Некоторое время он ведет истребитель вертикально вверх, затем, поглядывая на авиагоризонт, опрокидывает его на спину. Через пару секунд в верхней лобовой части фонаря к чистому небу присоединяется цветной полоской земля, подтверждая летчику, что пройден верхний отрезок "мертвой петли". Стремительное восхождение закончилось. Сохатый снимает рычаг управления двигателем с форсажной защелки и готовится к очередному все убыстряющемуся падению вниз. Но его расчеты вдруг перечеркиваются самовольством машины.
Неожиданно самолет делает "клевок" на нос и, не считаясь с положением рулей, с волей и желанием пилота, начинает вращаться через крыло, поворачиваясь спиной вверх. Сохатый чувствует, как центробежные силы опрокидывают его к правому борту кабины, но туго подтянутые и поставленные на стопор привязные ремни удерживают его в кресле. Через фонарь доносится шум возмущенного воздушного потока, похожий на приглушенный дальностью клекот водопада, в котором заметно преобладают шипящие и хрипящие звуки.
Генерал удивлен и вслух спрашивает себя:
― Штопор?
И отвечает:
― Штопор, Ваня, штопор! Хоть и старый знакомый, но нежеланный! Надо выводить!
Нажав кнопку радиопередатчика, Сохатый начинает комментировать свои действия, знать о которых сейчас было так важно на земле.
― Штопор! Вращает влево. Буду выводить!… Ставлю рули на вывод: ручка и правая педаль ― полностью от себя. Жду!… Вращаюсь!… Не выходит машина. Рулей не слушается!…
― Повторяю действия! Ставлю рули по штопору. Ручка полностью на себя. Левая нога до отказа ― влево по штопору. Жду… Один оборот! Вращает до противного быстро… Потерял уже две тысячи метров…
Ставлю рули снова на вывод!… Жду два витка. Под самолетом нет построек ― лес и поле… Еще виток!… Все, высота кончилась!
Ему хочется попытаться еще что-то сделать, но опыт побеждает слепое желание бесполезной и опасной сейчас деятельности. Если даже через мгновение машина перестанет вращаться, то все равно высоты для ее выхода в горизонтальный полет уже не хватит… Придется прыгать на вращении!
"Прыгай, Иван! ― приказывает он себе. ― И ты долетался до главного своего испытания. Прыгай!"
Секунда, может быть, две потребовалось на выполнение принятого решения. Сохатый остро почувствовал, как трудно отпустить штурвал и бросить машину в беде, ― но помочь ей было невозможно… Он взялся за скобы катапультного устройства. Освободил их от предохранителя и рванул на себя. Дернул что есть силы, хотя знал, что усилие требуется небольшое, и почему-то вспомнил парашютные прыжки и выдергивание вытяжного кольца. Там тоже он не мог приучить себя открывать парашют хотя бы вполсилы. Не мог избавиться от сомнения: "А вдруг не выдерну?"
Время текло, видимо, медленнее, чем работала его мысль, и Сохатому за доли секунды показалось, что автоматика катапультного кресла отказала. Но тут же услышал хлопок сброса фонаря, ощутил удар кресла снизу. Миг выброса из самолета почему-то не запомнился ― в следующий момент глаза увидели небо.
Сознание отмечает, как ослабли привязные ремни, удерживающие его в кресле, вот ноги освободились от фиксирующих захватов. "Я свободен. Теперь ― парашют. Буду открывать сам!" ― успел подумать и почувствовал себя летящим вниз. Хотел уже браться за вытяжное кольцо, но в это время невидимые "руки" мягко подхватили его. Падение прекратилось ― сработал автомат, и парашют раскрылся.
После рева двигателя, тяжелых перегрузок катапультного выстрела Сохатого окружила тишина парашютного спуска. Он увидел ниже себя падавший самолет. Истребитель быстро проваливался вниз, будто тонул в дымчатой голубизне воздуха, удаляясь, уменьшался в размере, пока не достиг земли.
Сохатый понял, что машина на земле потому, что она перестала вдруг вращаться. Как-то сразу замерла в неподвижности, а потом из ее середины полыхнуло пламя, вырвался черный дым и докатился звук взрыва. И острая боль сожаления кольнула сердце летчика.
* * *
Осмотрев парашют и устроившись поудобней в подвесном кресле из лямок, Сохатый стал готовиться к приземлению.
"Иван, ты, видать, везучий, ― подумал он. ― Тебе ни разу не приходилось слышать, чтобы летчик после происшествия, закончившегося катапультированием, докладывал тебе, как у него слетал фонарь, какого цвета было небо в этот момент, как уходило от него кресло И что оно делало с его ботинками. Никто из них не видел, а, может быть, видел, но не запомнил или стеснялся рассказать о своих наблюдениях и ощущениях. Но тебе, похоже, повезло: ты все это ощутил, увидел и запомнил. В этом, возможно, ты найдешь какое-то успокоение, а твои наблюдения и ощущения пригодятся другим".
Чем ниже Сохатый спускался, тем быстрее надвигалась навстречу земля, и он начал беспокоиться за ноги. Разглядывая вероятное место приземления, поучал себя: "Приземляйся на расслабленные ноги, ни в коем случае не лови ими землю, пусть она сама их найдет, тогда кочки и ямы не страшны".
Парашют немного раскачивало порывами ветра, и от этого земля шла на Сохатого волнообразно, как будто Кто-то наклонял ее к нему то одной, то другой стороной. Наконец встречное ее движение сменилось ощущением падения, и, почувствовав удар ног о землю, он повалился на бок. "Лежу на земле-матушке… И кажется, целехонек". Попытался встать, но не тут-то было: стропы парашюта прижали его к земле. Поняв, что встать в таком положении нельзя, Сохатый стал подтягивать стропы парашюта на себя. Выбирал их до тех пор, пока не опрокинул купол на землю.
Встав наконец на ноги и расстегнув замок подвесной системы, Сохатый сбросил с себя теперь уже ненужные лямки.
― С днем рождения, Ваня… Жить тебе теперь еще сто лет!
Он прошелся, потоптался, понагибался, проверяя своё состояние, и, убедившись, что цел, снял защитный шлем с головы. Настало время готовить аварийную радиостанцию к работе. "Сам отлаживал службу спасения, сам обучал, самого и спасать будут, и оценку спасателям тебе же придется выставлять".
Сел на свернутый парашют, чтобы передохнуть и собраться с мыслями. Прислушался к себе: волнения как будто и не уловил, но почувствовал подрагивающую напряженность мышц, их возбужденную готовность к новым испытаниям. Стараясь избавиться от ненужного напряжения, покрутил головой, поработал вверх-вниз плечами, подвигал лопатками и почувствовал облегчение. Послушал сердце: "Пульс восемьдесят. Пока неплохо, старина! А почему старина?… Еще, кажись, не "укатали Сивку крутые горки".
Ощутив опять появляющееся на мышцах напряжение, Сохатый укоризненно стал выговаривать себе: "Ну-ка расслабься. Не натягивайся канатом, а то никакого отдыха не получится! Все, что случилось, ― осталось в прошлом. Оно уже не может тебя убить, хотя и может иметь последствия на будущее".
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
