к тому же, не считая борьбы за влияние в Афганистане, Россия довольно мало напрямую контактировала с британским колониализмом. Таким образом, изучая межкультурные и межгосударственные связи, не стоит также забывать и о коренных различиях в пройденном народами и государствами историческом пути.
Структурная преемственность
В дополнение к поискам (и вне зависимости от успешности таковых) конкретных лагерных «родословных» следует также уделить серьезное внимание исследованию общих закономерностей развития на уровне глубинных социополитических структур. Изучение британских лагерей выявило, как мы видели, целый ряд культурных предпосылок, роднящих британскую систему с советским ГУЛАГом и прочими лагерями. Лагерное снабжение и в целом обеспечение жизнедеятельности, упор на дидактическое и трудовое исправление, наказание и реабилитация, а также изоляция политических арестантов – вот, пожалуй, главные темы для сравнительного структурного анализа.
Как британские, так и советские чиновники действовали в парадигме трудовой идеологии, выкристаллизовавшейся на фоне общеевропейской индустриализации и развития фабричного производства. Отлаженная практика применения арестантского труда на крупных общественных работах в метрополии определила трудовую политику и индийских лагерей для голодающих или ссыльных: рабочий день арестанта начинался в семь утра, к полудню дозволялось передохнуть и перекусить скудным пайком, затем работы возобновлялись и продолжались уже до конца дня. Лагерные руки рыли каналы, трамбовали будущие магистрали и укладывали железные дороги – главный символ британского благосостояния; и все это – практически даром! Однако же лагерный труд нес и дидактическую функцию, так что, даже если работы не было, она все равно была: скажем, в голодных лагерях в Индии обитателей заставляли перетаскивать валуны из одной груды в другую – «ради блага самих же трудящихся»[521].
Дискурс трудовой реабилитации был весьма актуален и в южноафриканских лагерях, где помимо прочего ставилась также и цель подготовить заключенных к условиям современного, индустриального мира. Опираясь на индийский опыт, в африканских лагерях применяли «систему рабочих отделений», не позволявшую лагерным обитателям «попусту тратить время». Чернокожие африканцы попадали в тяжелейшие условия каторжных работ; белым африканерам (особенно женщинам и детям) приходилось несколько легче, а за работу порой даже немного платили. Женщины работали в швейных цехах, прачечных и убирали территорию и помещения, а юноши и мужчины «рыли, копали, драили, кололи <…> и выполняли иную необходимую работу»[522]. Труд и суровая дисциплина лагерной жизни, по выражению одного чиновника, были призваны помочь заключенным «не пасть жертвами современного мира»[523]. Уникальный расово-политический климат, исторически сложившийся в Южной Африке, весьма благоприятно влиял на плоды подобной социальной инженерии, особенно богатый урожай которой пришелся на время массовых бурских лагерей, где концентрировался «странный» контингент то ли полуцивилизованных, то ли полудиких людей, которые, несомненно, «отчаянно нуждались в попечении и руководстве»[524]. В общем и целом как британская, так затем и советская лагерные системы были одержимы созданием тотально дисциплинированной рабочей силы.
Итак, арестантам бурских лагерей зачастую приходилось не столь тяжко в сравнении с обитателями ГУЛАГа. Однако прочим британским колониям повезло в этом отношении куда меньше, поскольку их обитателям грозило скорее истребление, чем исправление. Наиболее яркий пример тому – голодные лагеря, где руководствовались расовыми предрассудками вкупе с капиталистическими убеждениями о вреде и недопустимости «дармовой» и «всеобщей» благотворительности. И так уже изможденные голодом бедняки вынуждены были отдавать себя фактически в рабство за мизерную пайку, что выливалось в массовые болезни и резкий скачок смертности. Вот, к примеру, выдержка из медицинского осмотра подопечных голодного лагеря в Броче[525]: «…состояние работников приближается к критическому. Молодые и здоровые при поступлении, они обратились в истощенные, еле передвигающиеся тени. Все осмотренные существенно потеряли в весе, и с каждым днем болезненная худоба лишь разрастается»[526]. Несомненно, умирающие от голода получали в лагерях известную поддержку, взамен, однако же, подвергаясь – по Солженицыну – «истребительно-трудовым»[527] работам[528].
Гольфо Алексопулос указывает, что тема питания и в целом снабжения в ГУЛАГе заслуживает пристального изучения; в этом отношении нелишним будет провести сравнение и с выделением пайков в британских лагерях. Так, скопированные с работных домов голодные лагеря переняли со всем прочим и главный «оплот дисциплины» – «обеденный час», в который заключенным раздавались пайки, дотошно соразмерные их рабочей продуктивности[529]. Стремясь изо всех сил сократить издержки на пропитание голодающих, лагерные начальники постоянно экспериментировали с размером порции, пытаясь нащупать минимум, «необходимый для поддержания жизни»[530]. Не жизни даже: то была какая-то «жизнедеятельность», голое функционирование биологического существования, нарочито отрезанное от какого-либо подобия уюта и здоровья. Критики клеймили лагеря помощи голодоморными приютами, «растягивающими смерть до процесса умирания, не дозволяя мучениям окончиться одним махом»[531]. Система штрафных пайков применялась и в африканских лагерях, причем порции политических заключенных были «до того неадекватны», что, по мнению ученого-диетолога Джона Холдейна, «без дополнительных средств пропитания [которые иногда можно было купить в лагерной лавке] голодная смерть наступала через пару месяцев (или ранее, в случае наличия сопутствующих заболеваний)»[532]. Открыв в лагерях торговые площадки и выплачивая заключенным грошовое жалованье, британские власти стремились сохранить видимость чинного и открытого капиталистического предприятия. Однако же, не считая вывески, гласящей об идеологических разногласиях, что в советских, что в британских лагерях присутствовало практически идентичное отношение к заключенным через призму труда и пайков.
Рис. 9.3. Типовой план концентрационного лагеря и лагерь «неугодных». Слева: Лагерь Амалинда Блафф в Ист-Лондоне (Капская колония) NASA. Free State Archive Depot, SRC vol. 38 [Государственный архив ЮАР]. Справа: Лагерь «неугодных» в Винбурге [Национальный архив Соединенного Королевства] TNA, CO 1069/215, 105. Также на внутренней стороне обложки в [Pakenham 1979].
Также внимания заслуживает медицинская помощь политическим заключенным и прочим «проблемным» обитателям лагерей. В типичном для новых политических реалий стремлении к тотальному порядку внутрисистемной организации, в британских и советских лагерях заключенные группировались в соответствии с их работоспособностью, социальным классом, политическими взглядами и тому подобными критериями. Чумные лагеря привнесли в систему отбора также и медицинский критерий, взятый в дальнейшем на вооружение и прочими лагерными учреждениями. Выше уже указывалось на сходство колониальных карантинных практик с их армейскими предшественницами, так что вовсе неудивительно, что для подавления народных волнений южноафриканские колониальные власти обратились к эпидемиологическим практикам сегрегации и изоляции. В соответствии с «рациональными и научными принципами», отточенными еще в XIX столетии, власти массово отправляли политически «неугодных» за колючую проволоку, где им, по разумению властей, предоставлялся шанс исправиться (рис. 9.3).
Концентрационные лагеря в Южной Африке задумывались одновременно и как центры оказания помощи, и как органы массового надзора и контроля. Как и в советском ГУЛАГе, самая суровая кара ожидала «политически неугодных»: «бунтовщиков», а с ними и «тех, кто не умел держать язык за зубами»[533], отдельно содержали
