больше не в состоянии воспринимать ее трезво – мне нравится в ней все. Она невероятная, Альцедо. Умная, проницательная, смелая… В день знакомства у меня не поднялась рука вколоть ей силентиум, потому что перед тем, как потерять сознание, она шикарно врезала мне в переносицу! А людей, которым это удавалось, я могу пересчитать на пальцах одной руки. Я уже тогда чувствовал, что она достойна большего, чем инъекция препарата, стирающего память. А потом… До сих пор не до конца верю, что она в одиночку расправилась с двумя вооруженными ублюдками, разбила машину, в которой ее попытались увезти, и выбралась невредимой из мясорубки, из которой выбраться практически не было шансов. Когда это проделывает кто-то из десульторов, воспринимаешь это как нечто само собой разумеющееся. Но когда это совершает семнадцатилетняя девочка, которая до того ни разу в жизни не держала в руках оружие и не дралась насмерть, в голове не остается ничего, кроме немого восхищения и желания предложить ей работу в Уайдбеке, – восторженно подытожил я.
Альцедо оторвался от стены, которую неподвижно подпирал все это время, сел рядом и, отбросив на спину ворох золотых кудряшек, спросил ангельским голоском:
– Кристиан Габриэль Фальконе-Санторо. Почему бы тебе просто не вернуться в тот город и не трахнуть ее? Может быть тогда все это дерьмо, разъедающее твой мозг, поутихнет и перестанет так бурлить?
* * *
Бесконечно долгую минуту я не мог произнести ни слова. Одна часть меня в ответ на это предложение начала потирать потеплевшие ладони, другая – ни с того ни с сего захотела влепить Альцедо затрещину.
– Не поутихнет.
– Сколько времени ты уже не трахался а? После Катрины у тебя кто-нибудь был?
– Дело не в сексе. Верней, не только в нем.
Черт. Я мучительно соображал, как объяснить Альцедо то, чего он еще никогда не испытывал? Как рассказать слепому о радуге? Как описать глухому Токкату и фугу ре минор[36]?
– Ты прав, я хочу ее. Хочу делать с ней то, чего еще никто не делал. Хочу чтобы утром она краснела только об одном воспоминании о том, что было ночью… Но ее тело – это не первый пункт в списке того, чем я хочу обладать. Я хочу ее душу, ее сердце, ее мысли, всю ее без остатка, включая ее проблемы и фобии, болезни и странности. Хочу быть центром ее Вселенной. Знать каждую секунду, что она думает обо мне, нуждается во мне, как в кислороде. Быть для нее наркотиком, без которого она не сможет жить. Чтобы нити, связывающие нас, завязались в такие узлы, что ни развязать, ни разрезать…
– Ни фига себе, Крис, – Альцедо смотрит на меня так, словно у меня только что вместо головы выросло дерево. – Испытывать столько дерьмовых ощущений только потому, что рядом нет девочки, которая краснела бы от смущения и делилась своими фобиями? О небо!
Меня передернуло от его формулировок, но возразить, по большому счету было нечего.
– Что ты будешь делать со всей этой дрянью?
– Для начала попытаюсь выжечь силентиумом все остаточные реакции на нее. И надеюсь, это сработает.
Альцедо садится за стол, распахивает металлический бокс и вытаскивает ампулу, полную красной, как вино, жидкости. Я протягиваю ему руку.
– Я тоже, – говорит он.
Несколько секунд мы безотрывно смотрим друг на друга. И я знаю, о чем думает он, а он знает, о чем думаю я. О том, что будет, если силентиум не сработает.
– Так что там с побочными? – спрашиваю я, застегивая рукав.
– Забудь все, что я наплел. Возможны только сонливость, ухудшение аппетита и яркие сны. Все эффекты бесследно исчезают после отмены.
* * *
Я сидел на силентиуме уже месяц. Месяц, полный опасений и надежд. Каждое утро начиналось с инъекции. Аппетит исчез напрочь – пришлось настроить себе электронные уведомления о приеме пищи, потому что без них я мог не вспомнить о еде целый день. Ко всему прочему, меня начало преследовать постоянное неотступное желание спать: вместо шести часов в сутки теперь приходилось тратить на это занятие по десять-двенадцать часов, но, черт возьми, кажется, и этого было мало. А засыпая, я практически каждую ночь видел пугающе реалистичные сны – сны, которые заставляли меня просыпаться в холодном поту.
Я был готов на что угодно в надежде, что однажды это тело перестанет встряхивать при одной только мысли о Лике. Что однажды я проснусь и обнаружу, что она – всего лишь человек, всего лишь один из семи миллиардов, что ее имя – всего лишь слово из четырех букв и что все, что нас связывает, – это угасающие реакции мозга человека, чья душа уже давно покинула этот мир.
Альцедо обещал мне, что эффект будет и не заставит себя ждать. Так оно и вышло. Уже через несколько дней приема я с трудом вспомнил имя той женщины, которая приходилась Феликсу матерью. А еще через неделю обнаружил, что не могу вспомнить имена и лица приятелей Феликса, важные для него события, воспоминания о тех местах, где он побывал, – все то, что раньше кружило в мыслях утомительной каруселью. Груз воспоминаний стремительно уменьшался под действием силентиума. Он работал. Но…
Святые Небеса!
Едва справляясь с нарастающей паникой и разочарованием, я начал медленно осознавать, что моя тяга к Лике не становится меньше. Воспоминания Феликса превратились в пепел, но те пугающие желания, от которых я так отчаянно пытался избавиться, – остались со мной. Голос, звучащий в голове и призывающий вернуться в ее город (и будь что будет!), не стал тише. Сны не стали реже. И – самое обескураживающее – она не стала казаться мне ни на йоту менее восхитительной, чем казалась в день моего отъезда.
Я проснулся от громкой барабанной дроби в дверь. С трудом вылез из кровати, натянул футболку и штаны и пошел открывать.
На пороге стоял Альцедо и чуть ли не трещал по швам от радости, размахивая увесистой упаковкой «Карлсберга».
– Угадай, что! Угадай! Это потрясающе!
– Ты сделал эпиляцию зоны бикини, – зевнул я и поплелся на кухню за стаканами.
– Дуралей, – хохотнул брателло. – Сегодня я сел в вертолет и – Ave Maria! – прокатился над Альпами. И мой завтрак остался на своем месте, даже когда земля качнулась и ушла из-под ног. Если ты понимаешь, к чему я клоню. Я чист, fra! Силентиум сработал! А… У тебя как дела? – добавил он, буравя меня глазами-сапфирами.
Блондинка живо вскрыла бутылку и начала наливать пиво в стакан. Крышечка упала на пол. Я смотрел, как та катится по полу, выписывая идеальный полукруг…
Призрак Феликса покинул меня. Все, что он знал о Лике, все что он чувствовал к ней, – истлело в сиянии силентиума, но…
