стойкие и закаленные смотрели насквозь, не замечая в упор.
В огромном, ярко освещенном зале приемов Зануду окружил межпланетный эфир. Редкие атомы спешили изменить орбиту, лишь бы не оказаться поблизости от изгоя. Чему удивляться? Царедворцы — народ нежный, трепетный, с исключительно развитым верхним чутьем. И заговорить не с кем, и уйти нельзя — явился по высочайшему приглашению. Его величество возжелали видеть отставного лейтенанта. Если судить по поведению господ в мундирах, исключительно ради того, чтобы лично огласить смертный приговор.
Пожав плечами, Торвен принялся изучать портреты династии Ольденбургов. Лики величеств и высочеств, прописанные маслом, взора не отводили, но глядели хмуро. Иного Зануда и не ожидал. Все полтора года, минувшие со дня его возвращения в Копенгаген, он провел тихо и незаметно, общаясь лишь с семьей — и с Эрстедами. Родня забыла о нем, старые знакомцы никак не могли найти дорогу к его дому.
Даже письма стали приходить реже.
Фрекен Пин‑эр, во избежание пересудов, поселилась в домике покойной Торвеновой тетки, под опекою близкой подруги матери. С венчанием, равно как с регистрацией брака, вышла заминка. Паспорт с фальшивой записью Зануда предусмотрительно уничтожил сразу после пересечения датской границы. В городской же ратуше первым делом возжелали изучить документы будущей — бывшей? нынешней? какой?! — фру Торвен.
В подлиннике, сказал бургомистр. На китайском. И в переводе, заверенном нотариусом и Королевским научным обществом. И вообще.
Видя, что дело — швах, Торвен в конце концов махнул рукой на приличия, плюнул на жалкие остатки своей репутации и переселился к невенчаной супруге, благо подросшая дочь вполне справлялась с домашним хозяйством. Честные копенгагенцы охнули — и возвели вокруг беззаконной четы Торвен невидимую, но мощную стену. Хватало и прочих забот. С векселями, предъявленными грозной вдовой Беринг, удалось разобраться. Хуже было с пансионом для Маргарет. Дочь изгоя недостойна учиться вместе с детьми добропорядочных горожан. Девушку даже не хотели пускать на уроки танцев. Что, впрочем, ее ничуть не огорчило — Маргарет всерьез увлеклась математикой.
Торвен отнесся к происходящему философски. Хотя иногда, если честно, тянуло вспомнить молодость — и сломать чью-нибудь особо паскудную челюсть. Увы, приходилось терпеть. Он успокаивал себя тем, что иначе поступить не мог, а значит, жалеть не о чем.
Сделал, что должен, — и будь что будет.
Однажды, когда особенно допекло, он отпросился у академика Эрстеда и съездил в маленький немецкий город Бург. Сойдя с дилижанса, направился прямиком на кладбище — и положил две белые лилии на могилу генерала фон Клаузевица. Стоял тихий зимний день, такой же холодный, как и тот, в полузабытом декабре 1812‑го, когда они виделись в последний раз. Бывший прапорщик русской армии Иоганн фон Торвен беззвучно глотал слезы, а в ледяной Вечности, подступившей, если верить Писанию, к самой душе его, стихал топот копыт Дикой Охоты.
Вернувшись, он продолжил отшельничать.
И вот — королевский вызов.
Первый раз в жизни Торвен позволил себе усомниться в преимуществах абсолютной монархии. Стать жертвой тирана — не лучший жребий. От портретов веяло самодержавной тоской. Повернувшись лицом к залу, он вдохнул разреженный эфир, полюбовался почтенными спинами и сиятельными затылками. Стайки рыбок-прилипал крутились возле жирных акул. Самая большая стая пристроилась в центре, под газовой люстрой, окружив толстяка-генерала с орденской лентой через плечо.
Отставной лейтенант хмыкнул. Этот уж точно здороваться не станет! Небось на золоте ест, на соболях спит, на людишках верхом ездит! Словно почуяв крамолу, генерал величественно обернулся, вздернул тонкие брови:
— Торвен? Ты?!
