— Понятно.
Не будучи специалистом в горном деле, Федор все-таки понял, что одной из причин трудностей, в которые попал Северный трест, является не только ослабление общей организации производства, но и слабая дисциплина.
В конце концов, порядок — это и есть дисциплина. Везде и во всем. Выполнение долга — ее же проявление в нравственном плане. Образцовый общественный порядок — коллективное проявление все той же дисциплины. Из необходимости соблюдения и укрепления общегосударственной дисциплины, наверное, вытекает и понятие государственной безопасности? Думая об этом, Федор прежде всего думал о людях.
Некоторые свои соображения Федор высказал Евсееву, Григорий Матвеевич знал о происшествии на Южном разрезе в общих чертах. Поэтому спросил:
— Тот заключенный действительно сознательно все это сделал?
— Если учитывать, что он не мог не знать последствия своего поступка, то другого ответа быть не может. И я думаю, как бы снисходительно ни относиться к его поступку, его нельзя расценить иначе, как вредительство. В связи с этим у меня возникло одно соображение…
— Слушаю.
— Большинство нареканий о нарушении дисциплины связано с заключенными. И я убедился в их обоснованности. Подтверждение тому инциденты с воздушными рукавами и порчей транспортерной ленты, — начал Федор. — Среди этих людей надо навести порядок.
— Каким образом? Мне нужны предложения, — сказал Евсеев.
— Без решительных мер не обойтись…
— Предлагайте решительные меры.
— Нужно пересмотреть весь состав расконвоированных.
— Это уже серьезно, — нахмурился Евсеев.
— Я понимаю, что тресту не хватает людей, но нужно чем-то временно, я подчеркиваю — временно, пожертвовать.
— Вы что? Предлагаете ликвидировать расконвойку?
Было заметно, что Евсеев или не был готов к такому обороту дела, или недоволен предложением. И Федор стал объяснять:
— Руководители разрезов не настроены против расконвоированных категорически. Больше того, говорят, что некоторые из них работают хорошо. Это одна сторона дела.
— Есть еще другая?
— Есть. Я был в колонии и разговаривал с ее начальником майором Максимовым. И понял, что отбор заключенных на работу в трест проводился без надлежащего знакомства с их личными делами, иначе говоря — формально.
— Что же вы все-таки предлагаете? — попросил уточнить Евсеев.
— На завтрашнем совещании в горкоме нужно предложить руководителям разрезов составить списки заключенных, которые хорошо себя зарекомендовали.
— Что это даст?
— Этих заключенных оставить на работе в тресте.
— А с остальными что?
— Вернуть под стражу.
Евсеев не мог усидеть на месте. Поднялся, прибрал на столе бумажки. Потом подал Федору чайник:
— Принеси-ка чайку…
Когда Федор вернулся, Евсеев встретил его вопросом:
— Сколько же людей мы вернем в колонию?
— Это зависит от того, сколько нас попросят оставить.
— Да… задачка, — размышлял Евсеев. — Мы же лишим трест рабочих рук.
— Зато покончим с вредительством. Это важнее.
— Ладно… Утро вечера мудренее. Подумаем.
В своем купе Федор надолго задумался. Потом поднял трубку и заказал Свердловск.
Он рассказал Славину о начале своей работы, о фактах порчи оборудования, о расконвоированных и своем предложении Евсееву.
— Что тебя беспокоит? — спросил Славин.
— Павел Иванович, трест — предприятие сложное, и проблем здесь много. Мне кажется, что от меня в комиссии пользы мало.
— Вам об этом сказали?
— Нет. Я высказал свои соображения. Меня выслушали.
— Правильно, что высказал.
— А что делать дальше?
— Вы помните, кого представляете в комиссии? — вместо ответа спросил Славин.
— Органы государственной безопасности.
— Правильно. — Федору показалось, что Славин усмехнулся. — Вот и отстаивайте интересы государственной безопасности. Желаю успеха.
И в трубке щелкнуло.
* * *
Федор разговаривал с заместителем начальника колонии.
— Я думаю, что дальше с Туркиным должны работать вы.
— Согласен.
— Я могу надеяться, что этот случай не приравняют к обычному лагерному преступлению? Ведь он имеет серьезный политический смысл.
— Так думаем не только мы с вами, но все рабочие.
— Рабочие — да, а ваши заключенные?
