— Эта девушка, — указала я на нее. — Разузнай, кто она, Дисенк, и как долго она в гареме. Не припомню, чтобы видела ее раньше.
Меня охватило предчувствие беды, и ребенок начал больно толкаться в животе.
Вскоре служанка вернулась, и по ее виду я поняла, что она принесла плохие вести. Предчувствие неминуемой бури становилось все отчетливее, у меня резко заболела голова. Дисенк поклонилась.
— Ее зовут Хентмира, — сказала она. — Ее отец — смотритель фаянсовых мастерских в городе. Семья очень богатая. Фараон увидел девушку в толпе в день празднования нового года и послал Аммонахта пригласить ее в гарем.
На праздновании дня нового года! Так, значит, пока я самодовольно и рассеянно стояла рядом с ним, он шарил глазами в толпе, выискивая себе новую забаву! Меня пронзило отвращение к царю и злость на свою собственную слепоту.
— Это все? — с нажимом спросила я, видя, что она колеблется.
Она покачала головой.
— Хентмиру поселили в твою прежнюю келью, — добавила она. — Они с Гунро знакомы много лет. Имения их родителей расположены по соседству. Мне жаль, Ту.
Снисходительная жалость в ее голосе разозлила меня еще больше, и я нарочито пренебрежительным жестом отослала ее прочь.
Итак, я снова проиграла, с горечью думала я. Все вернулось на круги своя, и, несмотря на титул и землю, я по-прежнему всего лишь жалкое ничтожество из Асвата. Жгучая и горькая ревность разливалась по жилам. Эта высокомерная маленькая выскочка живет в нашей с Гунро комнате. У них наверняка много общего, и, конечно же, в знатной подружке Гунро скорее найдет понимание своим фривольным шуточкам и пикантным воспоминаниям. Я представила, как Гунро будет, выгибаясь и раскачиваясь, рассказывать обо мне Хентмире. «Женщина, которая жила здесь до тебя, дорогая, была любимой наложницей фараона, несмотря на то что она замарашка из какого-то южного захолустья. Но, знаешь, ненадолго же ее хватило. Теперь она беременна. Эти крестьяне так отвратительно плодовиты…» И Хентмира, искривив свои аристократические губы в улыбке превосходства, согласится с ней. Я крепко зажмурилась и в отчаянии сжала кулаки. «Нет, — гневно сказала я себе. — Нет, это не так. Гунро была моей подругой, и мне неизвестно, какими достоинствами обладает Хентмира. Моя боль связана с Рамзесом, с Рамзесом, царем и возлюбленным, который все больше охладевает ко мне. О боги, что со мной будет? Я боюсь до смерти».
Прошло три недели, и наступил месяц хоак. Нил вышел из берегов, разливая по земле свои воды и животворный ил, от моего смотрителя прибыл свиток, где сообщалось, что высота разлива достигла четырнадцати локтей и все мои земли покрыты водой. Эта новость стала единственной вспышкой радости за целый месяц, но вскоре мое настроение снова омрачилось. Я старалась избегать встреч с Хентмирой, потому что царь молчал и его посыльные больше не стучались в мою дверь, но иногда я видела, как она проходит по траве в ванную комнату: роскошные волосы растрепаны, глаза опухли от сна. Порой она сидела под белой кисеей балдахина в компании других женщин, с которыми быстро подружилась. Глядя на ее безыскусную грацию, я еще острее чувствовала свое раздутое неповоротливое тело. На фоне ее юной свежести я казалась себе старой, измученной и потасканной.
На месяц хоак выпадали большие ежегодные торжества в честь Осириса; его смерть, погребение и воскрешение отмечались многочисленными ритуалами по всему Египту, но главным образом в Абидосе. В это время гарем пустел, женщины тоже принимали участие в торжествах, и многие отправились в этот священный город; я принесла свои дары Осирису в Пи-Рамзесе, поскольку из-за своего состояния не могла никуда ехать, и к тому же фараон не пригласил меня участвовать в празднике.
И все же я встретилась с ней. Это случилось у ворот гарема, когда я пыталась забраться в свои носилки. Вокруг шумно галдели женщины, слуги, стражники, носильщики — все кричали и толкались. И тут я заметила Хентмиру. Прозрачное желтое платье колыхалось вокруг ее стройных икр, выгодно подчеркивая тонкую талию, простой золотой обруч стягивал блестящие волосы; она была увлечена разговором со Старшей женой. Обе стояли в стороне от общей суеты, в тени деревьев, и смотрели на меня. Аст-Амасарет перехватила мой взгляд и слабо улыбнулась, потом неторопливо повернулась обратно к молодой женщине, но Хентмира продолжала с любопытством разглядывать меня. «Ну что ты уставилась? — хотелось закричать мне, я была уязвлена ее нескрываемым любопытством и явным пренебрежением Аст-Амасарет, — Разве ты не видишь в моем уродливом теле свое собственное незавидное будущее? Себек тоже поймает тебя, самодовольная наложница!»
