– У нас искать – зряшное дело. В Клокочёв ступай. Может, там найдешь. Клокочёвский барин не удрал, остался. Он с нынешней властью ладит.
Где по дороге, где прямо через поля шагаю в Клокочёв и добираюсь туда на закате. Хорошо, что сумерки не застали меня в поле. Я не люблю сумерек.
Помещичья усадьба в Клокочёве необычайно просторная, погонов семь. Во дворе – двухэтажный замок с башнями, такого я не видел ни в одном поместье, ни в Руши, ни в Турну. За замком множество крохотных узких флигельков для прислуги, а еще дальше – высокие и широкие помещения для скота.
В одном крыле замка, в маленьких комнатушках разместилась контора. В стороне – колодец с насосом, вроде того, что у дяди Тоне из Руши-де-Веде. Какая-то женщина набирает воду. Я подхожу к ней. Спрашиваю:
– Можно поговорить с кем-нибудь из местных?
– С кем же?
– С кем-нибудь из конторы.
– Ступай к господину Ласкэру. Он где-то там…
И она указывает на контору.
– Входите.
– Вечер добрый.
– Добрый.
За сосновым столом, точь-в-точь как у писаря Джикэ Стэнеску в Омиде, сидит тщедушный человечек в синем потрепанном костюме, седой и сморщенный, на носу очки, и скребет по бумаге. Даже не поднимает на меня глаз. Привык, должно быть, к разным просителям. Молчит. Тихо – слышен только скрип пера по бумаге. Буквы выводит крупные, разляпистые. Руки у него трясутся – еле с дрожью справляется. Чернила фиолетовые, цвета летучей мыши. Наконец удостаивает меня своим вниманием:
– Чего тебе?
– Работу ищу, господин Ласкэр.
Старик снимает очки, протирает платком, опять водружает на нос. Окидывает меня взглядом с ног до головы и с головы до ног. Близорукие глаза его часто моргают.
– Ты нездешний?
– Нездешний, из Омиды я, это выше по Кэлмэцую.
– Читать умеешь?
– Умею.
– Сколько классов?
– Пять начальной школы.
– Почерк хороший?
– Разборчивый.
– Ну-ка, сядь вот сюда, на стул. Проверим.
Я присаживаюсь, кладу шляпу на колени, беру лист бумаги и ручку. Пишу несколько предложений, протягиваю лист старику. Тот глядит и изрекает приговор:
– М-м-да… почерк вполне разборчивый. Надо поговорить с барином.
Возле конторских книг на столе – колокольчик. Старик дотягивается, берет колокольчик и звонит. Вбегает слуга.
– Здравия желаю, господин Ласкэр, что угодно приказать?
– Отведи-ка этого парнишку на кухню да скажи, что я велел его покормить. Он останется у нас в конторе.
Стало быть, вот оно что: старика зовут господином Ласкэром и, если он позвонит в колокольчик, надо бежать бегом, являться и докладывать: «Здравия желаю, господин Ласкэр, что угодно приказать?»
Работник подталкивает меня к двери, потом ведет к домику в глубине двора. Вводит в комнату.
– Эй, Сафта, дай ему поесть. Чтоб завтра у него достало сил распекать нас на все корки. В контору его берут, к господину Ласкэру. Небось приказчиком будет.
– А может, ему не захочется нас распекать, – возражает Сафта.
Это дородная, необъятных размеров женщина с толстыми, как чурбаки, ногами и огромными грудями. Босая. Ноги в цыпках, пятки потрескались, под кривыми ногтями черно от грязи. Только руки у нее белые. Руками она готовит еду, моет посуду.
– Коли я говорю будет – значит, будет, – стоит на своем работник, – разве Георгиу не такой же был, когда пришел? Как только не лебезил, не раболепничал. Чуть с голоду не подыхал. А теперь вон не только что обругать – арапником запросто перетянет. Господина Ласкэра правая рука.
– А ну, отвяжись от парня, ступай вон.
Работник уходит.
– Ты не бойся, – обращается ко мне Сафта, – Гынжу всегда такой, язык-то без костей. Не слушай его, сердце-то у него доброе. Только очень уж натерпелся, как и все мы тут, в имении.
Она пододвигает мне стул, ставит возле стопки вымытых тарелок большую миску. И до краев наливает в нее фасолевой похлебки. Рядом, на клочок салфетки, кладет большой ломоть мамалыги.
– Ложку сам возьмешь.
Из огромной кучи ложек – штук сто – я выбираю себе одну, вытираю и принимаюсь за еду.
Ем – аж за ушами трещит. Сафта смотрит на меня. Еще подливает фасолевого супа.
– Издалека сам-то?
– Не так чтобы очень. Из Омиды. Только утром из дому вышел.
– И с тех пор ничего не ел?
– Ничего.
– В удачное время попал.
Разговорились. Оказывается, помещик здешний – один из самых богатых в округе. В поместье у него больше сотни работников и еще человек сто охраняет большое озеро возле Дуная и занимается рыболовством. А под горой в овраге раскинул свои шатры цыганский табор. Цыгане обрабатывают часть помещичьих земель. Главная усадьба находится тут, на этом дворе, но есть работа и наверху, в верхней усадьбе.