Заместитель начальника замешкался с ответом, и Федор не стал его ждать.
— Я сегодня посоветуюсь с заместителем прокурора области, — сказал он. — Узнаю, согласится ли он с моим мнением, что Туркина следует судить показательным судом.
— Я поддержу такое мнение, — ответил заместитель начальника.
…За час до совещания в горкоме Федор увидел Евсеева.
— Ждете, что я скажу о расконвойке? — спросил Григорий Матвеевич. — Откровенно говоря… — Он осекся, а потом улыбнулся. — Федор Тихонович, обговорим и решим это все в горкоме. Идет?
— Я просто хотел знать ваше мнение.
— Нужно не мнение мое, а решение правильное. Я вас понимаю. Но мое понимание — это еще не решение.
На этот раз заседание было многолюдным. Управляющий трестом и секретарь горкома без детального перечисления недостатков сосредоточили внимание на определяющих задачах, которые предстоит решить. Федор насчитал их четыре. Первая касалась улучшения работы техники, вторая — пересмотра организации труда, третья — транспорта и последняя — дисциплины.
Заседание затянулось. Выступающих было много. Ранее было обусловлено, что члены комиссии выступят последними.
Дошла очередь и до Федора.
— Я коснусь только дисциплины, — начал он. — Вы уже слышали, что больше всего нареканий здесь обращалось в адрес расконвоированных заключенных. Я считаю, что некоторые их поступки мало называть недисциплинированностью или нарушением производственного порядка, они обязывают вспомнить другое слово — саботаж…
Федор почувствовал напряженную тишину, воцарившуюся в зале заседания.
— Да, саботаж, если не хуже, — твердо повторил он. — И полумерами положения не исправить. Поэтому я предлагаю расконвоированных заключенных вернуть в колонию под стражу.
Тишина враз нарушилась. Евсеев вынужден был призвать присутствующих к порядку.
— Товарищи! Я же не предлагаю отказаться от использования заключенных совсем, — говорил Федор. — По характеристикам начальников участков и бригадиров нужно оставить тех, кто хорошо зарекомендовал себя на работе. А в течение недели, десяти дней направить в разрезы других, более дисциплинированных. Отбор их провести внимательно и строго. Я советовался со своим руководством. Мне ответили, что решение мы должны принять здесь. У меня все.
Федор сел. В зале снова стало шумно.
— Кто намерен высказаться? — спросил Евсеев.
Желающих не нашлось. Последовали вопросы:
— Сколько заключенных можно оставить в разрезах?
— Я полагаю, человек пятьдесят-шестьдесят, — ответил Федор.
— А кем заменить сто пятьдесят, которых заберут?
— На этот вопрос я ответить не могу, — признался Федор.
И вдруг неожиданно пришла помощь. Поднялся Петр Алексеевич Чертогов.
— Товарищ Григорьев предложил весьма радикальную и заманчивую меру, — сказал он. — Дело в другом: сможем ли мы десять дней обойтись без тех людей, которых вернут в колонию? Давайте подумаем.
Чертогов стоял за столом президиума.
— Так какой же выход из положения мы предложим, товарищи? Я обращаюсь к работникам треста.
Предложений не было. Тогда рядом с Чертоговым встал Николай Иванович Патрушев.
— Я считаю, что десять дней мы можем пережить, — сказал он. — Вспомните зиму, когда нас завалило снегом. Тогда полгорода вышло на снегоборьбу. Сейчас нам понадобится всего сто пятьдесят человек. Я думаю, что их можно набрать из числа управленческого аппарата треста. Я сам пойду на любой участок. Как вы думаете? — он поглядел на сидящих за столом президиума.
Патрушев сел, и зал снова загудел. На этот раз оживленно разговаривали и в президиуме.
Наконец поднялся Евсеев.
Говорил он очень коротко. Главной задачей он назвал продуманную организацию труда во всех службах треста. Пообещал по возможности помочь в техническом снабжении. Транспортный цех должен обеспечить исправность подвижного состава.
Евсеев согласился с предложением Патрушева, тем самым как бы признав и правильность плана Григорьева.
Поздно вечером в вагоне Евсеев спросил Федора:
— А как у вас дело с рукавами?
— Плохо, — ответил Федор. — Думаю, что виновника не найти.
— А он не может оказаться среди тех дисциплинированных, которых вы хотите оставить в разрезах?
Федор только пожал плечами.
