“Язык Андрея Платонова, в котором глубочайшие прозрения находят невероятное художественное воплощение, представляет собой один из наиболее совершенных философских языков, конгениальных отечественной философской традиции. Но это не значит, что литература и есть сама философия. Литература есть литература, а философия есть философия. Речь идет о наиболее адекватном способе выражения философских истин о человеке — истин этических. В литературе они более приемлемы, поэтому и говорят о философичности литературы и литературоцентризме философии. Так сложилось в России, а на Западе — иначе. В этой связи можно вспомнить и об „умозрении в красках”, и о философском молчании”.
Виктор Пучков. “Имперский текст” Захара Прилепина (к постановке вопроса). — “Органон”, 2009, 14 февраля <http://organon.cih.ru>.
“<...> теперешнее информационное поле давным-давно превратилось в „имперский дискурс”, без которого уже невозможно функционирование ни современных идеологических доктрин, ни культуры, ни каких-либо других сфер общественного сознания. В этой статье мы попробуем рассмотреть этот важнейший социальный феномен в контексте творчества одного из самых заметных писателей начала 21 века — Захара Прилепина”.
“Рассуждая о невероятной востребованности этого нижегородского писателя, критики и исследователи сходятся в том, что его творчество заключило в себе сразу все важные для сегодняшней культуры тенденции. Прежде всего это:
1. Прилепин — один из зачинателей „нового реализма” и „новой искренности” в современной русской литературе (первый роман этого направления — „Минус” Сенчина). Его проза чужда стилистическим вывертам, композиционным изыскам, выдуманным построениям, допущениям и фантастике. Формальная сторона его прозы практически не находит оснований для научного анализа.
2. Прилепин — в принципе достаточно жанровый автор. Его рассказы и романы — это, выражаясь по-западному, male-lit (самый близкий аналог — Ник Хорнби), „мужская проза” (характерен подзаголовок к сборнику „Ботинки, полные горячей водкой” — „Пацанские рассказы”).
3. Прилепин — выходец из мощной „литературной службы” — „Форума молодых писателей”, стартовая площадка для нового молодого писателя...”
“А имперский текст Захара Прилепина в конечном итоге оказывается дневником романтизированного, в принципе сильного, человека, не знающего, что с этой самой силой делать в насквозь патологичном мире”.
Расцвет русской национальной мысли. Историку и публицисту Сергею Сергееву идеологически близки Погодин, Катков и Струве. Беседу вел Михаил Бойко. —
“НГ Ex libris”, 2009, № 5, 12 февраля.
Говорит новый главный редактор журнала “Москва” Сергей Сергеев: “В узкоцеховом смысле, может быть, литературная критика и переживает небывалый расцвет, но „властителями дум” нынешние критики не являются. Это, конечно, связано с падением статуса литературы как таковой”.
“Честно говоря, на фоне любимой мною литературы XIX века современная словесность не вызывает у меня особого энтузиазма. Мои литературные вкусы весьма консервативны. Так же как и представления о предназначении литературы (и искусства вообще): художественно то (прошу прощения за высокопарность), что дает высокое утешение человеку в его трагическом уделе, то, что примиряет с жизнью и смертью, убедительно воспроизводит (или придумывает) красоту первой и величие второй”.
“Если реализм не включает в себя Достоевского, Гоголя, Булгакова, Гете, Гофмана, Уайльда, тогда мне такой реализм не нужен. <...> Не будучи литературоведом, я не придаю этому термину большого значения”.
“Выдающийся филолог Виктор Виноградов, когда его спрашивали о критерии хорошего литературного произведения, отвечал, слегка грассируя: „Главное, чтобы было интересно”. Хотя, конечно, значение слова „интересно” еще более расплывчато, чем значение слова „реализм”. Но, между прочим, на мой вкус, очень многие „экспериментальные” произведения безумно скучны”.
“Я лично заинтересован, чтобы этот формат [„толстого” журнала] выжил. Известно, что очень многие вещи, которые сегодня кажутся архаичными, затем переживают ренессансы. Как холодный наблюдатель скажу, что, конечно, толстые литературные журналы переживают не лучшие времена. <...> У нас бывают разные номера по уровню: иногда очень хорошие, а иногда похуже. Но даже очень хорошие номера просто не доходят до тех, кто, я не сомневаюсь, читал бы их с огромным интересом. Необходимо показать новому поколению читателей, что эта форма не мертвая, а живая, что одним Интернетом жив не будешь, что большую концептуальную статью или большой роман читать в Интернете сложно, что она требует журнального формата. Я не закрываю на трудности глаза, но мне кажется, что тираж десять тысяч для нашего журнала вполне достижим”.
