— Понять не могу, что там произошло, — пожал плечами начальник.
— Где сейчас состав?
— Под нашей эстакадой.
— Попытаемся-ка быстрее доехать туда. Может быть, состав еще не отправлен, — предложил Федор.
— Я знаю, что не отправлен, — сказал начальник.
— Тогда поторопимся, — распорядился Федор.
Начальник молча поднялся.
Угольный маршрут стоял под погрузочной эстакадой. Возле состава Федор со спутниками встретили мастера вагонного участка с дороги.
— Когда отправят состав? — спросил начальник разреза. — Мы же остановились.
— Пойдемте, узнаем, — ответил тот. — А за остановку отвечайте сами.
Скоро отыскали слесаря, который устранял неисправность.
— Где оторванные рукава? — спросил Федор.
— Они не оторваны, а отрезаны, — сердито отозвался пожилой рабочий. — Вон валяются…
Возле вагона лежал коротенький кусочек мягкого шланга с соединительной муфтой. Федор поднял его. Сомнения не было: порез свежий.
— А где сам рукав? — продолжал Федор.
— Не было. Утащили, наверное.
— Да кому он нужен? И кто бы это мог сделать? — невольно вырвалось у Федора.
— Сволочь какая-то, — ответил слесарь. — Башку оторвать надо за такие шутки. — И обратился к своему мастеру: — Все. Можно отправлять.
Вечером Федор встретился с Евсеевым. По производству он ничего существенного сказать ему не мог, но обратил внимание на жалобы в адрес расконвоированных. И еще положил перед ним огрызок воздушного шланга, который прихватил с собой.
— Вот это уже серьезно, — нахмурился Евсеев. — Что вы намерены делать?
— Завтра с утра я договорился о поездке на Восточный разрез. Оттуда недалеко до колонии, и я думаю проехать туда, — сказал Федор. — Посмотрю, как они организовали эту расконвойку. Отдельно займусь шлангом.
— Что же, все это разумно, — согласился Евсеев. И попросил: — Коли уж будете там, то предупредите начальника колонии, что мы ждем его послезавтра вечером в горкоме. Пусть послушает наши разговоры. Ему полезно.
* * *
На следующий день Федору Григорьеву на Восточный разрез попасть не удалось. Утром, когда они с Иваном Владимировичем ждали в тресте свою пролетку, туда приехал начальник Ново-Надеждинского горотдела милиции. С ним был милиционер.
Начальник поздоровался с Иваном Владимировичем как со старым знакомым и спросил:
— Кто из начальства на месте?
— Мы только Патрушева видели, про других не знаю, — ответил Лоскутов. — Срочное дело?
— Срочное-то срочное, а еще больше — непонятное. На вашей Южной обогатительной только что драка произошла с мордобойством, да такая, что вся работа стала… Ваши разодрались с заключенными с расконвойки. Я до колонии не мог дозвониться, а у треста с ней прямая связь. Вот и забежал попросить: пока еду на Южный, пусть вызовут туда начальство колонии и конвои…
— А из-за чего драка-то? — спросил Лоскутов.
— Представления не имею.
И он поспешил к Патрушеву.
Федора происшествие насторожило.
— Иван Владимирович, я должен быть сейчас не на Восточном разрезе, а на Южном. Поедете со мной?
— Я в вашем распоряжении, — просто ответил Лоскутов.
…Ехали быстро, едва поспевая за ходком начальника милиции, и через полчаса прибыли на место.
— Стоит фабрика-то, — сразу определил Иван Владимирович, прислушиваясь к необычной тишине.
Начальник смены рассказал о том, что произошло.
За неделю до сегодняшнего дня в смене, которая часа два назад приступила к работе, на одном из транспортеров порвалась только что поставленная лента. Ремонтники сразу установили причину: на половину ширины и на метр в длину полотно было вырезано. Авария вызвала не досаду и горесть, как всегда бывало, а гнев угольщиков: ленту кто-то испортил намеренно. Никто не сомневался, что это дело рук кого-то из расконвоированных.
Виновника не нашли.
Сегодня Макарыч, сдав свою смену, по обыкновению задержался на фабрике. Проходя по участку, заметил двух заключенных, раскуривающих возле вагонетки, и вдруг, посуровев, обратился к одному из них:
— А ну, покажи ботинки!
— Чего? — презрительно зыркнул на него тот.
— Покажи ботинки, говорю!
— Иди-ка ты, дядя!.. — отвернулся заключенный.
