— Ну и Костя, как все?
— Как все. Только ведь исправный был парень. А тут ровно с цепи сорвался.
Владимир решил присмотреться к этому Косте. Между прочим, тот работал на комбинате, но давно уволился. Да и никаких подозрений не вызывал он, непохоже было, что участвовал в ограблении, но деньги действительно у него появились. Прогулял их, теперь на Нинкиной шее сидит. А немалые были деньги — мебель купил своей сожительнице, ее одел, сам оделся.
С пьяненьким Костей познакомился майор. Тот свою Нинуху ругал. Работать она его заставляет, а что он на той работе заработает?
— Жить-то надо, — закинул удочку майор, — а без работы как же?
— Живут люди, — неопределенно ответил Костя, — а от работы лошади дохнут.
— Бывает, — ответил Чельцов и оставил Костю. И все-таки ответ Кости мимо ушей не пропустил. Отметил себе: Нинка не деньги заставляет добывать, а работать; Костя ссылается на опыт неких людей, которые «живут», надо полагать, не переутомляясь, как лошади, работой.
Познакомился Чельцов и с Ниной, с Костиной любовью. Понравилась майору Нина. Огорчена была постоянными пьянками Кости. Судя по всему, женщина ничего не знала о происхождении Костиных денег, но что деньги были, и немалые, она утверждала. Очень хотелось Владимиру Чельцову убедить Нину, чтобы «расколоть» Костю. Но он сам учил молодых инспекторов:
— В нашей работе многое можно простить, не прощается одно — беззаконные, недозволенные методы сыска.
Привлечь Нину было не дозволено. И Владимир лишь время от времени заходил к ней, когда Костя попадал в какой-нибудь скандал. Нина охотно рассказывала о своей жизни, жаловалась на Костю, но жалела его. Однажды Нина раскрыла сумочку, вынула платок и случайно потянула яркую толстую нитку. «Та, медицинская», — мелькнула мысль.
— А что это за нитка такая оригинальная? — спросил Чельцов.
— О, хорошие нитки, прочнее шпагата. Это Костя как-то приносил.
— Для чего?
— А он их Кожаному передавал.
— Кто это Кожаный?
— Фамилии не знаю. Он кофточки, что ли, вяжет.
Ниточка из Нининой сумки потянулась далеко и привела к преступной группе, содержащей подпольный трикотажный цех.
Но в этой операции майор Чельцов уже не участвовал — то дело службы ОБХСС, а угрозыску своих забот хватает…
Все рассказанное о Владимире Ивановиче Чельцове я узнал не от него. А при встрече, когда он был героем дня, мы обсуждали предстоящий суд над четырьмя грабителями. Фабулу дела я знал, да и на процессе все будет подробно рассматриваться. Меня интересовало, как были изобличены преступники — пойманы как? Это ведь в залах суда обычно не исследуется.
— Есть такая восточная мудрость, — начал Владимир, — спеши медленно. А нам медленно нельзя — в этом вся и загвоздка. Суетиться же начинаем — теряем кое-что. Как эта банда начала? Комиссионный магазин они взяли. Днем. В обед. Постучал один в дверь, что-то знаками показывает. Женщина открыла. Он извинился, сказал, что ему терять нечего, что если кто нажмет сигнализацию, то пусть прощается с жизнью… Даже если появится милиция, он успеет. И вынул пистолет. Я понимаю — служебный долг, народное добро. А вы в положение женщины войдите. Если бы налет грубый, угрозы, трам-тарарам — нажали бы кнопку. А тут психолог этот бандит. Женщины замерли. Трое его подручных тут же вошли в кассу и взяли деньги.
Через некоторое время на квартиру врача-стоматолога пришли четверо. Постучали. Дверь открылась. Четверо вошли. Прикрыли дверь. Спросили, где деньги и золото. Женщина в обморок. Один из них подал ей стакан воды. Опять вежливо спросили, где что лежит, «а то ведь ломать все придется». Что нужно взяли и скрылись.
Снова интеллигентные приемчики. Я думаю: надо этого образованного прохвоста искать. Пораскинуть, где он еще появится. Да ждать разве можно? Думать некогда — хватать надо. А они-то думают: то комиссионка, то квартира. Шаблона нет. Действуют расчетливо. Но тут они крупную промашку дали. К нам звонок: трое неизвестных только что попытались ограбить сберкассу. Мы туда по тревоге. Перепуганные сотрудники… Опрокинутая мебель… разбросанные бланки… На столе лежала чья-то книжка, по которой платят за квартиру… Фамилия — Лапшова. Спрашиваю чья? Говорят, не знаем, но один из преступников что-то писал как раз перед обеденным перерывом. Последним он был посетителем. Сотрудница уже дверь собиралась закрыть — он ее оттолкнул, тут еще двое ворвались, выхватили оружие, а кассирша дала сигнал тревоги. Бандиты убежали, а книжка вот осталась. Книжка принадлежала родной матери одного из троицы. Мать ее признала, сказала, что сын ее отсидел недавно, работать поступил, а потом, видать, за старое принялся — уже два месяца не живет у нее, только иногда заходит. Взяли Лапшова, он признался во всех трех грабежах. Еще двоих взяли, а главаря нет, словно в воду канул. Кстати, стало ясно, почему последний раз они действовали примитивно. «Самодеятельностью» ребята занялись. Им приказали сидеть смирно, а они решили самостоятельно сработать.
