Беспорядочное усиление линз, бинокулярное видение (отец Керубен, Петрус Патронус — Милан, 1722) — техника торопливо испытывала разные пути, многие из которых оказались неверными. Прогресс стекольной техники также позволил на время вернуться к более простым устройствам, дающим результаты, более легкие для интерпретации. Левенгуку пришлось делать почти все наблюдения с простым однолинзовым, снабженным возвратным винтом микроскопом весьма большой точности, обеспеченной за счет слабого увеличения (в 40–60 раз). Благодаря Йохану Йостену ван Мушенбруку в конце XVII века в Голландии простой микроскоп обретает диафрагму, а Хартсукер с 1689 года («Диоптрическое эссе» было опубликовано в 1694 году) упоминает барабанный цилиндр с винтом, ставший известным в конечном счете как барабан Вильсона. Морис Дома повторное изобретение микроскопа на стеклянных шарах в Англии и Голландии относит к 1669–1676 годам.
По мере того как усложнялись приборы, увеличивались и задержки с применением и даже эффективной экспериментальной реализацией открытия. Так было с приборами на отражении. Здесь мы снова обнаруживаем практическую взаимосвязь двух бесконечностей: телескопа и микроскопа на отражении.
Теория телескопа более чем на столетие обогнала его практическую реализацию — еще один знак более быстрого развития наук, нежели техники, начиная с 1630—1640-х годов. Кавальери, Мерсенн, Цукки изложили его принцип примерно в 30-е годы. Джеймс Грегори в 1663-м разработал теорию инструмента. Ривз потерпел провал в ее реализации, и Ньютон представил свой аппарат Королевскому обществу в феврале 1672 года. Предыстория не имела практического значения: телескопическая астрономия, астрономия высших планет и особенно звезд оставалась делом завтрашнего дня, когда гениальный шлифовщик зеркал Уильям Гершель (1738–1822) спустя два с половиной века возобновил осторожные попытки старого Тихо Браге. «Несколько телескопов, — пишет Дома, — были изготовлены оптиками где-то после 1720 года, но пришлось дождаться, пока Эдвард Скарлетт, — ок. 1691–1743, — найдет способ делать хорошие зеркала, чтобы производство обрело некоторый размах».
Зеркала были самой большой проблемой. В конечном счете это была проблема металлургическая. Долгое время считалось, что успех Ньютона и Гука крылся в составе используемой бронзы. Молино безуспешно опробовал 450 вариантов различных сплавов. При свойственном началу XVIII века состоянии химии металлов прогресс в этой области могло обеспечить лишь достаточное количество опытов, т. е. в конечном счете интенсивность спроса. Другая проблема — шлифовка. Необходимого уровня мастерства достигало лишь незначительное число рабочих. Отсюда медленный переход, индуктивное время — 60 лет, от изобретения до стадии воплощения. Наконец, астрономия XVII — начала XVIII века — это планетарная астрономия близкой Солнечной системы. Всемирное тяготение, занимавшее все умы, — потребуется столетие, чтобы это повторное введение иррационального и таинственного было освоено и поглощено механической наукой, — было мыслью планетарной. Плохо оправившийся от разрушения старого античного космоса нововременной дух отчаянно уцепился за свою солнечную систему. Остальное философский XVIII век решительно предоставил метафизическим изысканиям христианина, подобного Паскалю. Именно потому, что «вечное безмолвие бесконечных пространств» пугало, вопрос был отложен. Астрономия телескопа — это астрономия звезд, т. е. бесконечных пространств. астрономия застывшей неизвестности механики Лапласа. Окончательная доводка телескопа была изначально задержана существенным ментальным несоответствием». При наличии более скромной, более экономичной, более верной зрительной трубы что мог дать метафизический телескоп? Медленное становление телескопа начинается после 1770–1780 годов, благодаря возможностям, предоставленным американской платиной (холоднокатаный и легко полируемый сплав платины, олова и красной меди), и растущим запросам звездной астрономии. Для рефлекторного микроскопа, задуманного Декартом, детализированного Ньютоном, описанного в 1759-м Бенджаменом Мартеном, в 1769-м — Сельва, начинается второй этап.
Начнем с астрономии. На протяжении 20–30 лет, обе техники сосуществовали. Старая визуальная техника, точность которой была повышена инструментами с диоптрами, и наблюдение по методу Тихо Браге еще держали оборону. Кеплер, как уже отмечалось, так и не отказался, из математической гордыни или по недостатку средств, от обыкновенной голландской зрительной трубы с прямым изображением. Тот же Гевелий, данцигский Тихо Браге, 70 лет спустя после мэтра севера оставался верен секстантам и линейкам с диоптрами. И все-таки, оставаясь преданным старой линзе, Гевелий усовершенствовал винт, который уменьшал движение руки и позволял сделать шаг в немускульной точности.
