Кальпренед женился по литературной любви. Одна молодая вдова, увлекшись чтением его романов и имея достаточное состояние, объявила, что согласна выйти за него замуж с условием — Кальпренед обязуется закончить роман «Клеопатра», который бросил по причине ссоры с книгопродавцами. Условие было внесено в свадебный контракт. Как и жена Колете, жена Кальпренеда издавала стихи с той лишь разницей, что писала их сама, в том числе одно очень умное о вкусах и нравах своего времени.
Кроме романов «Кассандра», «Клеопатра», «Фарамон» и трагедии «Митридат», Кальпренед поставил на сцене «Брадаманта», «Жанну Английскую», «Кровавую жертву» и «Графа Эссекского».
Обратимся теперь к Скаррону, которого тогда называли «маленьким Скарроном» или «Скарроном безногим». Поль Скаррон, ставший известным не столько благодаря таланту, сколько удивительному богатству той, что стала его вдовой, был сыном советника верхней палаты, прозванного Скарроном-апостолом, поскольку постоянно ссылался на изречения апостола Павла. Поль Скаррон был недурен собой, разбирался в литературе и светских удовольствиях, отлично танцевал, как вдруг его увидели несчастным, убогим, едва передвигающимся, с трудом владеющим руками и языком, который он, однако, с большими усилиями старался употреблять с пользой. Происхождение недуга доподлинно неизвестно, одни говорят, что причиной стало лекарство, данное каким-то шарлатаном, другие утверждают, что, спасаясь от взбунтовавшейся черни в Мане, где он служил каноником, он бросился в холодную воду и она привела к параличу. Сам Скаррон в послании к г-же д'Отфор объясняет это падением с лошади, но он сохранил свой веселый характер несмотря на увечье, и куда бы его не приносили, он везде шутил, а при каждой встрече с аббатом Жиро просил найти невесту, но не слишком хорошего поведения, в частности для того, чтобы в трудную минуту излить на нее всю досаду. Надо сказать, что аббат действительно рекомендовал Скаррону несколько женщин такого сорта, но женился он все-таки на другой.
Скаррон стал не только благодетелем комедии, написав «Жоделё» и «Забавного наследника», не только любимцем коадъютора, которому посвятил свой «Комический роман», но и большим приятелем всех знатнейших лиц в Париже. Кроме комедий Скаррон сочинил и две пьесы — «Дон Жафе Армянский» и «Сторож над самим собой».
Как Скаррон предшествовал Мольеру, так Ротру стал предшественником Корнеля. И хотя Ротру был моложе Корнеля только несколькими годами, он опередил его и в комедии, и в трагедии; в комедии — «Кольцом забвения», в трагикомедии — «Клеаженором и Дористеей», в трагедии — «Умирающим Геркулесом». Поэтому Корнель называл Ротру своим отцом и наставником. А чтобы не быть свергнутым с пьедестала, Ротру после представления своей «Вдовы» поторопился, по нашему мнению рано, уступить первенство своему сопернику — это был человек, готовый на самопожертвование и мало заботившийся о славе.
Ротру был готов пожертвовать не только славой, но и жизнью. В то время, как он служил заседателем уголовного суда в Дре, опасная повальная болезнь поразила город — в день умирало до 30 человек. Мэр умер, губернатор бежал, а Ротру заменил обоих. В это время его брат, живший в Париже, прислал письмо, в котором убедительно просил Ротру приехать к нему, но тот отвечал, что его присутствие необходимо в управляемой им области и он останется до тех пор, пока будет считать это необходимым.
Богу угодно было наградить прекрасную жизнь этого человека спокойной, тихой смертью с венком поэта на голове и пальмой праведника в руке.
Что касается Пьера Корнеля, о нем можно сказать, что как автор «Сида», «Горация» и «Цинны» он во всех отношениях был счастливым. Париж восторгался его сочинениями, рассмотренными Академией, Ротру был другом, Кальпренед, Буаробер и Скюдери — врагами. Жизнь Корнель посвятил трудам, слава которых осталась нерушимой и для отдаленных поколений.
С первым театральным периодом отошла в тень народная литература, со вторым — на французскую сцену пришел итальянский и испанский дух. В скором времени придет подражание греческим и латинским классикам, и Корнеля станут называть «старым римлянином», хотя скорее он был старым кастильцем. Корнель смог бы написать «Фарсальскую битву», но никак не «Энеиду»; впрочем, Лукан был родом из Кордовы.
