Он и сам не знал, откуда у них у всех взялись силы. Когда он положил Нарьяну на землю и ввязался в схватку. Как убил троих в священном и слепящем боевом безумии, которое снизошло на него впервые. Потом его кто-то тронул за плечо, и он увидел, что они, можно сказать, победили.
Врагов оставалась жалкая кучка. Джунгары – те из них, кто еще мог держаться в седлах, – теснили их к краю обрыва, за которым темнела, клубилась поднимающимся со дна туманом гулкая пропасть. Камешки, срывавшиеся из-под копыт сражавшихся, падали беззвучно так долго, что Илуге невольно отсчитывал удары сердца. Проходило не менее десяти ударов, прежде чем раздавался слабый стук, – камешки падали на дно.
Они смертельно устали, все. Иначе Илуге бы не совершил такой оплошности. Ринувшись в атаку, он бросил поводья Аргола, оставив коня чуть ниже места боя, на тропе. Измученный, раненый, жеребец, вероятно, тоже очень устал – иначе разве позволил бы оседлать себя врагу?
Так или иначе, Илуге, едва отведя чей-то меч, услышал сзади пронзительный крик коня – возмущенный и яростный. Обернулся с оборвавшимся сердцем: кто-то из выбитых из седла раненых ургашей умудрился оседлать Аргола и теперь в своем неразумии дал коню шпоры – степному коню, который привык, что им управляют только коленями и лаской. Неожиданная боль заставила Аргола взвиться на дыбы. Всадник, пытаясь удержаться и обуздать взбесившегося коня, сделал вторую ошибку – ударил шпорами еще раз.
Илуге взвыл, словно ударили его самого. В следующую минуту Аргол вскинул круп, отпрыгнул задом на добрый корпус и снова взвился на дыбы. И в этот момент часть склона под ним просела. Илуге кинулся к своему коню, не видя ничего, и, кажется, даже заработал скользящий удар, к счастью, не пропоровший кольчуги. Он успел увидеть недоуменный взгляд коня и безумный – всадника, молодого светловолосого парня с запачканным кровью лицом. В то же мгновение оба исчезли за кромкой пропасти. В три прыжка перекрыв разделявшее их расстояние, он услышал только вопль Аргола, несущийся откуда-то снизу, – почти человеческий. Он опускал голову все ниже, пока крик не затих. По его щекам потекли слезы, прочерчивая на грязном лице чистые ручейки.
Когда он обернулся, бой уже закончился. Не было сил даже добить раненых. Джунгары отирали окровавленные мечи прямо о собственную одежду, их лица были серыми, а движения замедленными, словно у дряхлых стариков. Илуге не помнил, как его увели.
Им еще хватило ума отъехать в глубь тропы. Но дальше все доводы разума поборола холодная, мертвенная усталость, и люди в изнеможении опускались прямо на холодные камни, забываясь тяжелым сном.
Илуге, хоть и устал не меньше других, знал, что не сможет сомкнуть веки, потому что на его сетчатке продолжала прокручиваться одна и та же картина. Сухое горло жгло, жгло веки, иногда все мышцы сводила судорога почти зримой, осязаемой боли. Мысль о том, что он подвел Аргола, бросил его одного, была нестерпимой. Раскачиваясь, будто пьяный, со странно искаженным лицом, он поковылял к раненым, что-то неразборчиво, монотонно бормоча себе под нос.
Его матери помощь, скорее, не требовалась. Она не приходила в себя, однако ей удалось влить в рот немного воды, и Чонраг, отнесясь к доверию вождя со всей серьезностью, завернул ее невесомое тело в груду меховых шкур и прижимал к себе, отогревая ее собственным теплом, поминутно растирая ледяные ступни и пальцы. Судя по выражению его лица, лучше было его от этой почетной обязанности не освобождать. Илуге нагнулся над Нарьяной, осторожно, медленно снял кольчугу. Видимо, при этом что-то все же сдвинулось, так как девушка застонала от боли.
Ощупав рану и наложив на руку мягкую широкую повязку, Илуге осторожно отвел волосы с ее лба. И встретил взгляд ее широко расставленных глаз:
– Нам удалось? Сколько убито? Меня не… изуродовали?
– Нет. – Илуге постарался говорить мягко и спокойно, хотя руки его довольно сильно тряслись. – У тебя сломана ключица. Возможно, осколок вошел в легкое. Надо везти тебя очень аккуратно.
– Если я стану вам обузой, пообещай, что убьешь меня! – В ее голосе звучала такая гордость, такая преданность, что сердце Илуге затопила щемящая нежность.
– Даже не думай, – сглотнув тяжелый ком потери, произнес он. Лучше ей не знать пока. Он-то ведь знает, что тогда от ее взгляда он точно разрыдается. А так… – Ты мне нужна живой, милая.
– Мало я тебе… взбучек задала? – силясь улыбнуться, прошептала Нарьяна. Она явно была очень слаба, и ей было больно дышать, иногда на губах появлялась ужасная розовая пена, говорившая о том, что повреждено легкое.
– Ничего, я толстокожий, – невесело хмыкнул Илуге. Что бы ей еще сказать такого, чтобы подбодрить, чтобы вдохнуть жажду к жизни? – Вот по весне свадьбу сыграем, а там и дети пойдут… Мне, женщина, сыновья-воины нужны, попробуй мне их разбаловать!
– Сыновья… Будут тебе сыновья… – только когда она замолчала, Илуге увидел, что Нарьяна, оказывается, плачет. Но и утешать ее уже не было сил.
Глава 17. Тэнгэрин Утха
Ицхаль была очень слаба. Они везли ее по зимней неприветливой степи, поочередно пытаясь отогревать ледяные бессильные пальцы. Иногда Илуге казалось, что ее лицо, видневшееся в обертке меховых одеял, белее самого снега. Он боялся не успеть. Стыдно сказать, еще он боялся, что все потери окажутся напрасными.
Новый шаман охоритов, Эрхидэй, дал им в дорогу трав и посоветовал поить больную по чуть-чуть, но часто, теплым бульоном. Приходилось часто останавливаться.
Нарьяне ключицу шаман вправил, и она сейчас уже могла ехать сама, Илуге ловил спиной ее наполненный состраданием взгляд, который вонзался ему в спину, будто вражеское копье. Еще четверых, раненных более серьезно, пришлось оставить у охоритов. Правда, после их возвращения, поглядев на измученное лицо Ицхаль, Кухулен все же оттаял:
– Понимаю я, что придут теперь ургаши в наши земли, – тяжело сказал он, глядя прямо в глаза пристыженному Илуге. – Но ведь и мать свою ты бросить не мог. Надо же, что придумали, стервецы белоглазые… Не переживай, сынок. Так, чтобы всем хорошо сделать, не бывает…
– Если ургаши придут в твои земли, позови, – наконец смог сказать он, – я думаю, что сумею убедить хана Чиркена прийти к тебе на помощь.
– А как же, – молодо сверкнул зубами Кухулен, – хан-то, я слышал, своим ханством тебе обязан. Так что он у тебя в большом долгу!
– А я – у него, – пожал плечами Илуге.
На этом разговор и кончился.
После Аргун Тайлгана по обычаю наступает Аргун – месяц Бога Войны. В этот месяц запрещается вести войны, да и кто их будет вести в самые снега и метели? Этот месяц посвящен поминанию павших воинов, великих предков, дням былой славы.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
