Ремень взвизгнул, оставив жгучую боль и вечную обиду в Стинге. Он закрыл глаза, сжал губы, заскрежетал зубами…
От дверей мелко застучали каблучки.
— Глеб появился! — Вера выкрикнула и замерла, глядя, как вскочил Стинг, натянул штаны, начал быстро застегивать ширинку…
Понурый взгляд Пана передвинулся на нее.
— Сама видела?
— Нет. Вчера Ерофеич слышал его голос… Говорит…
— Говорит! Говорит! А ты уши развесила… Ерофеичу двести пятьдесят лет… Он уже и другие миры слышит…
Озлобленный голос Пана не смутил ее.
— Во-первых, не двести пятьдесят, а семьдесят пять. Сегодня исполнилось. А во-вторых, он уверен, что это был Глеб.
Пан снова отыскал взглядом точку на стене. Долго задумчиво изучал ее. Наконец оторвался, скомандовал:
— Давай сюда Ерофеича! А сама исчезни. — Повернулся к позорно сгорбившемуся Стингу. — Сотвори злого ерша под видом шампанского.
Произошло неожиданное интересное превращение Пана: он пошел навстречу Ерофеичу раскованно дружелюбный, улыбающийся.
— Рад, очень рад вас видеть… Пригласил, чтобы поблагодарить за добросовестную службу, с юбилейной датой поздравить. Все-таки семьдесят пять. Прекрасная вершина зрелости. Завидую. По-хорошему завидую. — Он взял со стола несколько крупных ассигнаций, протянул старику, — Примите от нас премию. Заслужили. Присядьте на минутку. Соблаговолите бокал шампанского со мной. За ваше здоровье.
Разрумянившийся от смущения Ерофеич молодецки прищелкнул каблуками.
— За честь почту.
Опустился торжественно в кресло, разгладив свою всклокоченную бороду. Хрустальные бокалы разнесли по залу искристую мелодию. Ерофеич выпил, отер ладонью усы.
— Повторим? — Пан был ласково настойчив, — Обязательно повторим!
На стол опустился второй бокал шампанского, приготовленный по рецепту Стинга.
— Какая честь! Какая честь! Благодарствую.
— Как работается, дорогой человек? — перебил Пан уже слегка опьяневшего Ерофеича.
— Премного рад. Доволен-с.
— Как семья, никто не болеет?
— Никак нет-с, все здравствуют.
— А вы как себя чувствуете?
— Слава Богу, отменно.
— К новой директорше привыкаете?
— Привыкаем-с.
— А прежнего вспоминаете?
— Как же, как же, вспоминаем. Всем пригож был Глебушка.
— Куда ж он пропал, бедолага? Так плохо без него!
— Плохо, плохо. Все тоскуют по Глебушке. Только вот на днях… — Ерофеич нетвердой рукой поднял бокал, сделал два глотка и поозирался вокруг — как бы чужие не подслушали его секрет.
— Что «на днях»? — поторопил Пан.
— На днях пришли к нам два гостя, — придал Ерофеич своей речи хмельную таинственность. — Один ко мне обращается: «Привет, Ерофеич!» Откуда меня знает? Голос вроде знакомый, а я его впервой вижу. Память-то у меня еще крепкая. Кто придет — никогда не забуду. Полдня вспоминал я. И как ударило: Глебушкин голос! Его! Ну хоть на кресте распните. Не ошибаюсь я.
Ерофеич клятвенно стукнул себя кулаком в грудь.
— А с ним кто был, запомнили? — спросил Пан.
— Так точно! Моложавый такой хлопец.
Пан кинул перед ним паспортную фотографию.
— Похож на этого?
— Он! Беспременно он! — взволнованно затряс бородой Ерофеич.
— Ну да ладно о них. Придут еще. — Внезапно посветлело, повеселело лицо Пана. — Сегодня мы отмечаем ваш праздник. Пьем это шампанское за вас!
Пан любезно выпроводил уже пошатывающегося старика и приказал Стингу:
— Верку зови! Совет держать будем.
Начал совет с рассуждений:
— Смотрю я на вас и ужасаюсь. До чего ж вы тупы и бездарны, мои давние коллеги! Сколько вас ни учи — все впустую. Во всем одному приходится разбираться. Эх, тяжкий мой жребий! — Пан пристально посмотрел сначала на Веру, потом на Стинга. — Ну, что мне с вами делать? Выгонять? Или снова надеяться, что все-таки появятся под вашими модными прическами две-три мыслящие извилины? Один докладывает: «Гипнотизер исчез!» Другая кричит: «Глеб появился!» А я, бедолага, вместо того, чтобы своими делами заниматься, сижу тут, анализирую, как из ваших глупых милицейских фактиков выстроить четкую линию действий.
Он взял темную пузатую бутылку, вылил себе в рот остатки музейного хереса. Подобрел. Улыбнулся.
