В начале 60-х на смену штанам пришла пещерная борода Хемингуэя, затем подростковое нытье Сэлинджера, музыка Beatles и Rolling Stones. Но для тех, кто воображал себя вершиной этой пирамиды, паролем стало непроизносимое словечко «экзистенциализм». А поскольку немецкое крыло этого философского движения лежало за семью печатями, наши взгляды обращались в сторону Франции. Франция была центром нашего духовного паломничества, хотя полвека спустя это звучит немного странно. Но это не был обман нашего затуманенного цензурой зрения, а лишь несколько запоздалое, через призму толщиной в световые годы, отражение реальности: послевоенная Франция действительно была интеллектуальным фокусом мира – может быть, последний раз в своей истории. И главными героями этой интеллектуальной драмы, своего рода «Гибели богов», были светила литературы и левого политического фланга Жан-Поль Сартр и Альбер Камю, чья тесная дружба переросла в не менее знаменитую вражду.
С тех пор слово «экзистенциализм» стало историческим курьезом, а фигуры Сартра и Камю несколько померкли, причем в случае Сартра – еще при его жизни. Теперь они нам в каком-то смысле возвращены: в издательстве Чикагского университета вышла книга Роналда Аронсона, профессора университета Wayne State в Детройте, под названием «Камю и Сартр: история дружбы и ссоры, положившей ей конец».
Это были, казалось бы, люди, категорически не похожие друг на друга. Жан-Поль Сартр, в чьем облике даже близкие друзья всю жизнь подмечали нечто земноводное, был аристократом если не крови, то духа, отпрыск цвета эльзасской интеллигенции, выпускник элитарной Ecole Normale Supérieure. Он стал блестящим драматургом, прозаиком и одним из крупнейших философов своего времени, но в первую очередь – духовным знаменосцем левого движения и одно время даже марксистом, хотя никогда не был членом коммунистической партии. По складу характера это был типичный кабинетный ученый, и все его революционные подвиги были совершены в парижском кафе, в кругу точно таких же головоногих персонажей, в присутствии вечной спутницы и соратницы Симон де Бовуар.
Корни Альбера Камю были, выражаясь по-советски, чисто пролетарскими. Кроме того, он родился не во Франции, а в Алжире и всегда считал именно эту страну своей родиной, храня ей верность в самые трагические для нее времена. Он был одним из миллионов алжирских французов, племени, которое получило прозвище pieds-noirs, «черноногих» – провинциалов по определению. Внешне контраст с Сартром не мог быть более разительным: в Камю всегда было что-то от киногероя, вплоть до внешнего сходства с голливудским актером Хамфри Богартом. Эта разница распространялась и на тип поведения – Сартр был мобилизован в начале войны, попал в немецкий плен, но, возвратившись, обосновался в своем кафе и занимался там философским и художественным творчеством, достаточно отвлеченным от сиюминутной мрачной реальности. Камю в 30-х годах вступил в алжирскую коммунистическую партию, но очень скоро ее покинул. В годы войны он эвакуировался из Алжира в Париж и стал видным деятелем французского Сопротивления, редактором его газеты Combat.
Они познакомились в Париже в июне 1943 года, когда Францией правил пронацистский режим Виши, на премьере пьесы Сартра «Мухи». К этому времени они уже хорошо знали друг друга заочно – Сартр высоко отозвался о романе Камю «Посторонний», а сам Камю, на своей алжирской периферии, был исключительно хорошо осведомлен о литературной жизни метрополии и писал рецензии на произведения Сартра. Так было положено начало дружбе века, которая, вместе с завершившей ее ссорой, стала эмблемой целой эпохи. Вот что пишет о ней Роналд Аронсон:
...
Это захватывающая история. Почему же никто не поведал ее во всей полноте раньше?.. Одна из причин заключается в том, что это стало возможно только сейчас. Сейчас доступны материалы – биографии, научные издания текстов, внимательные прочтения различных произведений… – которые позволяют нам понять, что же между ними произошло. В ретроспективе сейчас есть возможность обратиться к этому вопросу, проблеме их отношений, и заглянуть под защитный покров, куда ее поместила большая часть их биографов…
Но этот рассказ ожидал не только накопления материалов. Была более существенная причина, мешавшая нам увидеть то, что между ними произошло, – сама холодная война. Предъявляемое ею к каждому требование встать на одну из сторон в схватке добра со злом превратила их конфликт в «миракль», средневековую пьесу с моралью. Если один из них был прав, то другой по необходимости был неправ, и история в результате становится не очень интересной. Нет ничего удивительного в том, что никто не имел побуждения рассказать об этом правду.
