В общем, квартира Кэрол ассоциировалась у меня с не очень хорошими воспоминаниями: когда я в нее входила, мне всегда казалось, что в ней слегка пахнет рвотой, причем даже в прихожей.
Зная, что консьерж всегда рад услужить Кэрол и что он может позвонить ей и сообщить о нашем приходе, я подошла к нему и попросила не звонить Кэрол, потому что мы хотим сделать сюрприз, который ей наверняка очень понравится. Я сказала, что мы хотим повести ее в ресторан и устроить там настоящий пир.
Мы уселись так, чтобы Кэрол, войдя в вестибюль, заметила нас не сразу. Она появилась через сорок пять минут. Она, безусловно, неутомимо работала над собой и своей внешностью, и никто, глядя на нее, не смог бы усомниться в том, что дела у нее как у актрисы идут в высшей степени прекрасно.
Когда она дошла до того места, откуда уже не смогла бы сбежать от нас так, чтобы этого не заметил консьерж, мы поднялись с диванчика и пошли ей навстречу.
— Ну и как тебе сюрприз? — поинтересовалась Вероника.
Кэрол бросила взгляд на консьержа, недоумевая, как это он ее не предупредил. Я пошла в сторону лифта.
— Мы не отнимем у тебя много времени, — сказала Вероника.
— Мы можем пойти и выпить чего-нибудь тут неподалеку, — предложила Кэрол.
— Мне очень хотелось бы посмотреть, как живут знаменитые актрисы, — улыбнулась Вероника. — Единственной знаменитой личностью, с которой я до сих пор общалась, был писатель, который приходил к нам в школу и подписал мне свою книгу.
Я уже вызвала лифт и вошла в него. Кэрол не оставалось ничего другого, кроме как пригласить нас к себе.
— Мне нечем вас угостить, — сказала она. — Я скажу Герману, чтобы он нам что-нибудь принес.
Германом звали консьержа. Он, ни о чем не догадываясь, смотрел на нас с доброжелательной улыбкой.
Кэрол отперла дверь своей квартиры. Мне подумалось, что на Веронику наверняка произведет впечатление огромное окно в комнате Кэрол, из которого открывается вид едва ли не на пол-Мадрида. Было удивительно, что такая молодая девушка, как Кэрол, могла позволить себе жить в столь роскошных условиях.
Вероника, не снимая куртки, плюхнулась на один из диванов, покрытых белой телячьей кожей. Я же, понимая, что если останусь в норковой шубе, то через пять минут уже буду обливаться пóтом, сняла ее и перекинула через левую руку, а потом присела на диван.
Кэрол осталась стоять, вперившись в нас выжидающим взглядом. Судя по лицу, на сегодняшней репетиции ей пришлось в соответствии со сценарием заставлять себя плакать.
— Я устала, — сказала она.
— Думаю, тебе стоит пойти взглянуть на гардеробную, — сказала я Веронике, опасаясь каких-нибудь резкостей с ее стороны.
— Мы хотим кое-что прояснить, — не слушая меня, заявила Вероника, обращаясь к Кэрол. — Скажи Лауре, что Грета не является ее биологической матерью, а Лили, соответственно, ей не бабушка.
— Не смеши меня! Да кто ты такая, чтобы что-то от меня требовать?
Вероника не знала, что Кэрол ежедневно приходится сталкиваться на телевидении с настоящими проходимцами и негодяями, по сравнению с которыми она, Вероника, представляет собой лишь наивную, безобидную овечку.
— Лаура тебя боготворит. И она заслуживает того, чтобы знать правду, — не сдавалась Вероника.
Она не знала, что человек с такой ясной целью в жизни, как Кэрол, не станет поддаваться сентиментальности и даже не подумает марать себе руки вмешательством в драматические события, которые начали происходить в моей жизни.
— Я ее тоже люблю, поэтому прошу тебя не совать свой нос в нашу жизнь. Исчезни и больше никогда не появляйся!
Я переводила взгляд с Кэрол на Веронику и обратно. Я была знакома с Кэрол всю свою жизнь. Мы вместе играли в детстве, я помогала ей сделать аборт, я спасала ее во время попытки совершить самоубийство, я беспокоилась о том, что она не сможет пережить какую-нибудь из неудач, которые то и дело случались в ее жизни. Она была для меня почти как сестра. С Вероникой же я познакомилась совсем недавно, она не имела для меня вообще никакого значения, я по-прежнему воспринимала ее как абсолютно чужого для себя человека. Она, правда, утверждала, что она моя сестра, но во всей моей прежней жизни не было абсолютно ничего, хоть как-то связанного с ней.
— Кэрол, почему ты не хочешь мне помочь? — сказала я. — Мне в глубине душе не нравится, что я пришла к тебе с таким вопросом, но я все же пришла. Ты ведь для меня как сестра.