– Худо, коли тебя пошлют туда. Там, наверху, ни души, безлюдье.
– Господин Ласкэр сказал, что я буду работать в конторе.
– Может, и сказал, да не он здесь решает.
– А кто же?
– Барин.
Сгустились сумерки. В окнах замка горит свет. Наевшись, я бреду по двору, до меня никому нет дела, даже собаки – и те не пристают. Обнюхали и отошли. Опять стучу в дверь к господину Ласкэру.
– Ты поел?
– Поел.
– Сейчас пойду узнаю, можно ли к барину. Ступай за мной!..
Я иду следом за господином Ласкэром. Жду у лестницы. Лестница широкая и высокая. Мраморные ступени. Господин Ласкэр исчез в дверях замка и вскоре воротился назад.
– Прошу. Ноги хорошенько вытри.
Я тщательно вытираю.
Интересно, каков собой помещик?
Прохожу в комнату и нерешительно ступаю по мягкому ковру, утопая своими старыми постолами по самую щиколотку.
Господин Ласкэр, переломившись в пояснице, объясняет помещику в чем дело:
– Пришел в имение примерно час назад. С верховьев Кэлмэцуя, из Омиды. Ищет работу. У него разборчивый почерк, можно бы оставить его в конторе.
Я решаюсь посмотреть помещику в глаза. Это высокий крепкий человек с рыжими, поседевшими на висках волосами. Без бороды и усов. Шея чуть не лопается от жира, лицо лоснится довольством, он свежевыбрит, причесан, напудрен. В правом глазу носит круглое стеклышко – монокль. Вот он заговорил. Напирает на «р» и выражается слегка неправильно, словно думает на другом языке.
– Завтра утром поедешь вместе со мной в усадьбу. Там, наверху, мне нужен человек. Старательный и покорный. Будешь получать еду, кров и десять лей в месяц: плачу по-царски. Проводи его, Ласкэр!
Он и не подумал спросить, как мое имя. Да и я не спешил назваться.
Господин Ласкэр весь дрожит. Наверно, от усталости.
Я желаю барину с моноклем доброй ночи и, не отставая ни на шаг, следую за господином Ласкэром. Выхожу лицом к двери, хотя господин Ласкэр пятится задом. Спускаемся по лестнице; господин Ласкэр шепчет:
– Что ты натворил, несчастный! Повернулся к помещику задом…
– Не сердитесь, господин Ласкэр, я просто не могу задом наперед ходить. Что я, рак?
Господин Ласкэр смотрит на меня с удивлением, криво улыбается:
– А ты не робкого десятка!..
– Не знаю, но если вы так считаете…
– Переночуешь у Сафты.
Работники раскланиваются перед господином Ласкэром еще истовее, чем тот перед помещиком.
– Господин Ласкэр, я хотел у вас спросить.
– О чем еще?
– Как зовут барина?
– Аргир Аризан. Огорчился я, – признается он вдруг.
– Из-за чего же, господин Ласкэр?
– Хотел тебя в конторе оставить. Не справляюсь уже с работой. В который уж раз, когда кто с хорошим почерком придет, пытаюсь у себя в конторе оставить. А хозяин забирает его и отсылает в горы. Не приживаются там люди.
– Отчего это?
– Почем мне знать? Может, надоедает в глуши жить.
– Мне, думаю, не надоест.
– Не говори гоп… Одно знаю – без глаз остался, разбирая конторские бумаги. С меня довольно.
– А барин вас на пенсию не отпускает?
– Нет. Господин Аризан на пенсию никого не отпускает. Я уже сорок лет в этом поместье проработал. Пока хватает сил – работаешь и получаешь жалованье. А уж как сил не будет – ступай вон. Барин наймет другого.
Я оставляю господина Ласкэра втихомолку жаловаться на судьбу. Возвращаюсь к Сафте на кухню.
– Господин Ласкэр сказал, чтоб я эту ночь спал у вас. Завтра утром отправлюсь с помещиком в верхнюю усадьбу.
– Ах, чтоб его!..
– Что это вы так?
– Да так просто, сорвалось…
Во двор с грохотом въезжает автомобиль. Без верха. Из автомобиля выходят четыре немецких офицера.
Шофер отводит машину, всю забрызганную грязью, в дальний угол двора. От машины валит пар. Гнали, верно, во весь опор по здешним ухабам…
Помещик вышел встречать гостей. Обнимается, целуется с ними.
– Опять эти немцы, – ворчит Сафта.
– Что, они уже и раньше приезжали?
– Все время ездят. Они с помещиком друзья. Попросил он их дать пленных румын для работы в верхней усадьбе. Обещал, что будут работать без охраны, под его ответственность. И немцы дали – вроде как заместо батраков. Теперь эти пленные спину на него гнут. Да ты и сам увидишь, коли туда едешь. Теперь, раз немцы приехали, большой сабантуй на всю ночь закатит…