— Ладно, попробую вас еще на одном деле. — Поднял руку, призывая к вниманию. — Ситуация такая. Здесь, в вашем ресторане, мадам Вера, вчера мирно гуляли Глеб и Гипнотизер, — Маленький Верин ротик сам открылся от этой новости. — Оба сделали себе пластические операции, оба, предполагаю, замышляют что-то гадкое против нас. Глеб — пустышка. А Гипнотизер — это серьезно, его надо поостеречься. Тебя, Стинг, я освобождаю от всех дел. С этой минуты без сна, без перерывов на пьянку и секс ты ищешь их. Не найдешь — точи косу. Понял, как это серьезно?
Обезьянья мордочка Стинга еще больше обезобразилась новыми гневно упрямыми морщинами. Для Пана эта маска была узнаваема: звериная решимость искать. Он не мог поверить, что преданный Стинг способен обидеться.
Создавшееся напряжение разрядил по-детски звонкий голосок Веры:
— У меня родилась идея.
— Неужели отличники тоже способны рожать? — ядовито осведомился Пан. — Всегда считал, что у них одна забота: как бы под мужика залезть или оседлать его.
— Подожди ты! Я серьезно. Помнишь толстую шлюху Глеба? Он на нее обязательно выйдет.
— Я так и знал, что будет выкидыш. Опоздала. Нет ее.
— Как нет?
— Волна поглотила сундук с сокровищами, — процитировал Пан и тут же спохватился: — Постой, постой. Я ошибся. Это не выкидыш. На мертвую Глеб быстрей клюнет. Родственники у нее есть?
— Мать и брат, — официальным тоном доложил Стинг.
— Отлично! — заверил всех Пан, — Найди, вытащи труп. Передай через кого-нибудь ее мамаше, что, мол, дочка ее утонула, всплыла недавно. Пусть хоронят.
— Зачем это? — не поняла, воспротивилась Вера.
— Эх, милая! — вроде бы сочувственно произнес Пан. — Родила крохотную идейку и совсем обессилела. Как ты думаешь, кто приедет на похороны?
— Глеб! — воскликнула она восторженно.
— Опять глупо. Кому нужен замаранный Глеб? Я о другом. С ним может прийти на похороны и его новый дружок Гипнотизер. Вот кто нам нужен! Итак, Стинг, план готов. Вытаскиваешь из озера эту девицу. Сообщаешь мамаше. Помогаешь выбрать получше и поотдаленней место для могилки. А потом посылай на кладбище ребят. Нет, лучше сам поезжай. Увидишь Гипнотизера — клади его сразу рядом с утопленницей… Усек? Давай реализуй!
Глава 25
Убийство на кладбище
Я так люблю красоту и молитву, а ты против воли
Учишь насильно меня грех возлюбить и позор,
Феогнид. VI век до нашей эры
Видения преследовали его, как навязчивые жалящие слепни. Он нервничал, отмахивался, а они снова мельтешили где-то рядом, готовясь причинить боль.
…Легкая, изящная, в строгом платьице. Школьный портфель описывает круги, летит на диван. Вслед за ним серебристый забавный смех.
Виктор брезгливо вздрагивал, как бы сбрасывая с себя летучую нечисть. «К черту! Все кончено! Ненавижу тебя!»
…Мягкое тело, извиваясь, опускается все ниже и ниже, оставляет на лице, на шее, на груди ласковую теплоту губ, вызывавшую истому и судорожные порывы возбуждения.
Опять эти слепни! Когда вы отвяжетесь, окаянные?!
…Деловитая, важная. Струящийся шелком костюм, модная взбитая башней прическа. Невыносимо желанная.
Да что ж это такое, в конце концов?! Как прогнать ее, грязную, коварную, похотливую шлюху?!
А сам, ослабленный душевным разломом, ощущал иное. Отрывалась главная, а может быть, и единственная связь с этим миром. Так отрывается пуповина младенца от погибшей в родовых муках матери. И ребенка берут чужие руки, которым он совсем не нужен.
Позвонил Глеб.
— Надо встретиться!
Это было спасение. Дразнящие видения исчезли. Они изводят только одиноких.
От Глеба несло водочным перегаром. Но говорил он трезво.
— Наденьки нет. Она утонула, — тихо, вымученно процедил сквозь зубы. Не вздохнул, не закусил губу, как делал прежде. В глазах стекленела предсмертная обреченность, — Через час я должен быть в морге, потом похороны на Востряковском.
— Кто вам сообщил об этом?
— Ее брат. Сказал, что мои друзья все организовали. Не хотели нас беспокоить.
Все это произносилось с таким вымороженным отчаянием, будто лишь похороны заставляли его прожить еще два-три дня.
— Какие друзья?
— Не знаю.
— Странно, очень странно, — задумчиво сказал Виктор.
Но Глеб, видимо, не услышал. Он качнулся вправо-влево, как кукла-неваляшка. Обретя равновесие, повторил равнодушно:
— Через час я должен быть в морге…