Гевелий с примитивными, удивлявшими Королевское общество средствами — причем до такой степени, что ему в Данциг в 1679 году спешно отправили Галлея (человека кометы) и новые приборы для совместных опытов, — сумел сравняться в точности наблюдений с новой техникой. Арьергардная схватка, предвещавшая аналогичное же сопротивление крупных парусников и — более близкое — сопротивление зрительной трубы телескопу в начале XIX века.
С микрометром опять происходит ускорение. Изготовленный и примененный Гаскойном в 1639 году, но остававшийся тридцать лет в секрете микрометр, устроенный примитивно из двух штифтов, которые перемещались навстречу друг другу посредством винта с обратной нарезкой, что позволяло уловить диаметр планет, вышел из подполья в 1667 году. Впереди опять были англичане — Гук и Тоунли. Возможно, Гюйгенс в какой-то степени их опередил. Идея носилась в воздухе.
Пикар, человек, который буквально взорвал космос, впервые точно измерив расстояние от Земли до Солнца в 1669 году, принял «для триангуляции от Парижа до Амьена четверть круга радиусом в 38 дюймов и сектор в 18°, каждый снабженный двумя зрительными трубами, одна заменяла фиксированную алидаду, другая — алидаду подвижную». Так четверти круга оказались в зрительной трубе. Все оборудование уже было известно по карте Кассини. В 1663 году Кассини (1625–1712) начал первые методичные работы по триангуляции французских земель, и «впервые человек мог заменить точным изображением весьма смутное впечатление, что есть расстояния, линии рек, высоты гор». От астрономического к геодезическому: точность измерения нисходит до микроскопического согласно прекрасно отработанному методу.
Потребность в точности, страсть к измерению на этом не останавливаются. Температура, будучи величиной неизвестной, делала безнадежной ретроспективную историю климата. пока не подоспел термометр. Порой его связывают с XVI веком. Порта, Галилей, Бэкон, Дреббель; упоминают иной раз Санторио, Телиу, Соломона де Кауса. Но — и тут Морис Дома десятикратно прав — термоскоп не термометр, это лишь курьез. Средневековый Двор чудес, кабинет доктора Фауста не распахнули врата в преддверие храма количественной науки великого XVII века. «Следовательно, лишь около 1641 года были изготовлены первые жидкостные термометры, водные, потом спиртовые, при этом достаточно очень точно определить, кому принадлежит авторство». Из Флоренции по всей Европе с 1667 года распространяются термометры в их современной форме. Наблюдения 80— 90-х годов с помощью флорентийских или голландских термометров мало что давали. Фактически разработка единообразной шкалы пришлась на XVTII век. Эмпирическое изобретение Фаренгейта датируется 1714 годом, работы Реомюра — началом 30-х годов XVIII века. Больше столетия ушло на то, чтобы найти способ измерения температуры.
Барометр, громоздкий, но более простой, и изобретен был чуть раньше. Опыты Торричелли (1643), Паскаля (1647), Берти, Герике стали почти легендой в истории науки. Барометр сразу поверг всех в безумие. Он был недорог, ибо ртуть в Альмадене и Идрии была изобильна и дешева: спрос со стороны венецианского стеклянного производства и американских серебряных рудников (не говоря уже об антисифилитической терапии) поднял ее добычу на высокий уровень. Решающий в отношении точности шаг снова приходится на 60-е, 70-е и 80-е годы XVII века.
Овладев пространством, научный мир XVII века принялся за время. Часовая техника относится к числу старинных. Она восходит к XIV, а то и к XIII веку, но до XVII столетия не было ничего окончательного, точного, единообразного, практичного, не считая нескольких хитроумных диковин для увеселения двора.
Христиану Гюйгенсу принадлежит изобретение маятника (1650–1657) и регулирующей спирали, которая позволяет передавать в плоскость часов равномерные колебания маятников (1675). «Это двойное изобретение весьма четко разделяет два периода: историю часовой механики и хронометрии: до него — фаза формирования, движения вслепую и опытов, после него — этап развития системы маятниковых часов и ее славного наследия, который растянулся на два с половиной столетия, пока современная физика и электроника не обновили наряду с прочими отраслями науки и техники часовое производство и хронометрию».
