аргументация таковой осталась в русле привычных оппозиций чистоты и нечистоты и тому подобных тезисов, сопровождавших и прежних лагерных арестантов.
В довесок к достижению военных целей, при помощи концентрационных лагерей британцы стремились реализовать и прежние стремления к перевоспитанию неблагонадежных социальных элементов. Так что неудивительно, что во главе подавляющего большинства южноафриканских концлагерей стояли не погрязшие в насилии генералы, но гражданские чиновники, плоть от плоти устоявшейся традиции лагерной концентрации подозрительных элементов колониального общества. Да и само колониальное начальство с готовностью проводило параллель между военными концентрационными лагерями и предшествующими попытками интернирования, призывая на помощь в организации и управлении будущей южноафриканской лагерной системой подполковника Томсона и прочих «лагерных экспертов», набивших руку в Индии и гордившихся «аналогичным успешным опытом с чумными и голодными лагерями»[513]. Колониальной администрацией даже был созван специальный комитет, призванный инспектировать лагеря на предмет здравоохранения, санитарии и проведения разъяснительно-воспитательной работы с задержанным контингентом; словом, все было исполнено в лучших традициях всевозможных высоконачальственных «защитников обездоленных» в работных домах и трущобах метрополии[514]. Итак, привычные процедуры по надзору и контролю над социально и расово подозрительными и дегенеративными элементами сообщили известный вектор развития будущей системе южноафриканских концентрационных лагерей. Таким образом, соглашаясь с Ханной Арендт, считающей концентрацию бурского населения предтечей печально известных лагерных систем XX века, одновременно с тем следует заметить, что сами лагеря в Южной Африке являлись продуктом имперского сознания века девятнадцатого, наделенным характерным букетом бесчеловечной риторики и пафоса гуманистической заботы. Провозгласив наступление нового века политического насилия и тотальных войн, британские лагеря все же остались укоренены в традициях индийского прошлого.
Британские и советские лагеря: сравнительный разбор
Британия, родина либеральной мысли, породила тем не менее также и лагеря. Такова наша реальная история, которой еще предстоит всерьез заняться – как историкам империи, которые частенько отмахиваются от нашего неприглядного лагерного прошлого, так и историкам советской эпохи, поскольку такой подход позволяет рассматривать ГУЛАГ в более глобальном контексте. С помощью детального сравнительного анализа следует ответить на два главных вопроса: во-первых, каким образом опыт британской лагерной системы XIX столетия повлиял на дальнейшее развитие лагерей в Советском Союзе и Третьем рейхе? Существовала ли непосредственная кадровая и политическая преемственность между имперской и тоталитарной системой? Во-вторых, какие структурные параллели существовали между лагерными системами различных режимов? Каким образом в лагерных системах разных государств адаптировались базовые идеи социально-политических угроз, преступности и исправления преступников в системе снабжения и в целом организации жизнедеятельности лагерей?
Детальный сравнительный анализ лагерных систем (к которому историки пока лишь подбираются) неизбежно требует оговорок о серьезных различиях – скажем, между британскими и советскими лагерями (как и немецкими, китайскими и прочими), а также о различиях между лагерями даже внутри единой государственной системы. Очевидно, что британские каторжные лагеря и временные лагеря для зараженных чумой или голодающих имеют ряд важных различий, пусть все они и мотивировались одними глубинными установками. Аналогичным образом различались и условия пребывания в ГУЛАГе в зависимости от времени и места: при Ленине или Сталине, на каторжных работах в Сибири или в какой-то обычной исправительной колонии, и так далее. То же относится и к нацистской Германии: лагерная система 1933–1938 годов предложит куда более щедрый материал для сравнительного анализа, чем газовые камеры в Освенциме, ставшие скорее радикальным примером обширной системы немецких лагерей, нежели ее нормой[515]. Сама история требует, чтобы мы с особым вниманием проходили каждый ее поворот и перекресток; но историк и сам постоянно рискует оказаться в незавидном положении не узнавшего типичный для разных исторических путей поворот. В такой ситуации, пожалуй, полезно было бы расширить «круг подозреваемых», перейдя от привычных сопоставлений системы ГУЛАГа и нацистских лагерей к, скажем, системе лаогаев – тюремных ферм и колоний в КНР, или нынешним «ГУЛАГам» в Северной Корее.
При таком подходе удобное и привычное различение на «либеральных» (вроде Британии) и «авторитарных» (СССР) может зазвучать по-новому, порой даже меняя своих адресатов. Подобный анализ также поможет глубже понять культурные и материальные предпосылки развития современных лагерных учреждений.
Непосредственные связи
До 1920-х годов, говоря о «концентрационных лагерях», комментаторы и политики зачастую подразумевали колониальные лагеря Британской империи. Все газеты мира писали об Англо-бурской войне, разнося тем самым семена будущих лагерных систем. На региональном уровне война спровоцировала качественные изменения в южноафриканских колониальных режимах; конечно, европейские державы конкурировали между собой за колониальное господство, но в то же время их связывали отношения взаимного партнерства [Lindner 2010]. Так, немецкая делегация внимательно ознакомилась с лагерями англичан в Южной Африке, и через пару лет Германия уже развернула свои собственные, где затем истребляла племена нама и гереро[516] (1904–1905). Ну а кайзеровские колониальные лагеря, в свою очередь, «вдохновили» нацистские лагеря 1930-х годов; впрочем, это – тема отдельного обстоятельного исследования [Hull 2005; Erichsen and Olusoga 2011; Kreienbaums 2019].
Британские лагеря, кстати, довольно часто приходили на ум политикам и идеологам Третьего рейха[517]. Можно вспомнить, скажем, характерную перепалку Германа Геринга с британским послом Невиллом Хендерсоном, когда нацистский лидер схватил с полки энциклопедию и вслух зачитал начало словарной статьи: «Konzentrationslager: впервые применен Британской империей во время бурской войны» [Henderson 1940: 21]. А спустя год уже сам Гитлер публично заявил о том, что именно англичане создали прецедент, когда «изобрели» концентрационный лагерь, «а немцы, – продолжал он, – просто прилежно выучили английские уроки» [Moore, 2010: 672].
Словом, очевидно, что журналистика и колониальные отношения между странами способствовали мировому распространению британского «новшества»[518]. Тем не менее историкам еще предстоит выявить конкретные пути, которыми британские идеи шли на службу более поздним политическим режимам. К примеру, предположения Ханны Арендт о преемственности, связывающей колониализм с насилием в XX веке, очень заманчивы, однако требуют дальнейших строго научных подтверждений (особенно в контексте советских лагерей)[519]. Для исследования глобальной родословной советского ГУЛАГа весьма плодотворным представляется анализ общественного резонанса, произведенного в царской России известием о концентрационных лагерях соперничающих колониальных держав. Первым же именно советским деятелем, публично высказавшимся по поводу лагерей, был Л. Д. Троцкий: он пристально следил за противостоянием в Южной Африке, так что, скорее всего, позаимствовал идею лагерей именно у англичан [Hyslop 2011][520]. Но так ли сильно влияет осведомленность в резонансных вопросах на реальные политические решения? На этот вопрос у исторической науки удовлетворительного ответа пока нет.
Изучая предположительную генеалогию и иные связи советской (как и любой другой) лагерной системы, все же не стоит преувеличивать роль британского «прецедента» до некоего образца для всех будущих лагерей. Куда большее влияние на становление системы ГУЛАГа оказали ярость Первой мировой войны и революционная повестка межвоенных десятилетий;
