Всадник был искренне удивлен тем, что Томас владеет языком аристократов, а вот сэр Джеффри, сам французского не знавший, выглядел встревоженным. Пугалу пришло в голову, что Томас мог оказаться гораздо более высокого происхождения, чем он думал. Всадник вернул письмо отцу Хоббу и направил коня к Пугалу.
— Ты затеял ссору с англичанином, сэр Джеффри! Да не с кем-нибудь, а с самим посланцем нашего короля Эдуарда. Как ты это объяснишь?
— Я ничего не должен объяснять... — сказал сэр Джеффри, помолчал и неохотно добавил: — Милорд.
— Что мне следовало бы сделать, — мягко проговорил его светлость, — так это содрать с тебя шкуру, набить ее соломой и водрузить чучело на шест, чтобы отпугивать ворон от моих новорожденных ягнят. Я мог бы показывать тебя на Скиптонской ярмарке, сэр Джеффри, в назидание прочим грешникам.
Он помедлил, словно обдумывая эту идею, и покачал головой:
— Давай-ка садись на коня и сражайся с шотландцами, вместо того чтобы затевать ссоры со своими соотечественниками англичанами.
Затем повернулся в седле и возвысил голос так, чтобы его могли слышать все лучники и ратники:
— Эй, вы! Живо убирайтесь за кряж! Побыстрее, пока вас не поторопили шотландцы. Думаю, вам не больно-то охота оказаться на месте тех мошенников, которым подпалили щетину.
И всадник указал на проступавшие временами из пламени темные съежившиеся комки — все, что осталось от троих шотландцев. Затем он поманил к себе Томаса и перешел на французский язык:
— Ты и правда прибыл из Франции?
— Да, милорд.
— Тогда окажи услугу, приятель, поболтай со стариком.
Они двинулись на юг, оставив позади поваленный каменный крест, сожженных пленников, истыканные стрелами людские тела и редеющий туман, за которым находилась пришедшая штурмовать Дарем шотландская армия.
* * *
Бернар де Тайллебур снял с шеи распятие и поцеловал прикрепленную к маленькому деревянному кресту скорчившуюся фигурку Христа.
— Да пребудет с тобой, Господь, брат мой, — тихо промолвил он, обращаясь к старику с торчащими на голове редкими пучками седых волос, лежавшему на подстеленных для мягкости поверх каменной скамьи соломенном тюфяке и сложенном тонком одеяле. Вторым одеялом, таким же тонким, старец был укрыт.
— Холодно, — слабым голосом произнес брат Хью Коллимур, — до чего же холодно.
Он говорил по-французски, хотя де Тайллебуру акцент старого монаха казался просто варварским. То был диалект Нормандии и нормандских завоевателей Англии.
— Зима наступает, — заметил доминиканец. — Ветер уже пропитан стужей.
— Я умираю, — произнес брат Коллимур, обратив на посетителя окаймленные красными кругами глаза, — и уже ничего не чувствую. Кто ты?
— Возьми это.
Де Тайллебур протянул старому монаху распятие, потом поворошил уголья в очаге, добавил в огонь еще два полешка и, принюхавшись, учуял запах подогретого вина с пряностями. Оно показалось гостю не таким уж скверным, и он плеснул себе немного в роговую чашу.
— По крайней мере, у тебя есть огонь, — промолвил доминиканец, нагнувшись и вглядываясь сквозь маленькое, не больше бойницы, окошко, выходившее на запад, на тот берег реки Уир.
Лазарет, служивший пристанищем монаху, находился на склоне Даремского холма, пониже собора, и де Тайллебур мог различить в редеющем тумане на горизонте лес копий шотландской рати. Он заметил, что лишь немногие шотландцы сидели верхом: видимо, они собрались сражаться пешими.
Бледный, изможденный брат Коллимур сжал маленький крест.
— Умирающим огонь дозволен, — промолвил он слабым голосом, словно кто-то обвинял его в непозволительных излишествах. — Кто ты?
— Я явился из Парижа, от кардинала Бессьера, — сказал де Тайллебур, — он посылает тебе свой привет. Выпей. Это тебя согреет.
Он протянул старику подогретое вино.
От вина Коллимур отказался, и взгляд его сделался настороженным.
— Кардинал Бессьер? — повторил он имя, которое, судя по тону, ничего ему не говорило.
— Это папский легат во Франции. — Де Тайллебур был удивлен, однако, подумав, что подобное неведение монаха может быть ему на пользу, продолжил: — Истинный слуга церкви, человек, пекущийся о ее благе и любящий ее столь же сильно, как он любит самого Бога.
— Если кардинал любит церковь, — произнес Коллимур с неожиданным пылом, — тогда он должен употребить свое влияние на то, чтобы убедить Святого Отца вернуть папский престол обратно в Рим.
