лет, она не рожала. А потом, с промежутком почти в четыре года, родились Сулим и Сарат. Вскоре умер Сулиман, отравившись кустарной водкой…
Не было у Мизан никого дороже и любимей Сарат. Три ее сестры выскочили замуж, не особо заботясь о том, чтобы посоветоваться с матерью и получить ее благословение. На взгляд Мизан, каждая из дочерей сделала не тот выбор. Не такого замужества она им желала, но сами они, судя по всему, судьбой своей были вполне довольны. Ну и жили себе. «И слава Богу!» – успокаивала себя мать. Сулим уже окончательно отбился от рук, и вряд ли стоило надеяться, что он когда-нибудь образумится. В стране вновь настали благословенные для его крови времена, которые когда-то плодовитыми коровами телились в хлевах его предков. Сулима, спинным мозгом почувствовавшего наступление вожделенного часа, было уже не остановить, тем более одними лишь словами и увещеваниями, даже из уст женщины, давшей ему жизнь. Мизан давно уже осознала эту горькую истину, поэтому проводила свои дни и ночи в волнении за сына, не ожидая, впрочем, ничего хорошего.
Но Сарат, младший ее птенчик… Ее любимица… Сарат все еще была рядом. Уж ей-то Мизан не могла позволить пропасть, выдав за отпрыска недостойных людей. Конечно, она тоже слышала древнюю народную мудрость: «Сыну ищи породу, дочери – достаток». Но не полные закрома искала она для младшей дочери, а именно породу. Хотя бы для нее. И прислушивалась да приглядывалась, подыскивая ей подходящую партию.
Мизан знала, что недостатка в ухажерах ее Сарат не испытывает. Да и к ней не раз приходили сватать дочь. Не одобряло ее сердце эти предложения. Не то… Не то… Все не то… Не те…
Не очень ей нравилось и то, что вокруг Сарат крутится слишком уж много молодых людей. Среди них вполне могла оказаться какая-нибудь отчаянная голова, способная просто умыкнуть несговорчивую красавицу.
Как-то раз, осторожно, стараясь не обидеть дочь, она даже намекнула ей о своих опасениях.
Сарат никогда ни в чем не перечила матери, хотя и научилась скрывать от нее некоторые свои тайны. Она показывала в себе только то, что та хотела видеть, произносила всегда угодные ей слова, все остальное же держала в себе.
Мизан была уверена, что у дочери нет от нее никаких тайн. Думала, что она знает о ней все… Но это было далеко не так… Мизан знала Сарат ровно настолько, насколько дочь сама это позволяла. Матери были известны только те тайны юной дочери, в которые та намеренно посвящала ее, чтобы легче было скрыть то, что не следовало знать никому…
– Что это Билкис пришла в такую рань? – спросила она, взглядом своим давая понять дочери, что заметила, как та спрятала какую-то бумажку под коврик.
– Да так, безо всякого дела, – пожала Сарат плечами.
– Не самое подходящее время для хождений по чужим домам… – Мизан присела на тот самый краешек коврика, под который Сарат положила фотографию. – Послушай, дочка, мне очень не хочется, чтобы ты водила дружбу с этой Билкис. Не верю я ей… Да и люди о ней говорят не совсем хорошие вещи.
Сарат придвинулась к матери и положила голову на ее колени.
– Я сделаю все, что ты хочешь, – мягко произнесла она. – И дружбу не буду водить с теми, кто тебе не нравится. Но, нана, все, что говорят о Билкис, неправда. Уж я-то, если бы что-то и было, точно прознала бы… Если б ты знала, нана, какой она прекрасный человек! Мы с ней близки, как родные сестры…
– Она же старше тебя, – говорила мать, нежными прикосновениями играя волосами дочери. – Вдобавок, еще и разведенная. Вы никак не подходите друг другу… Да и люди могут всякое подумать, а там и до грязных сплетен недалеко.
Сарат слушала слова матера с закрытыми глазами и улыбкой на губах.
– Я знаю семейство Билкис, знаю ее родителей, – продолжала свое Мизан. – И не понаслышке. Это очень сложные люди. Ненадежные, способные на все… Обманет тебя эта Билкис. Если с тобой случится что-то плохое… Я не перенесу это, Сарат…
– Нана, ну сама подумай, как я ее выгоню из нашего дома, если приходит она сюда как гостья!? – Сарат продолжала все так же лежать с закрытыми глазами. – Ей просто нравится у нас бывать. Билкис уважает наш дом.
– Я, конечно, не знаю, из-за любви к нам она сюда зачастила или еще зачем… Конечно, гнать ее не надо, это неприлично. Но сама к ней не ходи, я запрещаю тебе.
Хотя слова были произнесены ровным, спокойным и вроде бы нежным голосом, Сарат понимала, что мать сказала это не просто так и что она не позволит ей нарушить свой запрет.
– Можно я пойду к ней сегодня вечером? В последний раз…
– Нет, нельзя, – коротко и жестко ответила Мизан, закрывая тему. – А сейчас расскажи-ка матери, что за письмо ты спрятала, когда я входила к тебе? – ласково добавила она.
Сарат резко села. Она покраснела, но тут же звонко рассмеялась.
– Ты заметила?!
Мать тоже улыбнулась.
– Конечно, заметила. Письмо ли, фотография, но что-то ты спрятала. Что это за письмо? От кого?
– Да фото это… Зачем оно тебе?
– Нет-нет, отвертеться у тебя не получится. Ты давай, показывай, – не унималась Мизан, все еще улыбаясь.
Сарат показала фотографию.
– Кто это? – спросила Мизан, внимательно разглядывая снимок.
– Да так, посторонний человек. Нам, нана, до него нет никакого дела…
– Если нам до него нет никакого дела, тогда почему у нас в доме его снимок… – не спрашивала, а как бы самой себе говорила Мизан, продолжая разглядывать фотографию. – Снимки тех, до которых нам нет дела, лежат у них дома… Лицо мне это кажется больно знакомым… А ну, хватит темнить, говори давай, кто это? Наш, аульский?
– Нана, нам действительно нет до него дела. Я нашла этот снимок на улице, валялся у нашей калитки…
– И ты его не знаешь?! – игриво спросила Мизан.
– Ну-у, знать-то знаю…
– Ну и? Кто же это?
– Ты помнишь Абу? Ну, которого медведь задрал?
– Помню, конечно. Юсупан Абу.
– Это его младший сын. Кажется, его Алхастом зовут.
– Да-да, кажется, конечно, кажется! – тихо смеясь, передразнила мать свою дочь.
Мизан снова, уже более пристально, посмотрела на фотографию.
– А-а, вот почему мне показалось его лицо знакомым… Очень похож на Абу, есть и черты Марет… Его родители были хорошими людьми, да смилостивится над ними Бог.
Мизан помолчала, вертя в руках фотографию и краем глаза наблюдая за дочерью.
– Наверное, выронил из кармана, когда проходил по нашей улице, я