Главаря своего, между прочим, только в лицо знали. Завербовал он их в пивной. Встретились, совершили грабеж, свою долю получили — и до свидания. Приметы главаря описали, однако, все одинаково. Значит, не врали.
Вот и искал его подполковник Чельцов. Ходил по улицам и смотрел. Не метод, конечно, как он сам понимал. Ходил, пока на очки не наткнулся. Уж почти темно, а он в темных очках. И по другим данным подходит…
Схватка с главарем шайки была стремительной, может быть, двух секунд не прошло. Но это был тщательно выверенный, рассчитанный до каждой мелочи бой Владимира Чельцова. Инспектор имел пистолет. Вооружен, это было известно, и человек в темных очках. Но разница в том, что инспектор не мог применить оружие на людской улице. А преступник… он пойдет на все, ибо терять ему нечего — в этом Владимир был убежден. Конечно, можно вызвать на помощь любого работника милиции. Но это значит спугнуть настороженного, натянутого, как струна, озлобленного человека.
«Нет, надо один на один», — созрела мысль. И Владимир, когда человек в темных очках поравнялся с переулком, неожиданно схватил его за руку:
— Сюда! Быстро… Иначе крышка…
Это был точно рассчитанный ход. Настороженный преступник ожидал каждую секунду задержания. И был готов сразу же пустить в ход оружие. Но он абсолютно не был готов получить сигнал тревоги от «своего». А кто, как не «свой», мог предупреждать об опасности. Ничего не сообразив, он рванулся в переулок. Только тут мелькнула мысль — вопрос: кто это? Кто узнал?
Но было поздно. Пистолет преступника уже был в руках Чельцова.
Виль Липатов
ЛУНА НАД ОБЬЮ
1
В субботу после бани кузнец Юсупов пришел к участковому уполномоченному Анискину. Пропарился кузнец на шесть рядов, но угольной гари отмыть, конечно, не смог, потому глядел на свет божий синюшными, как у негра, глазами. Руки кузнеца, привыкшие к клещам и молоту, на свободе болтались, точно привязанные, и он их прятал за спину.
— Так что будь здоров, товарищ Анискин! — поздоровался кузнец и покашлял. — Если, к примеру сказать, ветра не будет, то завтра большая жара прибежит. Сегодня калил листовую сталь, так шип мягкий — это к жаре…
— Каротель жру! — ответил Анискин. — Врачи приписали: мяса не ешь, рыбу не ешь, масло не ешь… Это рази жизнь? — вдруг рассердился участковый и рачьими глазами посмотрел на кузнеца.
Солнце не то садилось, не то еще пыталось удержаться на белесом июльском небе; никаких лучей по горизонту не бродило, так что время казалось неопределенным — то ли три часа дня, то ли шесть вечера. Анискин посмотрел на солнце, на старый осокорь возле дома, время, конечно, не определил и подумал рассерженно: «И когда это люди успевают в бани ходить!» После этого он бросил морковку на землю.
Они молчали, наблюдая за рыжим петухом. Тот боком-боком, словно не по делу, подходил к огрызку морковки. Смотрел петух в сторону, в чужую ограду, а, подошедши к морковке, замер, нагнав на глаза пленку. Хитрый был петух, бросовый, расторопный только насчет чужих куриц, и Анискин сердито свел брови, но поздно — в ту же секунду петух подскочил, изогнувшись, клюнул морковку, взлетел на выщипанных крыльях и — ни морковки, ни петуха… Анискин дернул губой и сказал:
— В суп!
— Все может быть! — подумав, согласился кузнец. — Я ведь к тебе по делу, Анискин.
— Ко мне без делу народ не ходит! Давай докладай.
На крутой излучине Оби серебряной рыбой барахтался уходящий пароход «Пролетарий», березы и сосны на берегу стояли в немости, солнца в небе по-прежнему не было — растеклось, расплавилось оно по белесому куполу. Стояла на месте — ни текла, ни струилась — река Обь, полтора километра от берега к берегу.
