больше ей об этом напоминали, тем страшнее ей становилось, и тем больше она не хотела вспоминать свою сверхурочную работу с уже мертвой Азией. А теперь еще этот страшный человек с ледяными глазами, он такой же убийца, как и та женщина, которую он так хочет поймать, и будь у него воля, он бы убил ее не раздумывая, она это чувствовала, потому и боялась.
– Ну так начинайте, – резко сказал Вадим, терпение кончалось, а результатов по-прежнему не было, – в 6 часов вечера вы ушли с работы, тра-та-та тра-та-та, я хочу послушать вас, мы ведь тут для этого. Чем быстрее вы мне все расскажете, тем быстрее пойдете домой к сыну. Он ведь сейчас один.
– Моя подруга…
– Час назад ушла, у нее ведь есть и своя семья, – она меня доконает, подумал Вадим, но они хоть не молчали, и свет ламп немного ослабил атаку, – хватит жевать сопли, за дело.
И снова ледяная игла страха пронзила все тело женщины от шеи и до самых бедер. Он все знает обо мне и сыне, даже то, чего я сама не знаю. Это очень пугало, очень. Дура, это же ФСБ, они все знают, говорила она себе, но страх не отступал, он только усиливался. Этот мужчина напоминал ей маньяка, он знает все о ней и сыне, а в такой организации святые не работают, так мало ли что он может сделать с ними? Она не хотела думать об этом, но невольно думала, особенно, когда встречалась взглядом с холодными глазами своего собеседника. В них она видела смерть.
– В 6 часов я ушла из салона и поехала к подруге, – она опустила глаза, легче было смотреть на металлическую поверхность стола, чем на этого психа в погонах, – Светиковой Люде, она обещала дать мне машину на вечер.
– Так, – он кивнул, показывая, что пока доволен. Надо было немного успокоить эту клушу, а то она так испугалась, что могла что-нибудь забыть, – сейчас можете опустить несущественные детали, меня интересует период с 8 и далее. Поехали.
Его тяжелый взгляд снова упал на нее и придавил, как гиря. Что ж, если даже свет имеет вес – а она узнала из фильма BBC, что свет что-то весит – почему бы не иметь его и взгляду.
– В общем, она дала мне свою «семерку», и я поехала домой. – Она робко подняла глаза и, как бы оправдываясь, пояснила, – надо было приготовить сыну ужин.
Он молча кивнул, чтобы она продолжала.
– Из дома я решила выехать пораньше, погода была ужасная, я понимала, что быстро не доберусь, а опаздывать к важным клиентам не принято. – Она снова опустила глаза, стараясь максимально точно вспомнить тот вечер, как бы неприятно это ни было, ее ведь ждал сын.
– Во сколько вы подъехали к клубу?
– Точно не знаю, – она метнула на него испуганный взгляд, но Вадим сидел с каменным лицом, – я должна была быть в клубе в 9, а я никогда не опаздываю. Ну где-то без 20 или без 15.
– Хорошо, а вот теперь, – он медленно поднял указательный палец и наставил на нее, как пистолет, – медленно и абсолютно детально.
И она снова пересказала ему все, что произошло в тот злополучный вечер. Вадим то и дело останавливал ее, чтобы выяснить подробности, но их почти не было. Обычная «нива» какого-то темного цвета, точнее сказать она не могла, да и кто смог бы, было ведь темно. Да, ее привлекло то, что водитель не уезжал с прохода, а потом она увидела руку, высовывающуюся из окна. Вот ведь падла, подумал Вадим в тот момент, слушая про это уже по меньшей мере в третий раз и снова приходя в ярость, как будто слышал впервые. Разыграла партию как по нотам, думал он, сжимая под столом свои большие кулаки, эх, был бы он в той «семерке», а не эта клуша…
– Как она выглядела? – Строго спросил он, когда парикмахерша дошла до того места, где она вышла из машины и подошла к «ниве», – только очень-очень подробно.
Она замолкла, снова переносясь в тот вечер, чтобы максимально четко увидеть картинку в своей памяти и описать ту женщину, из-за которой она сейчас сидит здесь, а не дома с сыном. Вадим ждал с совершенно спокойным лицом, только глубокие отметины на ладонях выдавали его нетерпение.
– Она была выше меня, – наконец заговорила парикмахерша, облизывая пересохшие от волнения губы, – она стройная. У нее очень красивый голос, такой низкий и как будто бархатный…
– А лицо, – перебил ее Вадим, – лицо вы видели? Запомнить успели? Сосредоточьтесь.
Она снова замолчала и даже закрыла глаза, желая вспомнить хоть что-то, чтобы ее отпустили домой.
– Понимаете, – начала она, не поднимая глаз от стола, – она была в вельветовой кепке, низко надвинутой на лицо, поэтому глаз почти не было видно. Но, по-моему, они были светлыми.
Вадим удовлетворенно кивнул. Он это уже слышал, но все же было приятно, это давало надежду.
– А лицо все было скрыто шарфом, – она робко подняла глаза и тут же снова их опустила, наткнувшись на ледяной взгляд Вадима, – он был такой толстый и закрывал даже нос. На улице ведь метель была.
– А вам не показалось странным, – едва сдерживая гнев, проговорил Вадим, – что женщина, испытывающая проблемы с дыханием, а вы сами упомянули, что она говорила с трудом, скрывает лицо толстым шарфом, вместо того, чтобы освободить нос и рот?
Парикмахерша густо покраснела и сжалась на своем металлическом стуле. Ничего ей не показалось, она ведь не суперагент, она всего лишь человек, увидевший в беде другого человека и испугавшийся до чертиков. Но об этом она ему не скажет, нет, ни за что, этот страшный мужик итак на грани, нечего его злить.
– Ладно, забудем про шарф, – устало сказал Вадим, – дальше. Что еще вы запомнили?
– Волосы, – облегченно вздохнув, ответила парикмахерша, – они выглядывали из-под кепки. Именно из-за волос на меня нахлынул прилив симпатии к ней, – она подняла глаза и робко улыбнулась виноватой улыбкой.
На тебя прилив идиотизма нахлынул, подумал Вадим, желая от души ей врезать, причем еще в утробе матери как нахлынул, так до сих пор и не прошел. Из-за таких вот тупорылых обывателей преступность все растет и растет. Каждый день им говорят: будьте начеку – они продолжают хлопать ушами, говорят не открывайте двери незнакомым – они, не глядя в глазок, распахивают их по первому звонку, говорят сообщать обо всем подозрительном в полицию – они бегут к соседке. Эти долбаные бараны сами напрашиваются, а потом испуганно блеют и клянут судьбу. Иногда Вадиму казалось, что люди сами желают быть обманутыми, обиженными, обокраденными или даже убитыми, только из нежелания хоть чуть-чуть поработать мозгами