— Я тебе уже говорила, что скандалы мне не нужны. Мне только этого еще не хватало!
Я поднялась с дивана и надела норковую шубу. Не знаю почему, но эта шуба придавала мне сил и заставляла чувствовать себя увереннее — как будто она предоставляла мне защиту, которую никто и ничто не сможет преодолеть.
— Если не хочешь, чтобы все узнали о том, о чем известно только нам двоим и о чем не знают ни твои родители, ни, конечно же, Лили, то лучше начинай рассказывать.
— И ты еще говоришь, что любишь меня?
Вероника встала с дивана.
— А где здесь, ты говоришь, гардеробная?
Мы с Кэрол одновременно указали ей на комнату в глубине квартиры.
— Тебе не жарко? — спросила у меня Кэрол, стараясь говорить самым любезным тоном из своего репертуара.
— Это не имеет значения, — ответила я, снова опускаясь на диван.
Кэрол осталась стоять: это позволяло ей не сидеть со мной лицом к лицу и не смотреть мне прямо в глаза.
— Тебя удочерили. Тебе об этом никогда не говорили, чтобы ты не чувствовала себя чужой. Я узнала об этом лет десять назад. Для меня это, как ты, надеюсь, и сама понимаешь, ничего не меняло. Какая вообще разница? Удочеренная ты или нет, мы все тебя любили, и твоя мама была для тебя мамой, а бабушка — бабушкой. В трудные моменты своей жизни я всегда обращалась за помощью именно к тебе.
Я почувствовала слабость в ногах и обрадовалась тому, что не стою сейчас, а сижу. Мне впервые сказали правду о моей жизни прямо в лицо, причем услышала я ее от одной из своих близких родственниц. Выходит, меня и в самом деле удочерили. Вероника была права.
— И когда мне собирались об этом рассказать?
Кэрол пожала плечами.
— Это не имеет значения. Они, наверное, переживали по поводу того, как ты отреагируешь.
— Не имеет значения то, что я должна знать, кто я вообще такая?
— О господи! Не делай из этого трагедию. Ты получила мать, которая тебя любит, вместо той бедняжки, которая, я думаю, не сумела бы тебя должным образом вырастить и воспитать.
Гардеробная актрисы, по-видимому, не очень-то заворожила Веронику, потому что она вдруг снова появилась в комнате, где были мы с Кэрол, причем зашла туда такими шагами, что, хотя по ковровому покрытию невозможно топать, ее сапоги топали, причем довольно громко. Она остановилась прямо перед Кэрол. Я в этот момент не смогла бы подняться на ноги: казалось, руки и ноги попросту отказываются меня слушаться.
— Но это ведь еще не все, да, Кэрол? Каким образом они ее удочерили? Где? У них есть документы, подтверждающие факт удочерения?
— Я больше ничего не знаю. А еще я надеюсь, Лаура, что моя откровенность не станет причиной твоих страданий.
Я подумала, что еще как станет, но при этом я никогда не буду страдать так, как суждено страдать ей.
Я жестом показала Веронике, что мы уходим.
— Береги себя, — сказала я Кэрол, — и не делай глупостей. А если вдруг все-таки наделаешь, то мне больше не звони.
Мы спускались в лифте, и я чувствовала себя очень несчастной. Впрочем, мне не следовало жалеть Кэрол. Я должна была навсегда порвать с ней: она не заслуживала того, чтобы я с ней дружила.
Вероника не смотрела на меня и ничего не говорила — в общем, дала мне возможность побыть немного наедине с собой. Когда мы проходили мимо консьержа, он спросил, а как же насчет нашего сюрприза для Кэрол.
52
Вероника возвращается
Лаура была уже взрослой девушкой, и ее страдания были отнюдь не детскими. После общения с Кэрол я не стала донимать ее разговорами. Она пребывала в состоянии, похожем на транс. Кроме того, я не могла добавлять к ее страданиям свои, напоминая о том, что совсем недавно умерла мама, которая была и ее мамой. Я вообще-то собиралась надавить на актрису и заставить ее рассказать нам все, однако Лаура не дала мне возможности этого сделать, потому что была уже не в состоянии услышать что-то еще. Когда подтвердилось самое главное, а именно то, что она не является для своей матери родной дочерью, все остальные предположения наверняка показались ей вполне правдоподобными. Ее обманывали, с ней лицемерили… Все ее родственники знали о ней намного больше, чем знала о себе она сама. Трудно было даже предположить, какие мысли сейчас роились в ее голове.
Мне не хотелось приводить Лауру в наш дом такой грустной. Мне следовало попытаться отвлечь ее, помочь развеяться, и я, ничего не говоря, повела ее в клуб, где репетировал Матео. Лаура, погруженная в размышления, позволяла вести себя — чтобы не сказать тащить — по метрополитену и по улицам.