Мне еще предстоит сказать, почему я не могу согласиться с такой трактовкой этого эпизода, но я, вместе с автором, не сомневаюсь, что время разобраться в этих отношениях наступило.
Имена Сартра и Камю, как я уже упоминал, объединяются под общим ярлыком экзистенциализма, философского направления, хотя в академическом смысле философом из этих двух был только Сартр. Здесь незачем углубляться в тонкости, но надо отметить, что оба были атеистами и считали, что у человека нет ничего, кроме короткого осознанного существования, Г existence, со всех сторон окруженного небытием, и что только на этом отрезке человек может совершать свой жизненный выбор. Сартр посвятил анализу этой ситуации толстый и малодоступный том под названием «Бытие и ничто», а Камю излагал свои взгляды в форме пространных эссе. У того и у другого эта тематика была центральной и в художественных произведениях: проблеме нравственного выбора в условиях тоталитарного гнета и отсутствия загробного воздаяния посвящен главный роман Камю «Чума», действие которого происходит, конечно же, в Алжире.
И у Сартра, и у Камю эта философия обретает отчетливо героические черты, но, как мы в скором времени увидим, это были совершенно разные формы героизма, даже полярно противоположные.
Так или иначе, дружба этих двоих незаурядных людей, столь близких по взглядам и темпераментам, поначалу производила впечатление предначертанной на небесах, хотя в небеса они, конечно, не верили. Для Сартра Камю как художник был ровней Кафке и Хемингуэю, перед которыми он преклонялся, а Камю восхищался философской глубиной своего блистательного друга. Вспомним также, что оба были тесно связаны с левым движением, преобладавшим в интеллектуальной жизни Франции, и в то же время критически относились к коммунистической реальности Советского Союза и его сателлитов. Правда, у Сартра порой проскальзывала мягкая издевка в адрес своего философски неотесанного друга, а Камю это задевало, и он платил сторицей. Но это были мелочи, не нарушавшие радикально общей картины. Ссора, когда она действительно разразилась, стала тотальной и непоправимой, и в ее основе лежали самые центральные принципы человеческого поведения.
В 1951 году Камю опубликовал одно из своих длинных эссе, книгу под названием «Бунтующий человек». Ее центральный тезис может показаться сегодня, через полстолетия ожесточенных споров, довольно тривиальным. Камю утверждал, что истинный бунтовщик – это не тот, кто слепо принимает догматы идеологии, пусть даже самой революционной, а тот, кто находит в себе силы сказать «нет» несправедивости. Отсюда прямой путь – к борьбе с конкретной несправедливостью, а не с вселенской, ибо это и есть путь идеологии. «Ответственность перед историей освобождает от ответственности перед людьми», – иронизирует Камю, явно имея перед глазами духовную эволюцию многих из своего левого окружения, в первую очередь Сартра.
Я не буду вдаваться в описание ссоры, которая берет свое начало именно отсюда, но, чтобы понять ее смысл, надо обратиться к параллельному духовному пути Жан-Поля Сартра. Подобно Камю, Сартр бился в это время над проблемой нравственности и революции, которую вкратце можно сформулировать так: допустимы ли преступления против нравственности во имя ее высшего идеала, то есть всеобщей и окончательной справедливости, достижимой лишь посредством революции? Эта проблема стояла в центре внимания Сартра уже давно, и он посвятил ей пьесу под красноречивым названием «Грязные руки». К тому времени, когда Камю принял свое решение в пользу конкретных актов индивидуальной нравственности, Сартр принял свое, в пользу великой справедливости, на пути к которой преступления не только простительны, но часто и неизбежны.
Ссора между двумя властителями умов Франции, да и не только Франции, разыгрывалась на страницах малотиражных интеллектуальных журналов, но приковала к себе столь пристальное внимание, что эти тиражи на короткое время удвоились. Всех ее аспектов здесь не отразить, но одним из центральных пунктов стало отношение к колониализму. Сартр к этому времени видел в колониальном иге одно из величайших зол современной цивилизации, и это происходило на фоне жесточайшей национально-освободительной борьбы в Алжире. Камю был алжирцем, и его взгляд на эту проблему в любом случае не мог не отличаться от теорий кабинетного освободителя прогрессивного человечества.