И вдруг я увидела в ней себя, то, как сама стояла перед Старшей женой, с огромным интересом разглядывая бедняжку Ибен, которая раздраженно поносила своих носильщиков. С тяжелым сердцем я отвернулась.
— Задерни шторки, Дисенк, — хрипло приказала я.
Она повиновалась. Я легла на бок и лежала в мягком рассеянном свете, закрыв лицо руками. Но те совершенные, благородные черты и кривая, холодная усмешка Старшей жены стояли у меня перед глазами.
Однако вечером, на следующий день после завершения празднований в честь Осириса, меня вызвали в царские палаты. Я этого не ожидала, но вся апатия мигом улетучилась, когда вестник, поклонившись, вышел. Я вскочила, воспрянув духом, и засыпала Дисенк потоком распоряжений. Мое лучшее платье, все расшитое золотыми цветами, парик с сотней косичек, сердоликовое с золотом ожерелье, фаянсовые серьги… Дисенк торопливо повиновалась, и через час, пышно убранная и тщательно накрашенная, я постучала в дверь к фараону.
Паибекаман встретил меня небрежным кивком. Я протиснулась мимо него и направилась в комнату. Рамзес лежал на ложе, подтянув колени, с гримасой боли на лице. Моя самонадеянность начала ослабевать, когда я приблизилась к нему. Я не могла полностью завершить ритуал почитания, но сделала все, что смогла; он посмотрел на меня и жестом показал подойти ближе.
— Ту, я ужасно скучал по тебе, — сказал он. — Ты принесла свою сумку с травами?
Так вот какова была причина моего вызова. Фараон заболел. Проглотив горькое разочарование, я кивнула.
— Она всегда со мной, мой повелитель, — ответила я. — Но если ты так скучал, почему не присылал за мной? Ведь до моего жилища совсем недалеко.
Он, казалось, смешался.
— Я был слишком занят государственными делами, — пробормотал он. — Кроме того, ты сейчас не в том состоянии, чтобы предаваться любви.
Резкое возражение уже готово было сорваться у меня с языка, но я молча поставила сумку на стол и открыла ее.
— Что случилось? — спросила я.
— У меня болит живот, — пожаловался он, — Сильное вздутие. Спазмы.
Несмотря на свое разочарование, я не смогла сдержать усмешку, когда сняла с него покрывало и мягко ощупала живот.
— Празднования Осириса только что завершились, — сказала я. — Мои царь прекрасно знает, в чем дело. Он, как всегда, ел и пил слишком часто и слишком обильно. — Я резко набросила на него покрывало. — Я прописываю большое количество касторового масла и, когда лечение даст желаемый результат, прошу два дня ничего не есть, кроме меда, смешанного с шафраном. И конечно, мой царь должен поститься по время лечения.
— Противный маленький скорпион, — сказал он себе под нос.
Я достала из сумки касторовое масло и отсыпала шафрана из своих запасов.
— Вот, — твердо сказала я. — Пусть слуга принесет мед и добавит к нему один ро шафрана, принимать два раза в день. Что-нибудь еще, мой повелитель? Я могу идти?
Вид у него был жалкий. Он посмотрел мне в глаза, отвел взгляд, потом снова посмотрел на меня и раздраженно махнул рукой:
— Да сядь же, Ту! Поговори со мной! Расскажи, как твое здоровье. Расскажи, чем занималась. Что бы ты себе ни вообразила, я правда скучал по тебе.
— И о чем же ты скучал, мой царь? — мягко спросила я, опускаясь в кресло. — Может, ты скучал по моему телу? Перед тобой то же самое тело, которым ты наслаждался, и даже еще более желанное, как ты говорил, потому что оно сохраняет твоего ребенка, зачатого в любви, которую ты испытываешь ко мне.
Его круглое лицо вспыхнуло, он сбросил покрывало и сел, вздрогнув от боли.
— Тебе нужно было быть министром внешних сношений, — скривился он. — Не следует зарывать в песок такой талант к вежливым манипуляциям и утонченным оскорблениям. Я дал тебе титул. Дал тебе землю. Почему бы тебе не довольствоваться этим? Чего ты еще хочешь?
Его слова были признанием того, что мои ночи на его ложе закончились. Тяжесть медленно опустилась мне на сердце. Я чувствовала ее, холодную и мрачную, в своей груди, и с ней во мне всколыхнулось отчаянное безрассудство. Мне больше нечего было терять. Теперь другие будут ласкать его, заставлять его смеяться, шептаться с ним в темноте. Другим будет сиять его царственная улыбка, они будут ходить рядом с ним, сидеть у ног, согреваться в лучах его славы. Моя крошечная судьба зашевелилась в моем чреве, и я положила на нее руку.