Макарыч взял его за рукав, но тот, обернувшись, с силой отбросил старика. Тогда Макарыч крикнул:
— Ребята! Все — сюда!
Рабочие окружили заключенных.
— Покажи ботинки, гад! — кричал Макарыч.
И тут заключенный ударил старика, изготовился к драке и его напарник. В это время подошел моторист Федька Коньков, не по годам сильный парень.
— Тебе что говорят? — надвинулся он на обидчика Макарыча.
— А ты, мелочь, дуй отсюда подальше! А то… — и он поднял перед Федькой грязный кулак… но тут же присел: парень схватил его за руку и, словно клещами, сдавил ему кисть.
В следующее мгновение шатнуло и самого Федьку: ввязался неожиданно и второй из откатчиков. И тут на заключенных с отчаянной решимостью бросились подростки, повиснув у них на руках, на спине. Закричали перепуганные женщины. К месту скандала бежали уже отовсюду. Начальник смены, увидев в центре свалки Федьку и Макарыча, бросился на Федькино место и остановил транспортеры.
Наконец заключенных одолели. Главного зачинщика Федька придавил под собой, другой стоял в тесном кольце рабочих. Макарыч, не замечая крови на лице, ожесточенно рвал ботинок с ноги поверженного Федькой. Подняв его над головой, он крикнул срывающимся от гнева голосом:
— Вот она где, наша лента, товарищи!
Ботинок заключенного был подбит прорезиненной трехслойной брезентовой лентой.
Скоро из колонии приехали заместители начальника по режиму и оперативной работе с двумя солдатами. Федор, представившись им, сказал, что с задержанными заключенными будет разбираться сам и поэтому поедет в колонию.
— Прошу вас сразу же изолировать их от других заключенных и надежно обеспечить охрану, — добавил он.
— Это мы сделаем, — ответили представители колонии.
— А мне что делать? — спросил начальник милиции.
— Будем считать, — сказал Федор с улыбкой, — что никакой драки не было. Просто рабочие задержали преступников, которые оказали сопротивление. — И снова обратился к приехавшим из колонии: — Вы сможете отправить меня к вечеру в город?
— Конечно.
— В таком случае, Иван Владимирович, — повернулся он к Лоскутову, — вас я на сегодня освобождаю от себя.
Приехав в колонию, Федор попросил оперативника организовать осмотр вещей, которыми пользовался заключенный, подозреваемый в порче оборудования на обогатительной фабрике.
— Как его фамилия? — спросил еще.
— Туркин.
— За что отбывает наказание?
— За побег с места ссылки.
— А за что был осужден сначала?
— За кражу государственного имущества: пять лет тюрьмы со ссылкой на столько же. Будем судить?
— Если докажем его вину — обязательно.
На допросе Туркин заявил, что подметки он выкроил из найденного куска транспортерной ленты, категорически отрицая свою причастность к порче оборудования.
Но Туркин врал. При осмотре его вещей в бараке нашли кусок новой транспортерной ленты, из которой и были выкроены подметки. Техническая экспертиза, организованная Федором на другой день, подтвердила принадлежность изъятого куска к испорченному транспортерному полотну.
Биография Туркина была небогатая. Малограмотен. Во время коллективизации уехал из деревни. Сменил много разных работ, как правило, неквалифицированных. Первый раз был арестован за переправку спекулянтам похищенного золота на одном из сибирских приисков. Во время отбытия наказания на путь исправления не стал, всячески уклонялся от работы. И здесь, в колонии, вел себя так же.
Встретился Федор и с начальником колонии. На его вопрос, как отбирались заключенные на расконвоирование, тот ответил не прямо.
— Я против расконвоирования возражал в принципе, — счел необходимым сказать он. — У нас колония общего режима, и отбывают в ней наказание люди самые разные. Если судить по статьям, так тут весь уголовный кодекс представлен. По решению о расконвоировании мы должны были в недельный срок направить на разрезы двести человек. И не просто направить, а еще и выявить среди них людей, подходящих по квалификации. Таких набралось всего около сорока человек. Остальных добрали без статейного учета, а руководствуясь только их поведением в колонии. Ну просто времени не было поступить иначе.
— А почему пренебрегли статейным признаком?
— Скажу, — ответил Максимов. — Самых легких — около сотни человек — мы еще за месяц до этого отправили на фронт.
— Понятно.
Не будучи специалистом в горном деле, Федор все-таки понял, что одной из причин трудностей, в которые попал Северный трест, является не только ослабление общей организации производства, но и слабая дисциплина.
