уворачивается, погружаясь в воду, потом выбирается из бассейна и присоединяется ко мне на выложенной кафелем скамье. Через некоторое время он толкает меня плечом, чтобы развеселить, – нелегкая задача, если учесть, что мы оба знаем: нас сейчас анализируют, пытаясь разобрать на запчасти нашу историю и понять, не шпионы ли мы. Ни один из нас не уверен, что эта братская ссора лишь напоказ, но она может быть нашим оправданием.
– Серафина сказала мне, что Пита жива, – говорю я, пытаясь сменить тему.
– Мои охранники сказали то же самое. Но не расслабляйся. Мы здесь не гости. Когда переворот закончится, наши головы, скорее всего, полетят с плеч.
– Ты думаешь, они не преуспеют?
– Только не говори, что ты не заметил сомнений в его дочери.
Я киваю:
– Не думал, что причина в этом.
Кассий смеется:
– Не поддавайся так легко дерзкому обаянию золотой. Дидона умна, но она венерианка. Со всей Ио соберутся младшие лорды, верные Ромулу. И если они не прикончат Дидону, это сделают лорды Европы и Ганимеда или даже Каллисто. Не говоря уже о дальней окраине. Они тут любят своего Ромула.
– А как насчет находки Серафины?
– Ты видел, чтобы она что-то привезла?
– Нет.
– Ну тогда либо она хорошо это спрятала, либо это был блеф.
Я и без его слов знаю, что он винит меня в нашем нынешнем положении, но это было его решение – обследовать «Виндабону». Так же как раньше он рассудил, что надо забрать все, что было у меня в детстве, а потом вести себя так, будто он мой спаситель.
Он живет в вымышленном мире, придерживаясь морального кодекса, оправдывающего убийство правительницы и отказ от Сообщества. Но я знаю истинную причину такого поведения: правительница позволила Шакалу убить его семью. Ханжеская мораль появилась намного позже. Этот благородный Рыцарь Зари защищает прежде всего собственные интересы. А теперь, поскольку он не верит никому из золотых, у него появилась идея раздразнить хозяев дома, чтобы они захотели прибегнуть к нашим услугам. Нет бы смирить свою гордость и, подобно мне, присмотреться к этим людям, понять, искренне ли здешнее гостеприимство.
Он мало верит в наш цвет. А я теряю веру в него самого.
Вообще-то, я чувствую себя маленьким мерзавцем, думая так о Кассии. Каковы бы ни были его мотивы, я знаю, что он искренне любит меня. Невозможно позабыть о тех ночах, когда мы слушали музыку в комнате отдыха «Архимеда» и он засыпал с бокалом в руке. Нельзя отмахнуться и от той теплой, щемящей нежности, которую я испытывал к нему всякий раз, когда мы с Питой помогали ему добраться до койки, – порой он был настолько пьян, что не мог устоять на ногах, но при этом бормотал имя Виргинии.
– Я скучаю по дому, – говорю я в попытке найти общий язык и ослабить растущее напряжение последних месяцев, возникшее между нами еще до «Виндабоны».
– По Марсу? – спрашивает он, и я понимаю, что он имеет в виду Луну.
И я действительно скучаю по ней, по библиотекам, по Эсквилинским садам, по теплому взгляду Айи, по одобрению бабушки, каким бы строгим и редким оно ни было, по любви родителей. Но больше всего мне не хватает возможности сидеть на солнце с закрытыми глазами и слушать пение пахельбеля в ветвях. На Луне я пребывал в покое. Там я чувствовал себя в безопасности.
– Я думаю про «Архи». Я никогда прежде не скучал по нему. Два дня на Церере. Три на Лакримозе…
– «Архимед» – отличный корабль, – говорит он. – Я бы отдал два года, чтобы очутиться сейчас в комнате отдыха со стаканом виски и хорошим концертом на голографическом проекторе.
– И играть в шахматы?
– В карачи, – поправляет он. – В шахматы мы играли весь прошлый год.
– Скорее уж я весь прошлый год учил тебя играть.
Кассий закатывает глаза:
– Он выиграл пять партий подряд и вдруг сделался Арасту во плоти.
– Семь, мой дорогой. Но я уступлю и позволю тебе сыграть в карачи, несмотря на то что в этой игре можно обойтись без математических навыков и вообще не включать голову.
– Зато в ней пригодится понимание людей, Кастор. Это называется «интуиция».
Я кривлюсь:
– У меня одно условие: слушать будем не Вагнера, а Вивальди.
– Любезнейший, ты что, смерти моей хочешь? Ты же знаешь, что я терпеть не могу Вивальди. – Он смеется. – Хотя какая разница! Мы все равно не услышим ни единой ноты из-за нытья Питы насчет иммерсивных игр или о том, что сейчас не ее очередь готовить.
Мы улыбаемся друг другу, предаваясь фантазии о том, что когда-то казалось таким банальным, а теперь видится ностальгическим и невозможным.
– Эй, не смотри так сентиментально! – восклицает Кассий. – Мы вернемся на «Архи» с ворчащей Питой на буксире. Будем вместе пить виски и жечь темную материю, как только все это уладится.
Мы оба знаем, что он не в силах выполнить это обещание.
Печаль в его глазах говорит, что и он понимает: в наших отношениях что-то ломается и никто из нас не знает, как это остановить. Даже покинув Ио, мы никогда не сможем вернуться к прежнему, к тому уединенному миру, который мы разделяли. Я перерос этот мир. Я перерос даже Кассия.
33. Лисандр
Чужак
Меня отправляют в мою комнату переодеться к ужину с семьей Раа. Эта комната, подобно всем прочим на Ио, обустроена со знанием энергии геометрических форм. Она представляет собой идеальный квадрат, без всякого фривольного комфорта и без мебели, не считая тонкого тюфяка для сна на небольшом возвышении. Маленькое окно выходит в густую тьму ночи почти в миллиарде километров от Солнца. Я снимаю халат и стою голым перед окном, прижавшись к нему носом, ощущая холод камня обнаженной кожей, и представляю, будто плыву в прохладных водах озера Силена. Интересно, поднимается ли сейчас ребенок Жнеца по каменным ступеням, ведущим от берега к усадьбе Силена, где ожидают его родители? Греются ли они у костровой чаши? Спит ли он в той комнате, где в детстве спал я и где в свое время ночевали все представители семейства Луна, начиная с детей Силениуса? Меня переполняет глубокий гнев, но я сталкиваю его в пустоту.
В комнате стоит тишина.
Не деловая тишина космоса, в которой гудят очистители воздуха и чувствуется дрожание двигателей сквозь металл. Это тишина камня и тишина тьмы, простирающейся над невидимым, бесконечным, застывшим пейзажем. Пещерная, чуждая тишина.
Те члены экипажа на «Виндабоне», должно быть, уже мертвы. Это единственная милость, на которую можно надеяться. Долго