Это высказывание истощило его настолько, что он закрыл глаза. Монах и прежде-то не был особо крупным мужчиной, а сейчас казалось, что под одеялом скорчилось тело десятилетнего ребенка, а его седые волосы были редкими и тонкими, словно у младенца.
— Пусть он вернет Папу в Рим, — промолвил Коллимур снова слабым голосом, — ибо все наши трудности усугубились с тех пор, как святой престол оказался в Авиньоне.
— Самое заветное желание кардинала Бессьера заключается в том, чтобы вернуть папский престол в Рим, — без зазрения совести солгал доминиканец. — И ты, брат, можешь ему в этом помочь.
Судя по всему, брат Коллимур не слышал этих слов. Он снова открыл глаза, но лишь устремил взгляд вверх на беленые камни сводчатого потолка. Помещение было низким, холодным и полностью белым. Порой, когда летнее солнце стояло высоко, он видел блики воды на белых камнях. На небесах, подумал старый монах, он сможет вечно любоваться хрустальными реками и греться в лучах солнца.
— Мне как-то раз довелось побывать в Риме, — мечтательно промолвил он. — Помню, там был храм в катакомбах.
Пришлось спуститься вниз на несколько ступенек. Там пел хор. Так красиво.
— Кардиналу нужна твоя помощь, — сказал де Тайллебур.
— Там была одна святая. — Коллимур сдвинул брови, напрягая память. — Ее кости были желтыми.
— Поэтому кардинал послал меня встретиться с тобой, — мягко продолжил де Тайллебур.
Его стройный темноглазый слуга наблюдал за происходящим от двери.
— Кардинал Бессьер, — произнес шепотом брат Коллимур.
— Он шлет тебе благословение во Христе, брат.
— Если Бессьер чего-то хочет, — произнес монах все еще шепотом, — он добивается своего бичом и дыбой.
Де Тайллебур улыбнулся. Все-таки Коллимур знал, кто такой кардинал, а раз так, то, возможно, одного лишь страха перед Бессьером будет достаточно, чтобы выудить из старика правду. Монах снова закрыл глаза. Губы его беззвучно шевелились, наводя на мысль о том, что он молится. Де Тайллебур молитве не мешал: он просто смотрел в окно, туда, где на дальнем холме выстраивали свои боевые порядки шотландцы.
Наступающие становились так, что их левый фланг был ближе к городу, и де Тайллебур мог видеть воинов, толкавшихся, чтобы занять почетные места, поближе к своим лордам. Видимо, шотландцы предпочли пеший строй, чтобы не дать английским лучникам возможности вывести из боя их ратников, попросту перестреляв лошадей. Правда, самих англичан пока видно не было, но, судя по доходившим до Тайллебура слухам, их силы не могли быть слишком уж велики. Большая часть армии английского короля находилась во Франции, под стенами Кале, здесь же противостоять вторжению мог разве что какой-нибудь местный лорд, выступивший в поход со своей дружиной. Если даже их оказалось достаточно, чтобы заставить шотландцев выстроиться в боевые порядки, это еще не значило, что англичане смогут задержать короля Давида и его войско надолго. Следовательно, если он, де Тайллебур, хочет выведать у старика, что ему нужно, и унести ноги из Дарема до вступления в город шотландцев, ему не следует особо рассиживаться в келье умирающего монаха.
— Кардинал Бессьер печется лишь о славе церкви и Бога, — промолвил он, глядя вниз, на больного старца. — И он хочет узнать об отце Ральфе Вексие.
— Боже правый! — произнес Коллимур.
Пальцы его пробежались по костяной фигурке на маленьком распятии; он открыл глаза и, повернув голову, уставился на гостя. Выражение лица монаха наводило на мысль, что он только сейчас по-настоящему разглядел де Тайллебура и мысленно содрогнулся, признав в своем визитере человека, стремящегося к страданию, полагая, что оно достойно награды. Человека, как думал Коллимур, столь же непримиримого и непреклонного, как и его господин в Париже.
— Вексий! — пробормотал Коллимур. И, словно с трудом вспомнив забытое имя, он тяжело вздохнул и устало добавил: — Это долгая история.
— Тогда я расскажу тебе то, что известно мне, — сказал де Тайллебур. Изможденный доминиканец мерил шагами келью, поворачивая туда-сюда на тесном пятачке под куполом сводчатого потолка. — Ты слышал, что этим летом в Пикардии произошла битва? — спросил он довольно настойчиво. — Эдуард Английский сражался со своим французским кузеном, на стороне которого воевал человек с юга. У него на знамени красовался йейл, держащий в лапах чашу.