Андрей Рудалев. Пустынножители. — “Урал”, Екатеринбург”, 2009, № 2 <http://magazines.russ.ru/ural>.
“Образ „пустыни” крепко закрепился в современной литературе. Ощущение давящей пустоты окружающего мира перерастает в особый поколенческий признак. Можно говорить о целом явлении переживания пустоты в литературе начала XXI века”.
“Основа романа [Прилепина] „Санькя” — вовсе не бунт, а внутренняя брань, преодоление внутренней опустошенности, душевной пустыни молодого человека, выросшего в новой России, личность которого формировалась вместе с корчами, муками становления еще не до конца оформившейся, во многом уродливой государственности. Это период, как писал в „Степном волке” Герман Гессе, „когда целое поколение оказывается между двумя эпохами, между двумя укладами жизни в такой степени, что утрачивает всякую естественность, всякую преемственность в обычаях, всякую защищенность и непорочность!””.
“Живое переживание тотального тектонического пролома стало практически общим местом в литературе: „Эта жизнь проживается между волком и вошью, между бездной и небом, между правдой и истиной, между ‘надо‘ и ‘не могу‘, между будущим и апокалипсисом, между верой и Фрейдом, между прозой и жизнью, между болью и похотью, между городом и канализацией, между возрастом и страхом, между безнадегой и молитвою о судьбе, между совестью и правдой, между ХIХ веком и пустотой...” (Сергей Чередниченко. „Потусторонники”, „Континент”, № 125). Даже личная интимная драма проецируется во внешние сферы и становится аллегорией глобального неустройства, мировой хвори, геополитического разлома, как у Василины Орловой”.
Екатерина Сальникова. Кто развлекает народ? — “Частный корреспондент”, 2009, 5 февраля <http://www.chaskor.ru>.
“Массовая культура — это моделирование такой условной реальности, которая надежно предохраняет от прямого взгляда в окружающую действительность, на достоверный мир. Причем предохраняет всех, независимо от интеллекта и душевной тонкости”.
Екатерина Сальникова. Компакт-ТВ. — “Частный корреспондент”, 2009, 20 февраля.
“Неслучайно чуть ли не каждый ведущий в конце программы просит гостей студии кратко сформулировать свои позиции, свои идеи. Подразумевается, что такому отжиму можно подвергнуть любую позицию и любые идеи и ничего с ними от этого не будет, только лучше станут. <...> Современное телевидение, даже самое замечательное, работает на продвижение идеи-предмета, идеи-результата. И все меньше совместимо с процессом развития мысли, с классическими принципами поступательного восприятия и мышления. По логике нашего ТВ, люди не думают — у них просто бывают идеи”.
Н. Санникова. Опыт переживания любви и жизни. — “Урал”, Екатеринбург, 2009, № 2.
“Как многажды отмечал поэт Олег Дозморов, стихи [Василия] Чепелева хороши уже потому, что они — о любви. Это городская любовная лирика, страдающая и осознающая невозможность прекратить это страдание, фоном которой обозначен пейзаж современного Екатеринбурга, как у Бориса Рыжего незадолго до этого местом любви и смерти был выписан промышленный постсоветский Свердловск”.
В. Н. Семенов, Н. Н. Семенов. Лошади в старом Саратове. Главы из книги. — “Волга”, Саратов, 2009, № 1-2 <http://magazines.russ.ru/volga>.
“Сильное негодование в стане извозчиков вызвало решение городской управы
устроить в городе конную железную дорогу”.
Роман Сенчин. Лабораторные работы. — “Литературная Россия”, 2009, № 7,
20 февраля <http://www.litrossia.ru>.
Среди прочего: “<...> обилие антиутопий в последние годы объясняется, на мой взгляд, не тем, что писатели стремятся заглянуть в скорое будущее страны, а незнанием действительной жизни в стране. Той повседневной, обыкновенной жизни, которая и составляет атмосферу жизни в художественном произведении. Сидеть в кабинете и сочинять куда приятней и безопасней, чем, как Золя, лезть в шахту или, как Толстой, ходить по тюрьмам”.
