— где-то даже герой. И если уж разобраться, я не менее достоин двухкомнатной квартиры, нежели неведомый мне Всеволод Еремеевич. Двушка по закону мне не положена — нет жены и ребенка. Но сильные города сего знатно подсуетились.
В дверь позвонили, и хотя она была открыта, я все же вышел в прихожую, чтобы впустить пришедшего. Им оказался здоровенный детина в робе, в руках он держал железный замызганный чемоданчик.
— Иван! — представился он. — Слесарь ЖЭКа.
— Александр!
Я пожал ему руку. Иван скинул сапоги, прошел в ванную, погремел ключами, пустил на пробу воду. Потом нырнул в сортир. И вскоре там тоже зашумела вода. Из туалета слесарь заглянул на кухню — включил газ, проверил, как работает плита. Вернулся в прихожую, сообщил:
— Все в порядке!
— Благодарю! — сунув ему трешку, сказал я.
— Если что, обращайся, — откликнулся он. — Пять-пять-тридцать-восемь-четыре.
— Хорошо!
Иван надел сапоги и отбыл. Я достал записную книжку — при отсутствии в этом мире смартфонов и Интернета, я приобрел привычку записывать все нужное — и занес в нее телефонный номер жэковского слесаря Ивана. Больше пока мне делать в этой квартире было нечего. Я вышел, запер ее и отправился в общагу. Что ни говори, а ощущения у меня были сложные. В любом случае — особой радости я не испытывал. И не потому, что мне жалко бывшего обитателя квартиры номер тринадцать. Наверняка он заслужил свою участь, но лучше мне бы этого не знать.
Вечерело, загорались огни. Я свернул на Ленина. Побрел вдоль тротуара, шурша опавшими листьями, которые успели опасть в изобилии к исходу сентября. Все еще было тепло. Носились во дворах ребятишки. Взрослые спешили с авоськами из магазинов, что призывно сияли полукруглыми окнами. Шуршали шинами редкие автомобили, автобусы и троллейбусы. Город настраивался на вечерний отдых после первого на неделе трудового дня. Соберутся семейные люди на кухнях, будут ужинать, обсуждая события заканчивающегося понедельника.
Я поневоле сравнивал все это с той суматохой, что царила… Вернее — будет царить в городах через полвека — телефоны трезвонят, электросамокаты шастают, автомашины плотным потоком прут по проезжей части, светятся вывески, рекламные билборды, люди болтают на ходу с незримыми собеседниками, которые находятся от них, может быть, за сотни, а то и тысячи километров, или переписываются на ходу с теми, кого не знают ни в лицо, ни по имени, и скорее всего — никогда не узнают.
И делать это будут не какие-нибудь инопланетяне, а те, кто сейчас тащит в сетчатой сумке батон хлеба, спеша домой к моменту начала показа по телевизору сериала «Цыган». А многие из тех, кто будет в XXI веке заниматься полулегальным бизнесом, отдыхать в Турции или в Египте, зависать в соцсетях, ссориться с родственниками из-за квартир или даже мест на кладбище, бомжевать, погрязать в непомерных долгах, отдавать последнее телефонным мошенникам, сейчас беззаботно носятся от дерева к дереву, играя в прятки. Вот же жизнь!
Увы, жизнь и в этом тихом мирке эпохи развитого социализма тоже умела показывать зубы. Едва я вошел в общагу, как вахтер тут же сунул мне бумажку. Я машинально взял ее, глянул. Опять повестка! Да что же им от меня надо! Поднялся к себе, рассмотрел адрес. Улица та же, Дзержинского, а номер дома другой — двадцать. Явиться завтра к двенадцати часам. Их не волнуют, что у меня уроки!.. Придется отпрашиваться у Пал Палыча, показывать ему повестку. Что он обо мне подумает?..
Ночью я спал плохо. Впервые за все время пребывания в теле Сашка Данилова. Я все пытался понять, где перебежал дорогу закону? С Кешей никаких левых дел больше не имел. Неужто всплыла та история с колготками? Пришьют спекуляцию… Много, конечно, не дадут, но вся моя педагогическая карьера рухнет, едва начавшись. «Лучшие люди» города сделают вид, что не знают меня. Ордер на квартиру аннулируют. Да и зачем мне квартира, если у меня будет казенное жилье лет на несколько. А потом придется куда-нибудь устраиваться, ради уже не комнаты, а — койки в общаге.
Утром я сразу же пошел к директору, показал ему повестку и отпросился. Пал Палыч сокрушенно покачал головой, но заверил меня, что характеристику мне напишет такую, что любой прокурор прослезится, а на уроке, который я пропущу, попросит подменить меня Григория Емельяновича — у него как раз будет «окно». Я поблагодарил директора за чуткость, хотя настроения его заботливость мне не улучшила. В голову лезли нехорошие мысли. За что меня могут подтянуть? Где я мог проколоться? Черт его знает…
Тянуть резину не стал, сразу поехал по указанному в повестке адресу, как только началась перемена. Дом номер 20 оказался городским УВД. Пропуск мне выписали в комнату 5, на первом этаже. До начала допроса оставалось еще пятнадцать минут. Мне пришлось присесть на жесткое сиденье и ждать. Время тянулось медленно. Мимо меня проходили люди в погонах и без. Те, кто без погон, порою шагали, сложив руки за спину и угрюмо глядя в пол. Я уже начал жалеть, что не провел эти лишние минуты на свежем воздухе. Наконец, пробил полдень. Я поднялся и постучал. Не получив ответа, отворил и вошел. За столом сидел милицейский чин и перелистывал бумаги в пухлой папке. Уж не мое ли дело?
— Здравствуйте! — произнес я.
Чин не реагировал. Это было уже похоже на хамство. Он что — решил меня таким образом подготовить к допросу, чтобы я тут же во всем раскаялся? Да пошел он на хрен!.. Видимо, почувствовав, как я закипаю, милиционер закрыл папку, положил ее в несгораемый шкаф, захлопнул дверцу и только тогда обратил внимание на мою персону. Показал на стул и представился:
— Старший следователь ОБХСС, капитан Киреев, Сильвестр Индустриевич!
Где-то я уже слыхал такое сочетание звания и имени? И в следующее мгновение я обомлел, потому что понял, кто на самом деле передо мной… Твою ж мать!
Глава 12
Как снег на голову — да это же муж нашей химички! Во я попал… Интересно, а он знает, что его жена ему изменяла с молодым физруком? Или просто за спекуляцию меня подтянул?
Ха! — Спекуляция теперь казалась мелочевкой⁈
Если знает — тогда мне точно хана… Хотя, впрочем, пусть только намекнет на это… Насколько я знаю, следователя отстраняют от ведения дела, если у него есть личная неприязнь к подследственному. Заинтересованность, так сказать. Если припрет, я терпеть