Прилипал унесло девятым валом. Толстяк, не разбирая дороги, проломился сквозь толпу, ухватил Зануду за плечи, тряхнул от души.
— Привет, лейтенант! Не забыл, что мы на «ты»?
— П‑привет! — с трудом выдавил Торвен. Немного подумал и на всякий случай уточнил: — Привет, экселенц!
— Помнишь, помнишь! — захохотал генерал. — А почему в гости не заходишь? Я уже полгода как в Копенгагене. Забегай, без чинов, без мундира и…
Он криво усмехнулся, кивнул на прилипал и уточнил:
— Без этой сволочи.
Зануда сглотнул. Против генерала он ничего не имел. Тот и впрямь заслужил право обращения на «ты», председательствуя на прощальном обеде офицеров Черного Ольденбургского полка в далеком 1814‑м. Когда Андерс Вали-Напролом внес предложение отбросить казенное «вы», толстяк зааплодировал первым. А перед этим он, штатгальтер Норвегии и губернатор острова Фюн, с изрядным выражением прочел королевское послание.
Фредерик VI не жалел похвал для волонтеров.
С тех пор они виделись очень редко — отставной лейтенант Торбен Йене Торвен и бывший штатгальтер, а ныне наследник датского престола Христиан Ольденбург. У каждого оказались свои собственные дела.
— Есть новость, — толстяк перешел на шепот. — Там подписали «слоника».
Он победно улыбнулся и щелкнул себя по ленте.
— Поздравляю!
Торвен сообразил, что там что‑то переменилось. В прежние годы его величество наотрез отказывался жаловать нелюбимого родственника в кавалеры ордена Слона.[85]
— И ввели в Тайный Совет. Наконец‑то! Ты вот что, Торвен. — Улыбка исчезла. Лик Христиана Ольденбурга был надменен и строг. — Нас обоих не слишком любят, лейтенант. Учти это — и приходи в гости. Понял?
Генеральское рукопожатие оказалось неожиданно крепким.
Вокруг зашумела толпа. Наиболее смелые прилипалы взялись писать круги в опасной близости. Царедворцы присматривались к изгою, имеющему столь чиновных покровителей. Кое-кто рискнул пожелать доброго дня. Зануда стоял столбом, даже не пытаясь осмыслить происходящее. Добрый принц Христиан, обнимающий фронтового товарища, столь же естественен, как и теория теплорода. Что все это значит?
Долго размышлять ему не дали. Отставного лейтенанта вызывал король.
В кабинете его встретили воем — долгим и тоскливым. Торвен вжал голову в плечи, решив, что довел-таки монарха своими прегрешениями и тот позабыл от гнева человеческую речь. Выть на ослушника — вполне по‑королевски.
— Тихо, Полоний! Вот видите, Торвен! С вами даже реликтовые хищники не желают знаться. Ну, тихо, мой славный, успокойся…
Зануда чуть не присвистнул. А кто это у нас жмется к шторе? Старый приятель — «пёсик» из Эльсинора с оторванной лапой? Родной братец тамбовских «волков»?
— Иди, Полоний! Обидели собачку…
Его величество лично соизволил открыть дверь, выпуская изрядно перетрусившую гиену. Перед тем как исчезнуть, хромой Полоний повернул голову в сторону страшного гостя и по‑собачьи взвизгнул.
— Вы невозможны, лейтенант, — резюмировал король, затворяя двери. — Тем не менее мы пригласили вас, дабы рассеять глупую сплетню. Наши слова о топоре и плахе отнюдь не следует понимать буквально. Более того, если мы и гневаемся на вас, то вовсе не за выбор вами подруги жизни. Но почему вы не поставили нас в известность? Почему не пригласили на свадьбу? Святой Кнуд и святая Агнесса! Нам казалось, что мы с вами — не чужие.
Речь Фредерика VI звучала сурово. Фамильный нос торчал багинетом, целясь в лоб ослушнику.
