и вытирал слезы, бормоча в ладони:
— Как невежественно человечество! Меньше сотни человек во всем мире тянут Миллиарды людей к свету знаний и мудрости, но люди предпочитают оставаться болванами.
— Прекратите! — раздраженно оборвала Даша. — Нам предъявили достаточно серьезные обвинения.
— Это не обвинения, а чушь! К тому же организованные обидевшейся женщиной.
— Нет, не чушь! В Тобольске Свиридов «Афро» тоже не признал! Только из уважения к нам собирается выпускать маленькие партии. И Демидов выражает сомнения. Но это все еще не катастрофа! Катастрофа в том, что ткачихи болеют после «Афро». После двух курсов. А что будет после трех, через четыре месяца?
Артемьев глубоко откинулся на спинку кресла, грустно посмотрел на Дашу и сказал печально:
— Как вы еще неопытны, Дарья Дмитриевна. Как мало еще вы понимаете в психологии людей и вовсе ничего не понимаете в психологии ткачих мануфактуры в Орехово-Зуеве.
— Если вы понимаете, то объясните, чтоб поняла и я!
— Да неужели не ясно, что эти плохо и небрежно питающиеся ткачихи, располневшие на жирной пище и картошке, попросту пожирали нашу «Афро» ложками! Им же плевать, что к препарату приложена инструкция со строгой дозировкой приема! Они ее и читать не хотят! Быстрее бы похудеть! Не через три недели, как указано, а через три дня! Завтра! Сегодня! Вечером легла спать, так кровать под тобой сломалась. А утром встала — ласточкой взлетела. И там написано — препарат принимается под контролем врача! Это серьезный медикамент! Была ли хоть одна ткачиха, обратившаяся за контролем к врачу?! Дулю! Худели и визжали от счастья. Визжали и глотали «Афро» кастрюльками. А инструкцию давно потеряли.
Он смолк, Даша тоже не знала, что сказать. Артемьев был не менее убедителен, чем Козлова. Эта дамочка обижена, и вполне вероятно, что лжет — из желания отомстить Артемьеву. Глеб Артемьев и умней ее, и сильней, да и вообще — настоящий боец, прошедший жестокую школу. Даже если с «Афро» и не все в порядке, Глеб Артемьев сумеет исправить положение. Сумеет, при его талантах и свирепости настоящего ученого. Даша проговорила, тяжело вздохнув:
— Глеб Сергеевич, скажите честно, насколько я могу вам доверять? Для ясности. Более того, если вы сознаетесь, что «Афро» — это дешевая мистификация, направленная на шумиху и выбивание денег, я, закрыв глаза, приму участие в этой компании. Подлой, шарлатанской. Но участвовать в ней я буду. Мне надо сохранить холдинг для Екатерины Муратовой. Ну?
— Я ваш союзник. И в радости, и в горе. Это первое. Второе — плюньте на эту «Афро» и никогда о ней не вспоминайте. Просто словно для вас «Афро» нет и не было.
— Это как?!
— Весь удар я принимаю на себя. Все претензии производителей, потребителей, кого угодно валите на мою голову. А я этих недоучек, баранов и дикарей через мясорубку пропущу.
— И выдумаете, что справитесь с недоброжелателями?
— Да я на них таких цепных собак спущу, что, будь они в Тобольске или в Орехово-Зуеве, все равно без штанов останутся.
— Мне бы вашу уверенность.
— Не надо пустых слов. Доверяете мне сражение за «Афро»?
— Да. У меня нет выхода.
— Вот и прекрасно. Сводки боевых действий вы будете получать от меня дважды. Утром и вечером.
Даша улыбнулась и сказала негромко:
— Поговорим откровенно. Чтоб уж все было ясным до конца.
— Прошу вас.
— Ведь за вами стоит Сотоцкая. Тесно к вам прижатая. Так?
— Безусловно.
— Сотоцкая не скрывает своей неприязни ко мне. Я не буду перечислять те интриги, которые она раскручивала по отношению ко мне. Кое-что я знаю, а большей частью и не знаю. Сотоцкая для вас близкий человек, но это меня настораживает.
Артемьев насмешливо хмыкнул:
— Вас настораживает домохозяйка Лидия Павловна Сотоцкая?
— Как это?!
— А разве вы еще не подписали ее заявление об увольнении по собственному желанию? Ай да канцелярия у нас! Лидия Павловна написала заявление уж три дня тому назад.
Даша подумала, потом спросила с вымученной улыбкой:
— Если мы, Глеб Сергеевич, простите за грубость, списали Сотоцкую за борт, то могу я считать, что мы с вами, как деловые партнеры, идем вместе до конца?
— Да, — моментально ответил Артемьев. — До конца. Каким бы он ни был.
В шесть часов Даша отпустила секретарш, а сама решила заняться некоторыми текущими делами, которые оказались в запущенном состоянии. Около девяти собралась домой, но тут позвонил герр Штраус и взмолился его подождать — самолет у него уходил на Франкфурт в три часа ночи, а он, герр Штраус, желал вернуться на фирму с победой. То есть в подписанными документами о продолжении сотрудничества с холдингом «Гиппократ». Пришлось ждать. А потом еще два часа вести хитрую схватку с изощренным в словоблудии немцем. В конце концов поправили соглашение, завизировали его, и каждый остался при своей победе.
Домой вернулись в первом часу ночи. Греф даже машину в гараж не загнал, а тут же пошел спать.
А Дашу ждала в гостиной Тамара, которая сказала тревожно:
— Даша, Катенька ушла утром, и до сих пор ее нет!
— Не маленькая, — проворчала Даша. — Ее жизнь в Англии мы проконтролировать не могли, так что местный контроль также дело пустое.
— Все одно мне боязно.
— Я позвоню Дорохову, она наверняка у него.
Даша уже поднималась на свой этаж, Тамара крикнула ей вслед:
— Вам письмо принесли! В кабинете на столе лежит!
— Спасибо.
В кабинете на столе лежал большой конверт, а Дашу уже призывал к себе сотовый телефон. Голос Дорохова, сдержанно радостный, зазвучал очень бодро:
— Первое, Даша, — Катя у меня, не дергайся. Второе — в каком бы ты ни была сейчас состоянии, садись в машину и приезжай.
— Я измочалена, Юрий Васильевич.
— Придется пересилить себя. У тебя всего шесть часов очень приятного свидания.
— С кем?
— Не буду портить сюрприз, но не падай в обморок.
— Еду.
По ходу разговора она надорвала большой конверт и, когда положила мобильник на стол, извлекла из конверта два листа с текстом, отпечатанным на принтере. Подпись была четкой: «Максим Епишин».
Пришло послание, где Максим наверняка пространно пытался что-то объяснить. А что он мог объяснить? Сначала Даша решила порвать письмо и бросить его в мусорную корзину. Потом передумала, сунула бумагу в Конверт и забросила его в стол. Быть может, когда-нибудь появится желание просмотреть эти наверняка жалкие оправдания.
Она вышла из дому под сияние луны, дошла до флигеля и постучала в двери комнаты, где проживала ее охрана.
— Да, входите! — выкрикнул Малашенко.
Он играл в шахматы сам с собой, а Греф уже укрылся с головой одеялом, может быть, успел
