воеводства их «пристав» стряпчий Гаврила Тухачевский, оставляя Хоненеву надзор за другим знаменитым пустозерским узником, протопопом Аввакумом. С сидевшим в земляной тюрьме Аввакумом Матвеев не встречался, но должен был знать о таком вынужденном «соседстве». У отца и сына Матвеевых установились теплые отношения с охранявшим их воеводой. Андрей Артамонович Матвеев позже отзывался о Тухачевском с уважением и признательностью и называл его «весьма склонным и доброжелательным благодетелем». Пустозерский воевода совсем не стремился отягощать ссылку боярина Матвеева дополнительными ограничениями, более того, в самые трудные времена даже помог со ссудой ржаной муки. Всё это позволило Артамону Матвееву с сыном и остававшимся при них людям, а их насчитывалось «без малу тридцати человек», выжить. Хлебные запасы (200 четвертей ржи, 50 ячменя и 50 овса) присылались ссыльным из Холмогор, но на 188 (1680) год их не успели привезти в Пустозерский острог, поэтому при переводе Матвеева на Мезень положенный ему хлеб на специально нанятых судах доставили к новому месту ссылки[369].
Дорога из Пустозерского острога в Мезень на судах заняла больше двух месяцев и должна была стать определенной «передышкой» для ссыльных. По приезде в Мезень 9 октября 1680 года их разместили в Окладникове слободке «на четырех дворех». Воевода Тухачевский исполнил все распоряжения о выдаче денег и хлеба боярину Матвееву и сразу отправил отписку и отчет о расходе денег в Новгородский приказ боярину Ивану Михайловичу Милославскому. Воспользовавшись этой оказией, Артамон Матвеев отослал третью челобитную царю Федору Алексеевичу. Привезена она была в Москву, как было сказано при ее публикации в «Истории о невинном заточении…», «с сыльным самарским офицером Василием Пастуховым» 15 ноября 1680 года. В приказе же записали, что привез ее «пустозерский стрелец» Василий Пастухов. И в том, и в другом случае речь шла об одном человеке, только для Артамона Матвеева он и в ссылке был по-прежнему «самарский офицер», а для приказных — простой стрелец.
Ссылка в Мезени, как сразу понял Матвеев, оказалась такой же тяжелой, как и в Пустозерске. Третья челобитная Матвеева прямо названа «плачевной песнью». Выданных ему с сыном и свитой 150 рублей из мезенских запасов хватало на выплату «трех денежек» в день на человека, «а и на Мезени, нам холопам твоим, тунедателей нет», — писал Артамон Матвеев, то есть никто ничего не раздавал ссыльным даром («втуне»). Особенно обижало Матвеева то, что его содержание почти равнялось содержанию жены и детей «церковного преступника» протопопа Аввакума, еще ранее разлученных с главою семейства и переведенных жить отдельно на Мезень[370].
В «Историю о невинном заточении…» вошли и другие челобитные «ближнего боярина» Артамона Сергеевича Матвеева — патриарху Иоакиму, царскому духовнику благовещенскому протопопу Никите (прежний духовник Андрей Савинович также пострадал и был отправлен в ссылку), боярам князю Юрию Алексеевичу Долгорукову (два письма) и его сыну князю Михаилу Юрьевичу Долгорукову, князьям Никите Ивановичу и Якову Никитичу Одоевским. Обращался Матвеев и к тем боярам, кто явно не благоволил к нему, как Родион Матвеевич Стрешнев, Богдан Матвеевич Хитрово, и написал даже два письма Ивану Михайловичу Милославскому. Но никто из них не стал «печаловаться» перед царем и не снизошел до помощи опальному, а кто-то, как боярин Кирилл Полиевктович Нарышкин, сам подвергнутый преследованиям вместе с детьми, и не мог вступиться за своего прежнего покровителя. «В юности сеяхом пшеницу, а седина наша пожинает волчец» (колючий сорняк, подобный чертополоху), — оставалось сокрушаться Артамону Матвееву[371].
Вместо одного придворного и «канцлера» Матвеева, как в последние годы жизни царя Алексея Михайловича, на юного и болезненного царя Федора Алексеевича стали влиять многие «ближние люди»[372]. Среди них «старая гвардия» — стоявший во главе Думы князь Юрий Алексеевич Долгоруков и распорядитель дел в царском дворце Богдан Матвеевич Хитрово (он умер в начале 1680 года). Большую роль в делах играл глава клана Милославских боярин Иван Михайлович Милославский, но пока он не попытался воспрепятствовать браку царя Федора Алексеевича с Агафьей Симеоновной Грушецкой в июле 1680 года (закончившемуся печально — смертью царицы и новорожденного царевича). Новыми любимцами царя стали боярин Иван Максимович Языков и окольничие братья Алексей и Михаил Тимофеевичи Лихачевы. Языковы и Лихачевы происходили из непривилегированного дворянства, и в этом отчасти повторяли путь Артамона Матвеева. Именно Языков способствовал вступлению царя Федора Алексеевича в новый брак с Марфой Матвеевной Апраксиной. Ходили разговоры, что она чуть ли не крестница Матвеева, поэтому ей и удалось упросить мужа об облегчении участи ссыльного боярина и возвращении его из ссылки.
Указ о прощении Артамона Матвеева последовал во время приготовлений к новой свадьбе царя Федора Алексеевича в декабре 1681 года. Долгожданные новости об освобождении из ссылки привез на Мезень капитан Стремянного полка Иван Сергеевич Лешуков «генваря в первых числах» 1682 года (у Лешукова было еще одно поручение в Пустозерске, где им был проведен розыск по делу вскоре казненного протопопа Аввакума). «Реабилитация» боярина Артамона Сергеевича Матвеева была полной; в указе признавалось, что он стал жертвой клеветы, ему возвращали боярский чин и отнятое имущество — «Московской их двор, и подмосковныя и другие вотчины и пожитки» (насколько могли после состоявшихся «раздач» и «продаж»). Боярина Артамона Матвеева переводили в Лух, где он должен был дожидаться нового царского указа. Несколько верст от Мезени, снабдив бывших ссыльных «подводами и напутными потребами», боярина и его свиту провожал их бывший пристав Гаврила Тухачевский «с великим почтением» и сожалениями от разлуки («с премногою того разлучения своего и благоприятства любовию»). Так причудливо сложились обстоятельства в судьбе ссыльного боярина Матвеева и охранявшего его воеводы.
Дорога от Мезени до Луха лежала через Холмогоры, где Артамон Матвеев сразу вспомнил о привилегиях своего боярского чина. Все теперь стремились представиться Матвееву и чем-либо угодить ему, чтобы тот не забыл их услуги. Первым на пути, кто встретил бывших ссыльных «с великою любовью и открытством приятельским всего дому своего», стал двинской воевода боярин князь Никита Семенович Урусов. Не отставали от воеводы «и все Колмогорские жители, иноземцы и всякаго чину люди».
Холмогоры тоже были местом ссылки, и там хорошо понимали страдания опальных. А вот по поводу холмогорского воеводы, хотя и продемонстрировавшего свое радушие, всё же не стоило обольщаться. Клан братьев князей Урусовых, служивших при дворе в высоких чинах, был большим и разветвленным. В свое время князья Урусовы много потеряли от нового брака царя с Натальей Нарышкиной и изведали опалу.