ГЛАВА XXV. 1652
Совершеннолетие короля. — Барбоны. — Внутреннее и внешнее положение Франции. — Герцог Орлеанский. — Принц Конде. — Мазарини. — Коадъютор. — Дочь герцога Орлеанского. — Кардинал возвращается во Францию. — Голова Мазарини оценена. — Маршал Тюренн предлагает свои услуги королю. — Двор отправляется в Орлеан. — М-ль де Монпансье объявляет войну двору и берет Орлеан.
Луи XIV достиг совершеннолетия. Подобно своему отцу он был крайне непостоянен и от полной зависимости мог перейти к самому необузданному деспотизму, но в противоположность Луи XIII, начавшему царствование решительными мерами и впавшему в политическое бессилие, из которого выходил лишь вспышками, Луи XIV только постепенно достигал мощи воли, ставшей отличительной чертой его правления. После торжественного акта совершеннолетия королевством по-прежнему правила Анна Австрийская, направляемая кардиналом Мазарини, сохранившим влияние и в изгнании.
Король обнародовал три указа: против хулителей святого имени Божия, против дуэлей и о невиновности принца Конде. Примечательно, что принц не стал дожидаться указов, поскольку намеревался повторить то, за что его только что простили.
Следствием первого заседания короля в парламенте стали некоторые перемены в Государственном совете: маркиз Шатонеф снова занял место главноуправляющего делами Совета, чего давно домогался; право прикладывать королевскую печать к бумагам было отнято у президента Моле и передано Шатонефу; де Лавьевиль, который 27 лет тому назад отворил двери Совета молодому Ришелье, не зная, что этим ускоряет свой выход из него, стал министром финансов. Правда, случилось это по протекции его сына, любовника принцессы Палатинской, зато де Лавьевиль показал себя хорошим экономом при принятии министерства — он распорядился выдать из Государственного казначейства 400 000 ливров на государственные расходы не королю, а королеве. Самым молодым советником из этих трех был президент Моле, которому было только 67, поэтому троицу называли «барбонами», то есть «старикашками».
Во Франции все было спокойно, хотя каждый понимал хорошо, что это могло продолжаться недолго, что имеет место лишь мирное время между двумя междоусобными войнами.
На границах с Нидерландами два корпуса приносили более вреда соотечественникам, нежели испанцам: один, под командой маршала д'Омона, был на стороне короля, другой, предводительствуемый Со-Таванном, — на стороне принца Конде; первый сделал несколько переходов без особых результатов, второй оставался на месте и грозил нейтралитетом. Маршал ла Ферте-Сенектер находился в Лотарингии с другим корпусом и, не имея такого подозрительного союзника как Со-Таванн, действовал увереннее и взял Миркур, Водврож и Шатте. Конечно, успехи эти были незначительны, но они не грозили государству.
Франко-итальянская армия также занимала почетную выжидательную позицию. Испанский король был в это время занят Каталонией, поэтому губернатор Милана маркиз де Карасен довольствовался лишь угрозами Пьемонту, не присоединяя к угрозам действий.
Испанская армия была поручена графу Маршену, который был выпущен из тюрьмы в одно время с принцами и сделан не только командующим, но и вице-королем. Подобные превращения тогда особенно не удивляли и случались нередко. Маршен немедленно отправился в Каталонию и заперся в Барселоне, осаждаемой с суши маркизом Мортаром, а с моря доном Хуаном Австрийским.
В южной Франции стояли по разным местам корпуса, служившие маршалу ла Мейльере и герцогу д’Эпернону в последней кампании; люди не остыли здесь еще от междоусобицы и были не прочь развязать ее снова в надежде получить еще кое-какие выгоды.
Наконец, надо сказать, что настоящего флота у Франции тогда не было и в этом отношении Испания, Англия и Голландия имели определенное преимущество.
Оставим на время военные дела в стороне и обратимся к действующим лицам.
Герцог Гастон Орлеанский, пребывая в обычной своей бездеятельности, продолжал играть роль недовольного. Чем более он старел, тем очевиднее становилось его бессилие, которое всегда препятствовало ему в достижении целей. Он был почти в ссоре с коадъютором, не помирившись вполне с принцем Конде, и не доверял парламенту, который, в свою очередь, не имел причин ему доверять; Гастон придумывал всякие ходы ради брака принцессы де Монпансье с королем, но когда наступала минута решений, отступал, отрекался от своих обещаний, словно боялся этого союза. Пожалуй, единственное, в чем он был откровенен теперь, так это в ненависти к Мазарини.
