— Я, конечно, не выгляжу стариком, но в Индии мне уже не побывать. А будь у меня деньги, я бы вновь съездил в Индию.
— Почему именно туда?
— Не в Антарктиду же. — Голубые глазки посверкивали. Он был доволен, что нашел собеседника. — Я там не бывал. Но я плавал на Оркнеи.
— Что‑то вроде кругосветного путешествия?
— Не совсем. Сам не пойму, что меня гоняло по свету. Но если мне нравилось место, я непременно пытался его обжить. Я не квакер и не болтун, у меня свой взгляд на мир.
Я кивал.
Мне было все равно, о чем он говорит. Меня устраивал фон — живой фон бессмысленной человеческой речи. Конечно, не так впечатляет, как океан, но все же…
— Почему в Индию?
Он хмурился:
— Страдание очищает. Еще лучше очищает вид чужих страданий. Я до сих пор радуюсь, что не родился индусом. Хорошо чувствовать свои мышцы, ступать по земле, знать, что завтра ты можешь поменять край, если он тебе разонравился. А индус рождается на мостовой и на мостовой умирает.
— И никаких других вариантов?
— Наверное, есть, но они исключение. — Он ухмыльнулся. — До сих пор рад, что я не индус. Ради такого ощущения стоило съездить в Индию, правда?
Я кивал.
— Страдание очищает. Человек, видевший Индию, мыслит уже не так, как человек, никогда не покидавший своего паршивого городишки.
— Наверное.
Взгляд Пана остановился на газетах, беспорядочно разбросанных по стойке бара.
— Многие, правда, не бывали в Индии. Конечно, это не криминал, — покосился он на меня, — но кругозор таких людей сужен. И таких людей, к сожалению, большинство. Они не знают, что с чем сравнивать, а потому не умеют ценить жизнь.
— Только поэтому?
Пан усмехнулся:
— Каждый день мы читаем о самоубийствах, да? А аварии на дорогах? Разве станет человек, видевший много страданий, мчаться на красный свет или стреляться на глазах у приятелей?
— Бывает такое?
— Еще бы! — Он вновь наполнил стаканчики. Он, пожалуй, не отдавал отчета, сколь справедливы его слова. — Только что писали об одном придурке. Собрал людей на пресс–конференцию и пустил себе пулю в лоб. — Пан колюче уставился на меня: — Почему он так сделал?
— Наверное, не бывал в Индии.
— Вот именно! — Пан обрадовался. — Вы умеете понять мысль. А смешнее всего то, что придурок, о котором я говорю, запросто мог смотаться в Индию, средств у него хватало.
— Боялся?
— Не знаю, — неодобрительно отозвался Пан. — Он давно числился в чокнутых. Десять лет просидел где‑то на задворках, а в банке у него росли проценты. Знаменитый человек, я заглядывал в его книги.
— Что значит десять лет на задворках?
— Ну, на задворках это и есть на задворках. Роскошная вилла в лесном краю. Никого к себе не пускал. Даже баб. Разве не придурок?
— О ком это вы?
— Слышали, был такой Барлингер?.. Нет, кажется, не так. — Он развернул одну из газет. — Да, точно, Беллингер… Здесь даже фотография есть.
“Господи! Господи! Господи! Господи!”
Мерзкий холодок пробежал по плечам.
Я забыл, что все это еще близко. Я даже опустил глаза, чтобы Пан не увидел их выражения. Скептически обозрев фотографию, он вынес окончательный приговор:
— По глазам видно — придурок. Такие не ездят в Индию.
Зато он бывал в Гренландии, подумал я. И сказал вслух:
— Я слышал о Беллингере. Знаменитый писатель. Выдвигался на Нобелевскую премию. Там, в газете, никакой ошибки?
— О! — удовлетворенно подтвердил Пан. — Можете убедиться.
Я взял газету. Пан не ошибся: имя Беллингера попало на первую полосу.
Больше того, в газету попало еще одно знакомое мне имя: доктор Хэссоп. Он проходил и как свидетель, и как старый приятель писателя. Просмотрев текст, я узнал, что весь роковой для Беллингера день доктор Хэссоп провел в компании с писателем и его новым литературным агентом. Не знаю, собирался ли доктор Хэссоп принимать участие в объявленной Беллингером пресс–конференции, но он постоянно находился при старике. Может, он что‑то такое чувствовал? Или сумел вытянуть из него что‑то важное? Одиннадцать лет молчания, и вдруг — пресс–конференция! О чем собирался Беллингер поведать миру?
В стенах отеля “Уолдорф–Астория” Беллингер тоже ни на минуту не оставался один.
Пресс–конференцию назначили на вечер, но журналисты уже с обеда толкались в отеле. Великий отшельник собирался нарушить обет молчания, это разжигало страсти. Правда, доктор Хэссоп и литературный агент Беллингера следили за тем, чтобы до пресс–конференции к старику никто не попал. “О чем Беллингер хочет сообщить прессе?” — “Узнаем вечером”. — “Как Беллингер чувствует себя?” — “Превосходно. Он даже позволил себе глоток виски”. — “Он пьет?” — “Беллингера можно отнести к умеренным трезвенникам”. — “А как с депрессией? Правда, что Беллингер страдает приступами депрессии?” — “Ноу коммент!” Доктор Хэссоп великолепно держался перед журналистами. И литературный агент поддерживал его. Вдвоем они отбили все предварительные атаки журналистов. Готовит ли Беллингер к изданию какие‑то новые вещи? Он что‑нибудь написал за годы затворничества? У него есть любовницы? Ну и так далее.
За пятнадцать минут до начала пресс–конференции в номере Беллингера раздался телефонный звонок. Старик сам снял трубку, но разговор не продлился долго. Если быть точным, разговора, в общем, и не было. Кто‑то произнес в трубку два или три слова. Беллингер даже не ответил. Он аккуратно опустил трубку на рычаг, подошел к письменному столу, выдвинул нижний ящик и что‑то из него достал. Доктор Хэссоп и литературный агент стояли у окна, обсуждая какую‑то новость. Когда прогремел выстрел, им осталось лишь вызвать врача и полицию. Беллингер застрелился из старого немецкого “вальтера”.
Что это был за звонок?
Беллингер начал разговаривать по телефону?
На вилле “Герб города Сол” он не позволял себе этого.
4
“Господи! Господи! Господи! Господи!”
Я вытащил Джека Берримена с острова Лэн, а Джек вытащил меня из бэрдоккской истории. Мы много раз рисковали, но поддерживали друг друга. А вот старику Беллингеру, насколько я мог судить, не на кого было опереться. Вообще, что надо услышать по телефону, чтобы, повесив трубку, не раздумывая, пройти к столу, вытащить пистолет и пустить пулю в лоб, не обращая никакого внимания на людей, которые, может быть, могли помочь ему?
К черту! Я ничем не хотел забивать голову.
Я устал от вранья; я сам не раз прикладывал руку к вранью.
Я чувствовал, что вокруг Беллингера теперь забушует океан вранья. Я даже с Паном не встречался двое суток — валялся на пляже, благо, вновь появилось солнце. Но потом резко похолодало, и я появился у Пана.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
